«СКАКАЛ КАЗАК…»
- Ты как здесь оказался? – Он почему-то обрадовался мне.
Я-то понятно, почему здесь оказался. Направили сюда, вот и оказался. А он, сугубо городской, интеллектуал и на тебе – в деревне. И спрашивает так, будто сам из местных. А эта радость его… мне она совсем не понятна. Кто я ему, и кто он мне? Что знаю о нем? Совсем немного. Знаю, что зовут Павлом, что он муж Зинаиды Ивановны, бухгалтерши, вместе с которой моя мама работала в одногодичной школе мастеров. Встречались. Только когда это было? У-у, три года назад. Я еще в школе учился, в седьмом классе.
В ту пору разные люди приходили к нам. Сказать «домой» не могу. Какой уж там дом? Служебная комната в учебном корпусе. Лишь две кровати говорили о том, здесь живет семья. Приходили, что-то спрашивали у комендантши, у мамы и уходили. Им не было дела до меня, а мне до них и вовсе. Хотя почему-то всегда был рад тем, кто заходил просто так, посидеть, особенно Зинаиде Ивановне. Чаще всего она заглядывала к нам в обеденный перерыв «на минутку», приносила с собой папиросы «Беломор - канал» и веселое щебетанье счастливой женщины, у которой в жизни все складывается как надо. И ей радовались все, улыбались даже предметы, к которым она прикасалась. Коверный лев над кроватью мамы скашивал глаза в ее сторону, едва она переступала через порог. От дыма, правда, морщился. Мне так казалось. Она курила, чтобы не располнеть. Чудачка. Была такая ладная, полненькая, не то что я, ходячий скелет.
И надо же – такая неожиданная встреча за много верст от города, на сельской улице. Что тут забыл благоверный Зинаиды Ивановны, учитель истории? Интересно, конечно, но да ладно, спешить с расспросами не будем, - выяснится.
Нас было шестеро. На денек сняли с сенокоса и отправили на сушилку в деревню: зерно на току начало гореть после дождя. С работой справились быстро, до обеда, теперь шли домой. А дом этот находился в семи километрах от села. И назывался «Кульстан» - культурный стан. В этом доме до войны и какое-то время после отдыхали колхозники в жаркие дни уборочной. Что там культурного было, не знаю, - наверное, коллективно газеты читали. На стенах еще сохранились обсиженные мухами агитки - карикатуры на Иосифа Броз Тито и дядю Сема. Теперь здесь культурно отдыхали мы - первокурсники. На нарах спали. Мягкой подстилкой нам служила солома. Еще вчера мы со страхом и трепетом изучали списки зачисленных в горный институт, а сегодня, не проучившись и дня, оказались на полях колхоза им. Коминтерна, на заготовке кормов, сенокосе.
Всего нас было двадцать пять человек, не считая преподавателя физкультуры Бянкина, который отвечал за все: за нас, наше поведение, работу, отдых, кормежку и связи с руководством колхоза. В Горный институт девчонки идут неохотно. Да и то, верно. Что им делать-то там, на шахте? Но в нашей группе электромехаников затесались двое: Вера Сабурова из Челябинска и местная Жанна Черняк. При поступлении она не набрала балов, и ее зачислили в группу пока кандидатом. Девчонки спали вместе с нами, на нарах. Бедняги, помаялись. Дом стоял на косогоре, ни туалета, ни кустика. Укрытием от ветра и пытливых глаз служил плетень, вернее та его часть, которая еще не ушла в топку печки.
Павел отозвал меня в сторону, стал расспрашивать, как да что, где мать трудится, не болеет ли? Естественно комплименты посыпались: вырос-то как, возмужал, не узнать.
- Ты где поселился-то? На культстане? Слушай, давай к нам. У нас с Зиной здесь большой дом. Да. А как ты думал? Директору школы полагается. Преподаю еще историю и географию. И физкультуру веду, с ума сойти. Пойдешь к нам… хотя, что я говорю, ты еще учишься. И правда, зачем тебе мотаться каждый день такую даль? А? И Зина будет тебе рада.
