Бухгалтер Карепанов второй год строил себе дачу и второй год к нему на участок, где уже поднялись кирпичные стены домика, заходил сосед-дачник Барышев. Он появлялся бесцеремонно, ногой отворял калитку; чем бы ни был занят бухгалтер, даже если просто сидел и курил, уважительно глядя на муравья, тащившего овсяное зернышко, Барышев приветствовал его одним и тем же словом:
- Пашешь?
Карепанов делал глубокую затяжку и молча выстреливал пальцами окурок. Испытывая желание заорать, дико захохотать в ответ, бухгалтер тем не менее, скрывал свою неприязнь к соседу, отводил в сторону хмурый взгляд и смиренно кивал головой. Барышев по-своему участлив в делах Карепанова. С уверенностью бывалого человека даст оценку и доскам, и гравию, постучит толстым, тупым, как обрубок пальцем по стене и важно скажет: «А щикатурка у тебя полопается, посмотришь…» Но более всего Карепанова раздражало это его «Пашешь?» Бухгалтер невольно стыдился многочасовой работы в одиночку. Визиты Барышева уничтожали энтузиазм начинающего дачника так, что до нервного расстройства становилось жаль выходных дней, замурованных в этом фундаменте и стенах. Однако Карепанов быстро забывал про своё горемычное состояние и вновь решительно замешивал бетонный раствор. Барышев подолгу молчал, с таинственной улыбкой наблюдал, как это делается.
Вот и теперь его массивная, угловатая фигура замаячила перед очками Карепанова.
- Ты всё пашешь?
«И чего я терплю этого вепря?» - с тоскливым удивлением подумал было бухгалтер, но вспомнил, что Барышев работает крановщиком на заводском складе металла и однажды, бравируя этим, говорил, что запросто достанет любой швеллер.
- Павел Григорьевич, вы как-то хвастали, что с железом имеете дело. Организуйте мне по дружбе четыре балки, надо уже потолок мостить, - дружелюбно заговорил Карепанов.
- Железа я тебе, Миша, сколько хочешь достану, только ты вот что… пойдём ко мне посидим, - внушительно отозвался Барышев.
Бухгалтер нехотя поднялся, постоял в раздумье, изогнувшись, словно вопросительный знак – высокий, нескладный.
- Может быть в другой раз? Я еще успею сделать замес.
- Пойдём, пойдём, отдохнёшь часок. Ты и так тут вроде бетономешалки. Надорвался, уже вон поджилки трясутся.
Барышев взял несговорчивого соседа под руку и увлёк за собой жестким рывком, как локомотив, страгивающий с места товарный состав. Карепанов внутренне сопротивлялся этой любезности, но вида не подал, кивнул лишь на висевший на плече соседа дорогой транзисторный приёмник:
- А вы, я вижу, не расстаётесь с музыкой.
- Люблю… Недавно вот Зыкова пела… О-о! Голос – сила! – довольный Барышев сжал пальцы правой руки в кулак.
Душный августовский день показался бухгалтеру ещё более душным, когда соседи вошли в тесный, обнесенный бетонным забором двор. Сад, словно попавшее в неприятельское окружение войско, отступал к реке, вернее – оврагу, бывшему когда-то рекой. Громоздкое жилое строение отличалось от прочих дачных домиков громадным запасом прочности. Высокий, каменный фундамент и стены, как успел заметить Карепанов, полуметровой толщины, наводили на мысль, что это не дача, а крепость, убежище. Под навесом в тени стоял крепкий самодельный стол, на нём блестел самовар. Рядом с огромным железным корытом, приспособленным для купания, понуро лежала рыжая, равнодушная ко всему собака.
Барышев усадил гостя за стол, а сам ушёл, ничего не объяснив, в комнаты; вскоре он появился с кастрюлей, которую неуклюже держал на вытянутых руках. Багровое, лоснящееся лицо хозяина проглядывало сквозь завесу пара, поднимавшегося из кастрюли.
- Я тут борщ сварил, давай поедим.
Карепанов промолчал, поскольку в нём сразу же проснулся аппетит человека, титанически поработавшего лопатой. Барышев не спеша наливал борщ в тарелки и рассказывал: случилось вот, дескать, событие – умер муж сестры.
- Ну я там на прошлой неделе был, надо же забрать кое-что из вещей. Детей у них не было, кроме меня некому взять. Пиджак у него хороший остался, вместе покупали. Я говорил: «Николай, зачем ты его берёшь, всё равно не износишь, куда тебе одеваться?» - «Ладно, говорит, куплю, пусть висит…» Взял, а через полгода, видишь, загнулся. Он, по-моему, и не одевал его ни разу. Потом этот, как его, трансформатор что ли… К телевизору. В общем подкручивать его не надо, он сам регулирует.
