Ну вот и зима. Пуржит за окном слегка. Б-р-р-р. Даже из дома выходить неохота.
Достают дамы меха, встряхивают, ерошат мех, любуются отливом, проверяют подшёрст на предмет моли. Приятное занятие – уже согревает. Каждая свои. Те, что выше средних, в нынешнем классовом понимании, норковую шубку – могут позволить, мужнину шапку соболиную. Красота. Те, что, как раз, рангом по середине, воротниками песцовыми или чернобурковыми тешатся. Перед зеркалом, и так его, и так. И на голову «магаданку» свою – тоже не хило. А вот и шапка пыжиковая, супругова – очень ему к лицу. Мех рукой взбодрила, подула, на себя примерила – хороша. Ну а те, что с нижней ступеньки, свою цигеечку щёточкой приласкают, и довольны – не в Канны ж. На работу, обратно – вот и весь променад. Не дует, если воротник поднять, вот и ладушки.
Носят дамы меха свои, любуются, и не больно интересует их, что оно такое за зверь, котик. Не кот же домашний, и по деньгам и по виду. Престижная шуба, как и каракулевая. Деньги были бы.
Может, если бы дамам этим организовать экскурсию в живую природу, да показать звериную участь, от появления на свет Божий до конца их трагического, так и отказались бы. Исходя из чувства гуманности и сострадания. А может и нет. Предки вон наши тоже в шкуры обряжались, не догадавшись ещё до синтетики. Без нефти-то, да без крекинга её.
Им, предкам, пока шкуру добудешь, немало попотеть приходилось. А нынче – всё на потоке, как на конвейере. Тебя, зверя, планово родят, планово вырастят до кондиции, планово лишат жизни, шкуру сдерут, и в бутик. Каждому, как говорится, своё. Конвейер, конечно не для слабонервных интеллигентов, если пройти по всему процессу, от и до. Поэтому и нет у них, у дам, особенного желания, проникнуть. В бутиках вон какая красота. Примерил, зелёные на бочку, и обряжайся в своё удовольствие.
А я расскажу вам, уважаемые дамы, как наблюдал маленький эпизод из жизни того бесконечного конвейера, с которого на ваши прекрасные плечи опускается красота, именуемая с давних пор мягким золотом.
В небольшом эвенском селе, что разместилось среди сопок в полусотне километров к северу от северного же берега Охотского моря была база оленеводческого совхоза. Совхозу же принадлежала крупная звероводческая ферма, приносившая ему порядочную прибыль. Поголовье песцов и черно-бурых лис составляло здесь несколько тысяч. Совхоз ловил рыбу, обеспечивал ферму мясом – проблем со звероводством у совхоза не было. Не обходило заботами звероферму и районное руководство. Принадлежность к районной элите хорошо проявлялась в зимнее время. Да и областной центр мехами обижен не был. Решению разных вопросов содействовали – снабженческих, к примеру, или кадровых. Об инспекциях разных, вообще речь молчит. Сам Бог велел. А отчетность – дело техники бухгалтерской. Ручку «Феликса» чуток не в ту сторону крутанул, или костяшки на счётах не в ту сторону кинул. А про коррупцию в те времена и не слыхали. Так – презенты.
Ферма размещалась на ровно сухой надпойменной террасе и занимала площадь большого стадиона, длиной метров двести. По периметру – сетка на бетонных столбах, во избежание побега обитателей. Во всю длину площади протянулись сдвоенные ряды клеток, с проходами между ними в два метра. Размер клетки песца – метр на мтр, на 0.5 метра. У лисы клетка на полметра длиннее. Клетки подняты над землёй на полметра, три клетки поставлены одна на другую. Вот такие ряды – по шесть клеток, блок за блоком на все двести метров. Клетки – из металлической сетки с ячейкой 2 на 2 см. Ни крыши, ни пола. А в нижней части клетки, под небольшим отверстием в сетке, закреплена проволокой кормушка – треть банки из под сгущенного молока, вылизанная до блеска.
Для чего такие подробности? Чтобы ты, читатель, гуманист и ценитель красивого, ощутил образ жизни живого существа, «твари Божьей», приговорённой к высшей мере при рождении. Клетка открывалась два раза в жизни – впустить на пожизненное проживание, и выпустить для приведения приговора в исполнение. И ни одного мгновения воли.
Ни крыши над головой, ни малейшей защиты, от дождей, зимней стужи и ветров. Все эти «заботы» подчинены одной цели – высокому качеству конечного продукта, мягкого золота. Чем жёстче условия, тем надёжнее защита, единственная – хороший мех. Рацион научно обоснован с той же целью – экономно достаточен. Себестоимость конечного продукта определяет рентабельность производства и размер прибыли.
Если вам кажется, что обитателей клеток манит свобода, вы ошибаетесь. Она им не знакома, как и иные формы бытия. Так же, впрочем, как и свинье – всё тот же страшный конвейер, как ни милы и красивы розовенькие поросята в младенчестве. Вот и попробуй здесь не оказаться ханжой, прикрой обмерзающие уши хэбэшной бейсболкой и отобедай кленовым листочком.
И вот черно-бурый лис, взломавший проржавевшую клетку, подрыл ограду и рванул на волю, страшную и не известную. Спустя три дня он вернулся в родную клетку и покорно ожидал пайку, надёжно постоянную.