- Спасибо, Павел…
- …Петрович. А ты разве не рад будешь? - глаза директора школы хитровато прищурились. - Ты ведь, шельмец, поглядывал на нее. А? Чего краснеешь, поглядывал, поглядывал. Я же видел.
Вот змей, заметил. Поглядывал… Да, поглядывал. Вон даже лев зенки на нее таращил. И на учительниц поглядывал, да. Ну, и что? Я и сейчас не отворачиваю глаз от красивых женщин. Беда какая, можно подумать.
- Спасибо, Павел Петрович, - сказал не очень уже уверенно, а сам вопросительно посмотрел в сторону Бянкина. – Но я не могу. Все - там, а я - тут.
Не стал объяснять, что в деревне оказались случайно, что работать приходится на полях, а это гораздо ближе к культстану.
Ребята, с которыми вместе работали на сушилке, стояли с Бянкиным в сторонке, терпеливо ждали, когда я закончу разговор с родственником (так подумали), который с какой-то стати оказался тут же.
- Понимаю, но погостить-то ты можешь? Зина блины напекла, как чувствовала. А?
- Не знаю, - опять неуверенно посмотрел на Бянкина.
- Понимаю. Я сейчас все улажу. – И Павел пошел договариваться с моим наставником.
Бянкин ничего не имел против, при условии, что к ужину вернусь на кульстан. Явно ответственности боялся начальник. Понятно, почему. Не хотел проколоться. Сам только нынче устроился в институт. Пугал нас всех. По его рассказам получалось, что любого из нас за малейшую провинность могут отчислить из института. Мой «родственник» взял меня под руки, и мы пошли к нему домой.
Зинаида Ивановна сначала уставилась на меня удивленными глазами, пока Павел рассказывал ей все, что успел выведать у меня, обняла, расцеловала, как родного сына, вернувшегося из Армии. И началось… Она, все такая же ладная, упитанная, улыбчивая, с ямочками на щеках, забегала из кухню в гостиную, из гостиной в кухню. На столе стали появляться соленья, варенья, мед, сметана, блины. По ходу сокрушалась: наверное, тяжело приходится вилами ворочать, скирдовать, стоговать. Какой там тяжело? Пока дойдем до места, пока травка подсохнет, пока разомнем кости – тут и обедать пора. В ту пору город только начал большими силами помогать селянам. Те на радостях не знали, как горожанам угодить. Готовили поесть, да повкуснее – картошку с мясом и чай с медом. Доставляли все это на лошадях прямо к месту работы. Наедимся, напьемся чаю… какая тут работа? Вздремнем на сухой скошенной травке часок, другой. Благодать! Но это было тогда. Позднее колхозники стали наглеть, считать обязанностью горожан убирать урожай. Ни тебе обедов, ни тебе продуктов, вообще ничего. Как хочешь, так и крутись. Знали, - чиновники от партии все едино с тебя спросят там, в городе.
Павел, который на некоторое время куда-то удалился, появился с бутылью браги.
- Зин, ты прекращай носить сюда сладости всякие. Ты давай нам побольше зелени, луку, селедки, мяса. Мы кто? Мужчины или так себе?
Наконец, сели за стол. И тут начались уговоры. Причем, Зинаида Ивановна активно поддерживала своего благоверного. А он заладил:
- Я же не водку тебе предлагаю или какой-нибудь там самогон. Это же медовуха, иначе говоря, квас, настоянный на меду. Ты попробуй, попробуй сначала, а потом отнекивайся.
Попробовал. Понравилось. Сладкий ароматный напиток. Попробовал еще.