- Стабилизатор, наверно, - подсказал Карепанов.
- Во-во! Точно. Телевизор у них в последнее время не показывал. Старый… какой-то «Волхов», экран чуть побольше ладони, в общем паршивый.
Толстым пальцами левой руки Барышев достал из борща кость и, выстукивая из неё мозг, продолжал:
- Ну ещё я взял у него три рубашки и пять пачек лезвий. Остались… Сейчас же хороших лезвий днем с огнём не найдешь, пригодятся, а рубашки маловаты… Жалко!
«Живут же такие вепри на свете!» - не глядя в лицо соседа, думал бухгалтер. Но нельзя быть совсем безучастным в разговоре.
- А отчего он умер-то?
- Он полтора месяца лежал в больнице. Уже вроде и выписался. Сестра рассказывала, что на День шахтёра даже шампанского выпил. Думал можно, ничего, и вдруг помер. Сердце у него, оказывается, было, как холодец.
Помолчали. Проглотив костный мозг, хозяин стал тщательно обгладывать кости. А Карепанову уже не хотелось есть. Он мучительно пыхтел, но отказываться было неловко.
«Чёрт меня дёрнул сюда притащиться! Будто в капкан попал», - вздохнул про себя бухгалтер и вспомнил про обещанные соседом балки.
- Где же ваш «Урал», Павел Григорьевич? – огляделся Карепанов и не нашёл во дворе мотоцикла с коляской. На нём сюда приезжал Барышев, одев специальные кожаные штаны.
- С этим «Уралом» история вышла, чуть пятнадцать суток не схлопотал… Понимаешь, рядом с домом перекресток, ну я и проехал под запрещающий знак. Смотрю, лейтенант откуда-то взялся, тормозит: «Вы нарушили, платите штраф!» Ну я взял его за грудь, не утерпел. Вот отняли права на полгода, да ещё штраф заплатил… Ладно, Миша, я вот чего позвал-то тебя. Видишь, у меня в саду кирпичи? Достать-то я их достал, а документов нету. Могут проверить – опять оштрафуют. Сейчас же знаешь как… Ты сделал бы на них квитанцию, а я тебе железо сделаю.
- Квитанцию?.. Что же я вам – бог?
- Ну а кто же ты? Бухгалтер, он и есть бог.
- Ха!.. Ладно, попробую.
- Попробуй, Миша.
Вечером соседи возвращались в город. Автобус мелко дрожал, как от неимоверной усталости. Карепанов угрюмо косился в сторону обмякшей от дремоты физиономии Барышева.
«И чего я к нему потащился? Будто сам не в состоянии раздобыть эти балки!..» - мысленно раскаивался бухгалтер и вдруг понял, что ему не хватает человеческого достоинства.
Подумав так, он даже головой мотнул, желая поискать в своей жизни что-нибудь значительное, но вспомнилось почему-то другое, как ещё в юности, напялил на голову страшно разрисованную маску и в сумерках до полусмерти перепугал соседских девчонок. Даже в пору службы в стройбате Мишу тянуло совершить для забавы какую-нибудь мелкую пакость, ну, например, в строю зацепить ногой впереди идущего, чтобы тот споткнулся. Это кончалось тем, что в ответ выходила резкая, справедливая оплеуха. Тогда он решил развлекаться скрытно – ночью, после отбоя мочился в ботинки спящих товарищей или же просто бросал их в другой угол казармы кому-нибудь по боку или на голову…
Всё это вспомнилось Карепанову, как дурной, тягостный сон, от которого не было сил отмахнуться, а голос совести ворчливо нашёптывал: «Ну за что тебя, Миша, уважать, если ты с детства не привык противиться мерзостям?!»
Рассуждения бухгалтера прервались, когда на одной из пригородных остановок какой-то дерзкий молодец подскочил к дремавшему Барышеву сзади, выхватил из его расслабленных рук приёмник и был таков в течение секунды. Карепанову показалось даже, что это какой-то юный друг Павла Григорьевича таким образом шутит.
- Держи его, догони! – яростно всколыхнулось тяжелое тело Барышева, но пока он поднялся и прыгнул в тёмный проём двери, молодой вор был уже страшно далеко. Автобус постоял немного и покатил дальше, а Павел Григорьевич остался на остановке, грозно крича в темноту:
- Стой, стрелять буду!
«Во хорошо-то, - думал бухгалтер, - так тебе, крокодилу, и надо!»
Вспомнив же про то, что завтра надо будет каким-то образом оформить квитанцию на кирпичи, Карепанов медленно погасил улыбку.