И песец и лиса – одного семейства с собакой. А жизнь у них собачья по настоящему, поскольку они никогда не бывают домашними, даже цепными. Они хищники, и отношения их с человеком определены неистребимой тягой последнего к теплу и красоте.
Свобода, воля. Желанны они , как глоток свежего воздуха для тех, кто рождён свободным. Рождённому в неволе, его клетка – его крепость. Каждому, как говорится, своё.
Представьте себе даму, гуляющую посреди бескрайней северной тундры под лучами незакатного летнего солнца. Вдруг замечает она в траве небольшого зверька. Грязно- бурого цвета, шкура его свисает клочьями. Повернул зверёк к даме остренькую мордочку, сверлит её злобными глазками-буравчиками и тявкает, будто хвост ему прищемили, будто огрызается. А спутник её, отгоняя гнус ароматным дымом дорогой «Гаваны» говорит даме, что бросит ей на плечи этот мех с первыми холодами. Дама, конечно, в шоке. Обижается, зонтиком наровит. Шутка.
Песец на воле – это часть природы, в которой всё гармонично и красиво. По природе своей хищник, он живёт по законам природы. Среда обитания определила его повадки, образ жизни, иерархическое место среди хищников заполярья.
По размеру песец относится к крупному пушному зверю – до шестидесяти сантиметров в длину, с хвостом до сорока сантиметров. Приземист, с острой мордой, очень подвижен и агрессивен. Вечный охотник, осторожен. Песец – самый распространённый хищник заполярной тундры. В природе, кроме волка врагов не имеет. Человека, конечно, в друзьях тоже не числит.
Нрав у песца злобный. Он не приручается человеком, и по волчьи, сколько не корми, смотрит в тундру. Зверь по всем статьям. Однажды буровики поймали песца петлёй. С трудом управившись с песцом, запаковали его в ошейник и привязали цепью к домику на полозьях. И получилось, как в поговорке – Нэ мала баба клопоту, та купыла порося. Не пройти мимо домика – вылетает чёртом, оскалившись, хрипит аж давится. Пару раз мужиков порвал, и сапоги не спасали. Вот и не знали, как избавится. Гуртом навалились ошейник снять, еле успели отскочить. Повезло зверю – летом дело было, мех не годный. Отпустили.
Чаще, песцы живут колониями. Селится колония, насчитывающая до сотни голов, в небольших холмах среди сухой тундры. Весь холм изрыт норами. Здесь песцы выводят потомство, выращивают его, а на зиму разбредаются по тундре в поисках пропитания. Если прислушаться у одной из нор такой колонии, услышишь внутри холма приглушенный гул, урчание и повизгивание. Колония живет организованной жизнью. Отсюда песцы выходят на охоту. Тут уж берегись зазевавшаяся полярная мышь-леминг, слишком увлёкшаяся ягодой куропатка. Достаётся в период линьки пернатым. Потерявший перо гусь – большая удача охотника, хотя защищается гусь отчаянно, серьёзная птица. Бандитствует песец и на птичьих кладках. Такой вот серьёзный зверёк.
Беда может постичь колонию, коли набредёт на неё, выйдя из тайги в тундру бурый медведь. Роет глубоко и настойчиво. Худо дело, если отыскал колонию человек. С приходом холодов он прикармливает песцов, и те не расходятся по тундре, избалованные «халявой». Тут уж пощады не жди, песец. Человек настойчив, он подождет, пока нагуляешь ты своё мягкое золото, и – сорок рублей принесёшь ему, старыми, на блюдечке с голубой каёмочкой.
Ну и что же, что законом запрещено подобное действо – прикорм колонии. Шкура не скажет, прикормил или по снегу в тундре тропил, расставляя капканы с приманкой. Задует пурга, закроет тундру – белым бело, поди разберись.
Пережидает непогоду песец, укрывшись в норе тёплой шубой своей. Он учуял капкан, он обошёл его стороной, он обхитрил человека. Завтра нюх приведёт его к глубокой дырке в снегу, на дне которой спит беспечная куропатка. Один прыжок и он сыт. У него своя охота. Это его жизнь, его свобода.
Я шёл по проходу между рядами клеток. С двух сторон из них на меня злобно тявкали, хрипели, молчаливо ненавидели хозяева клеток, песцы. Ощущение – не из приятных. Нет, это был не страх. Скорее, какое-то гнетущее напряжение. Вот где-то в отдалении громко звякнула банка-кормушка. На мгновение слух резанула полная тишина. И вдруг она будто взорвалась страшным грохотом, ошеломив неожиданностью. Дребезжание тысяч жестянок слилось в какой-то жестяный звон, будто поглотив окружающее пространство. Я, не посвященный, не сразу понял происходящее.
Просунув лапу в отверстие, звери, словно в порыве отчаяния, колотили по кормушкам. Глаза их были закрыты, морды опущены. Состояние зверей в это время определить было трудно. Походило оно, скорее, на массовый психоз.
Но вот в проходах между клетками появились работники фермы. Один катил тележку с установленным на ней баком, другой – поварским половником раскидывал пайки по кормушкам. Ферма затихла. До следующей кормёжки.
Никто из работников фермы не знал организатора бунтов. Наверное, это был «смотрящий». Ферма жила по своим понятиям. Режим здесь был строгий – прогулки не предусмотрены.