- Ну как? – самодовольно улыбался Павел. – Понравилось? А что я тебе говорил? Зин, наливай еще. Ты пей, закусывай. Тут все свое, доморощенное, высаженное вот этими руками и ухоженное: огурцы, помидоры, капуста. И мясо свое. Держим корову, двух бычков, поросят, гусей, уток, кур. Живем, не тужим. Эх, мать бы твою сюда. Сейчас бы песни попели, как бывало раньше.
- И лошадь, - вступила в разговор Зинаида Ивановна.
- Лошадь? Какая лошадь? А-а, нет, лошадь не наша, врать не стану, - казенная, - возразил Павел. – Мне ее дали, как вот этот дом. По штату полагается. Но она все равно, что своя. У нас во дворе стоит, постоянно. А что? Лучше в деревне быть первым, чем в городе последним. Верно? Верно, я говорю?
Я согласно кивал головой. Язык перестал мне повиноваться. Я показывал директору школы на часы с кукушкой. Они своим «ку-ку» будто били по темечку: дескать, пора бы тебе, парень, отсюда выметываться. А мне, честно сказать, уже и не хотелось. Уютно тут, тепло. И Паша будто не замечает мои сигналы, знай себе, подливает:
- Куда нам торопится? На лошади тебя отправлю. Верхом ездил?
Ага, ездил – когда еще пяти лет не было. На вороном с красным седлом гарцевал, деревянном, на колесиках. Нашел его грязного - валялся он у забора тюрьмы, куда мы с мамой пришли на свидание к Володе, старшему брату моему. Его посадили как дезертира – сбежал из Ачинска, где служил в духовом военном оркестре. Пацан был еще, малолеток, а посадили. То-то было радости, когда сестра Клара отмыла скакуна! Но не долго длилось счастье – тюкал, тюкал топориком по шее коню, да и отрубил ему голову, - хотел узнать, что у него внутри. А лошадь без головы – уже не лошадь. Так что, опыта верховой езды у меня было явно недостаточно.
Столько лет с тех пор прошло, а эту поездку на кульстан верхом я помню до мельчайших подробностей, будто случилось все только вчера.
Лошадь была старая кобыла, кляча, в общем. Втроем подходим к ней.
- Седла, слышь, нет. Нам зачем оно? Нам телега нужна. Придется тебе, милок, так ехать. Давай, я тебе помогу сесть на нее. Давай ногу. Не эту, левую давай, подними ее. Вот так, хорошо. Прыгай.
Павел резко подбросил меня да, видно, малость переборщил. Я перелетел через лошадь и грохнулся на другой ее стороне. Почему-то никто не смеялся. Видимо, слишком важным и серьезным делом мы занялись. Не до смеха было.
- Так ничего не получится, - догадался Павел. – Зин, неси табуретку.
Зинаида Ивановна, трусцой побежала в дом и вскоре принесла табуретку. Павел поставил ее рядом с кобылой, проверил, не шатается ли.
- Давай, полезай, - скомандовал он.
С его помощью я сначала встал на табуретку, а потом взгромоздился и на лошадь.
- Уздечки у нас тоже нет. Ты держись пока за гриву.
Я послушно держался за гриву, а Паша сбегал в сарай, принес оттуда веревку. Он засунул среднюю ее часть в рот кобыле, а концы передал мне.
- Вот теперь она никуда не денется. Куда дернешь, туда и повернет. Понял?
А то. И тут я вдруг сообразил, а потом-то что? Ну, доеду до культстана, а как же лошадь? Ее же надо как-то назад возвращать. Как? Столько много слов сказать за раз я не мог. А Паша будто подслушал мои мысли, сказал:
- Когда прибудешь на место, ты ее стреножь. Никуда она за ночь не денется. А завтра наш завхоз за ней приедет. Сам стреножить не сможешь, ребят попроси. Понял? Давай, поезжай.
Я властно скомандовал, сказал: «Но-о!» Однако кобыла не повела и ухом.
- А ты ее пяточками, пяточками, - подсказал Паша.
