Промучавшись сомнениями еще пару суток, я решила написать то, что думаю, но кратко. Официально, без эмоций, летящих перьев и пуха, то есть, без разбора «полётов». Да и кто я в конце концов, чтобы судить эту рукопись? Как чужую жизнь… Даже не член Союза писателей… В местную организацию захожу редко, чтобы не пить там водку. Как положено... И на кой ему, Шахининому мужу, эта рецензия? А ведь он будет звонить уже в конце недели.
В итоге этой нравственно-физической ломки мною была составлена сухо-стандартная рецензия из нескольких предложений примерно такого рода: «роман представляет определённый интерес как свидетельство времени», но вместе с тем «автору не удалось избежать длиннот, повторов и избитых штампов…» Ну и так далее. Словом, творение сие «требует существенной доработки».
В выходные я отправилась с папкой и этим шедевром литкритики к старику домой – так условились по телефону. Он прихворнул, да и промозглая погода конца ноября не способствовала прогулкам.
Автор романа открыл не сразу, пошаркав за дверью, и показался он мне еще более обесцвеченным и безжизненным, чем неделю назад. Подумала, что он - просто тень Шахини-Ирочки, не более. Какое-то время еще она будет сохраняться – силой ее личности, но потом тоже неизбежно растает, уйдя в никуда… В то, что представить мы пока не можем. В ОНО с ударением на первом слоге… Еще некстати вспомнился Марк Твен с его фразой о том, самое опасное место на свете – постель, ведь большинство умирает именно в ней…
Обречённо вошла, пытаясь улыбаться, в душноватый полутемный коридор. Всё было как-то неловко, никчёмно…
Старый спортивный костюм, тапочки, календарик на стене, тусклое зеркало, вешалка… Где-то, как тщетные мгновения, ритмично-нудно падали капли воды - то ли из-под крана, то ли из-под неба.
- Может, чаю? – тихо спросил Александр Петрович.
- А, вот же! – вспомнила я, к счастью, - тут у меня мармелад для Вас…
- О, благодарю, я действительно, грешным делом люблю сладости…
Прошли в кухоньку, небольшую, давно не знавшую женской руки, да и ноги. Неуловимый дух запустения как результата мужского хозяйничанья скрыть нельзя – впрочем, как и любой дух…
Разговор о романе начинать боялись оба. Каждый по своей причине. Я представила себя на его месте. Бр-р-р... И, чтобы оттянуть неприятный момент, спросила, как он справляется один, как живёт вообще…
Александр Петрович оживился, охотно начал устное повествование с самых ранних воспоминаний, о юности, о Москве, о незабываемых встречах, например, с Даниилом Граниным. Прошёл почти час. Чай остыл, а я смотрела на старика и немого отстраненно отмечала, как изменился цвет его блеклых, но всё еще симпатичных глаз, как встрепенулись, жестикулируя, ловя энергию жизни его морщинистые руки. Где-то читала, что руки и ноги – главные захватчики энергии у нас с вами – вот как. И еще я думала, что писатели - страшные люди. Что вот я сейчас сижу, вроде бы слушаю, а сама уже машинально прикидываю, какой образ может выйти из этого человека, этого факта общения... Словом, как его можно прикнопить, гербаризировать. Смотрю как в объектив. И потому, может, он живей меня, этот восьмидесятилетний старик? Но не факт. Просто меня не цепляло в его рассказе ничего, скользило по поверхности оболочки моей целлофановой, мимо... А почему? Вибрации не те? Не знаю...
- А пойдёмте, Валерия Михайловна, я покажу Вам своё жильё, свои реликвии? – вдруг спросил он.
- Ну, что ж, с удовольствием.
Мы вышли через длинную кишку коридора в комнату и я замерла. На меня со всех стен смотрела Ирина Сергеевна, Шахиня, Ирочка-звезда. Крупным планом (почти метр на метр) портреты, фото, даже вырезка из журнала, кажется, «Советская женщина». Прошли дальше, в кабинет, там – то же самое, вместо обоев и картин – Ирочка. В профиль, анфас, три четверти. У некоторых букетик цветов приколот заботливо. И только в уголке над пишущей машинкой – несколько грамот Александра Петровича. В том числе военных…
Здесь в полном смысле продолжала царить та, которую давно похоронил наш институт, наш город, прочие родственники, если они и были где-то. Царила - многоокая, мультиулыбчивая: десятки прекрасных глаз, десятки ярких губ, ни дать ни взять солнечные батареи!
Старый, немощный уже человек стоял посреди этих портретов с гордостью и светлым умиротворением - как будто в объятиях живой любви. Это была его святая святых, самый ценный на свете музей, его непреходящая радость и его Вечность…
Я поняла, что не каждого он допускает сюда. И еще я вдруг ощутила кончиками нервных волокон, что сам он серьезно болен, и только Ирочкины лица и память о ней продлевает его существование на этом свете. И, возможно, этот роман…
Всё стало на свои места. Легко!… Разве мне трудно слукавить и поддержать еле живого старика? И кто ее будет читать эту чертову рецензию?
Незаметно для хозяина я вытащила из папки суровый вердикт и смяла его в кармане.
- Вы знаете, Александр Петрович, а ведь я не принесла рецензию, у меня принтер сломался. Но я могу сейчас прямо у Вас написать… Это замечательный роман, Вы молодец!
- Правда?! - засиял старик, - ой, ну слава Богу, а я так волновался, Вы знаете, для меня это чрезвычайно важно… Ирочка хотела, чтобы я закончил, всё просила перед … уходом, не бросать, доделать…. Она ведь на моих руках, голубушка…. Так страдала, боли были такие, что не помогало никакое обезболивающее. Я и колол сам…
Тут он что-то вспомнил и расцвёл еще больше:
- А да!... Удивительное совпадение – мне как раз вчера принесли знакомые старый компьютер, так я теперь могу строчить, подучусь чуток и... Вы на нём можете набрать рецензию. Вот надо же, совпало, это добрый знак, добрый!...
Он засуетился, снимая полиэтилен с компа в дальнем углу кабинета, под запыленной кисеей окна. Но тут же слегка пошатнулся и медленно опустился на диванчик, который по счастью оказался рядом. Видно, от волнения стало нехорошо. Я принесла воды, нашла его лекарство. Постепенно вроде бы всё наладилось. И Ирочка глазами помогала...
К десяти вечера рецензия была готова. Пусть и без восторгов, но совершенно положительная.
Уходя, я пожелала старику здоровья, новых творческих успехов и всего, всего...
- Спасибо, Валерия Михайловна - поблагодарил он меня еще раз. И добавил:
- Я бумагу вашу отнесу в Литературный фонд, там мне обещали дать денег на издание, если будет положительная рецензия от уважаемых людей… Хорошо бы еще печать поставить, Вы можете?
М-м-м-м!…
Да разве ж можно это печатать?! А старик-то совсем не прост оказался... О, Господи! И что за испытания на мою голову!
..............
Послесловие. А в феврале старика не стало.
И "роман" с моей выстраданной рецензией, кажется, так и не вышел в свет.
Но разве в этом было дело?