Я стукнул пяточками по округлым бокам кобылы. Она резко дернулась, и я опять чуть не грохнулся. Зинаида Ивановна аж взвизгнула.
- Павел, кончай, - сказала она. – Пожалей парня. Не доедет ведь. Пусть остается у нас, переночует, а утром попросим завхоза, - отвезет.
Я упрямо помотал головой, дернул слегка за «уздцы», кобыла послушно пошла вперед. Когда выехал на центральную гравийную улицу – она же была дорогой в город Ленинск-Кузнецкий, и лошадь послушно повернула туда, куда надо, мне стало совсем хорошо. Вспомнил песню, какую пели родственники на праздниках. И запел: «Скакал казак через долину-уу…». Хорошо помню, как в окнах домов появлялись головы любопытных. Наверное, удивлялись, откуда тут взялся этот красавец-казак в дерматиновой куртке? Лошадь едва плелась. Не дело казаку гарцевать так. Попробовал ударить слегка пятками сапог, но тут же понял, больше так делать не надо. Пусть уж лучше идет, как идет. Медленно, зато верно.
Наконец, позади остался последний сельский дом. И кобыла вдруг повернула налево. А мне туда зачем? Я давай дергать веревку, поворачивать направо. А лошади наплевать на мои команды. Ступила на грязную грунтовую дорогу и идет себе куда-то. Куда? А шут его знает. Не сразу, но понял, почему кобыла не обращала внимание на мои команды. Она выдавила веревку изо рта, а на то, что я елозил веревкой по ее горлу, ей было до фени.
Едем дальше. Куда, не знаю. Что делать, тоже не знаю. Повернуть назад, - но она же не слушается. Слезть, засунуть ей веревку обратно в рот, - чего доброго, цапнет. А, главное, вряд ли смогу без табуретки-то забраться. Вот положение!.. А тут другая беда подкралась. «Квасок» стал давать о себе знать – начал «проситься» наружу. Терплю. Но всему бывает конец, терпению тоже. Не разрываться же на части, слез с лошади, держась за веревку, облегчился. Попытался запрыгнуть на нее… Куда там?.. Я делаю прыжок, она делает шаг в сторону. Прыгаю, она отходит. Прыгаю… Надоело ей это занятие, резко дернулась, да так, что вырвала из моих рук веревку и помчалась прочь от меня во весь опор – из-под копыт грязь так и вылетает, так и вылетает крупными ошметками. Бегу за ней, кричу «стой»… Куда там? Она лишь ускоряет бег.
Запыхался, остановился… «Ну, вот и все, - подумал, - конец». Все, все, все. Плакал мой институт. Кто же мне это простит? Наклюкался, как последний свинья. И лошадь потерял. Казенную лошадь – это не шутка. Бреду следом за ней. Что остается? Куда-то же она придет. Кляча отбежала от меня метров на сто, сбавила ход. Так и идем.
Вдруг впереди замаячил наш культстан. Какое счастье! Эта колхозная тварь, будь она неладна, отлично, оказывается, знает это злачное место. Не впервой, видно, кормилась тут и пила студеную воду из деревянных корыт, установленных неподалеку от дома. Она и уткнулась мордой в корыто, когда подошла к нему.
У крыльца стояли парни, мои дорогие сокурсники. Они завидели меня издали. Видимо, узнали, по куртке, беспокойно засуетились. Кто-то вошел внутрь, кто-то пошел мне навстречу. А у меня одно на уме: «Только бы Бянкина там не было».
Дальше рассказывать нечего, если не считать того, что лошадь при моем приближении бросилась снова бежать. Ребята бегали за ней вокруг кульстана. Стреножить ее удалось Мише Абдрахманову, добрейшему и скромнейшему парню из Казани. Девчонки Вера и Жанна отвлекали Бянкина, а Ваня Подкин, вчерашний солдат, уложил меня спать, накрыв с головой одеялом.