Университет, плотно облаченный в защитно-песочный сталинский френч, стоял уверенно и прочно. Задаваться вопросом «кто-кого» было абсолютно бессмысленно: конечно же, Университет рассматривал меня. И никак не наоборот. Рассматривал надменно, но не долго. Закончив изучение моей ничтожной личности, заскучал, и устало позволил отворить медленную трехметровую дверь, толкнуть шепелявую затертую тысячами рук и ног вертушку, и – войти.
И сразу сбил с ног балом, который царил внутри. Узорчатый каменный пол простирается… Пузатые блестящие колонны встречают… Тусклый, с достоинством, паркет сопровождает… Корифеи в мутно-молочном мраморе снисходят…Изящные светильники бьют… Именно «бьют», а не «бьют в глаза». Кабины лифтов, не отличимые от кабинетов, приглашают…
И везде – насмешливое спокойствие. Не обсуждаемое превосходство.
Неразлучные мрамор и гранит, ковровые поля цвета граната, пронзительные латунь и медь, благородных пород темные двери.
Кстати о дверях. Потрясение: дверь туалета – такая же, как дверь кабинета ректора. Близнец. Нет, вы не так поняли. Это не у ректора засранный кабинет. Это дверь туалета – тяжелый торжественный темно-красный массив, солидные шарниры, ручка – сияющий золотом музейный набалдашник.
Будь я хохлом, да еще кузнецом, и – до кучи – выпало бы счастье зваться Вакулой, то пялился бы я на «блистательно освещенную лестницу» и шептал: «…боже ты мой, что за перила! какая работа! тут одного железа рублей на пятьдесят пошло!»
Но мне выпало иное счастье. Набаловавшись, утомившись от наслаждения моей паникой, остановив калейдоскоп, характерный для котенка в стиральной машине, Университет лениво разжал пальцы, державшие меня в плену чудес и артефактов, - и я упал.
В общагу.
Высокое восторженное великое – тут же обернулось блевотным вонючим голодным.
Общага, смачно чавкая, вбирала в себя всех – щедро, гостеприимно, радушно. Запечатав выход в мир, общага перемалывала своих узников как смуглые зерна в кофемолке и – выбрасывала продукт на волю, загребая новых сопляков.
Многонациональный состав – признак любого сильного государства. Общага – не исключение.
…Душ на первом этаже. Работает до девяти утра или после шести вечера. Ущербное кафельное королевство с двумя грубыми скамейками вместо гардероба. Шесть кабинок. Сквозь едкую мыльную пену вижу нового посетителя. Он, брезгливо переступая по разбитым плиткам на полу, встает под струю горячей воды в соседней кабинке. Почему-то в трико.
- Йобан-ные conditions!..
Столь эмоциональная оценка многое объясняет.
Смыв шампунь, я окончательно понимаю логику мытья в одежде. Это не трико. Это негр…
…Монголы. Фарцуют и ****уют. Больше ни в чем не замечены.
Немцы почти как свои. В борьбе за пиво и водку не отстают, но и не лидируют.
Вьетнамцы… Вот это отдельная загадочная жизнь. Сегодня все загадки развеялись вместе с прахом поверженного Черкизона. Но Черкизон начинался тогда.
…Разрушая окаменевшие легенды, селедку вьетнамцы не жарят. Мой сосед, Ле Ван Тхуан, варит кофе «по-американски», засовывая стакан с залитым кофе прямо в открытый кипящий электрочайник. Ругает американцев и мечтает о настоящих американских джинсах. Умудрился родиться косоглазым наперекор (или вдобавок к) природной раскосости. За это прозван Коварным. Потому что никому не известно, куда он смотрит, когда разговаривает с тобой. Согласно приговору Вини-Пуха: «от вас, свиней, всего ожидать можно».
Все вьетнамцы напоминают разбалансированных марионеток под активным управлением бухнувшего кукловода. Передвигаются словно в джунглях – в легком полуприсяде, по-обезьяньи махая руками и утробно производя полуприличные звуки диафрагмой. Так разговаривают.
Если в мире существует нация, лидирующая в конкурсах красоты, то это не вьетнамцы. Не надо обвинять меня в банальностях и пошлости: потому что есть Бинь. Как исключение.
Тыонг За Бинь или – просто Бинь - вьетнамец странный. Бинь легко молотит по-русски, спортивен и фотогеничен. Держится с неуловимым шармом, который неминуемо выдает аристократа. Смешно? Оказывается, у них тоже есть дворяне. И они тоже делали революцию. Бинь – из красной верхушки нищего Вьетнама.
- Если меня поймают ночью в Южном Вьетнаме, - убьют, - весело скаля ровные зубы, говорит Бинь. Оказывается, там есть «красные» и «не-красные».
Сегодня из косоглазых красных боссов помнят только Мао Цзе Дуна и Ким Ир Сена. А были еще Фам Ван Донг и Ле Зуан – вьетнамские Брежневы. Ле Зуан – друг семьи Биня. Родители Биня получили образование во Франции.
…В рваных трениках, заляпанных раствором сапогах и залатанном ватнике – Бинь всегда носит чистый носовой платок. Каждый вечер перед отбоем стирает хозяйственным мылом в бочке с дождевой водой и гладит старым утюгом. Затем складывает платок вчетверо - раздражающе белый, практически стерильный.
…На месте заброшенного панского сада, наталкиваясь в глине на патроны и смальту, детские черепа и царские монеты, сооружаем фундамент под коровник. Здесь цвела панская сирень, рядом возвышалась сельская церковь, здесь расстреливали немцы. Смоленщина.
Бинь легко переключается на любую работу. Плотником, каменщиком, бетонщиком – работает, не сачкуя, в поту и с матом. Не дотягивая по мастерству до Сани Сазонтьева и Витюши, занимает промежуточную позицию - он рулит салагами.
Витюша в первые же дни награждает Биня кличкой «Дюжий Бинь», а нас, салаг – соответственно, биньдюжниками.
Бинь как начальник никакой. Салаги с ним на равных. Чего никогда не допустят по отношению к себе Сазонтьев и Витюша. Еще бы. Каждый из них носит официальное звание «Лидер Броуновского движения», а таких было всего четыре человека за всю историю факультета.
Бинь всегда весел. В доисторическом «газоне» едем с объекта на обед. В грязных ватниках и сбитой кирзе пристраиваемся, полулежа-полусидя – чтобы меньше трясло, чтобы отдохнуть за эти полчаса пути.
Один неуемный Бинь на ногах. Размахивает рваной лыжной шапкой и, опираясь на мятую кабину, белозубо орет при въезде в село:
- Де-е-вкии!
Маленькие аккуратные старухи, греющиеся на холодном июньском солнце, радуются и машут в ответ сморщенными сухонькими лапками.
Для нашего «газона» скорость в сорок километров в час – последняя космическая. Думаю, именно на таком драндулете совершал подвиг артист Куравлев в старом фильме «Живет такой парень». И еще не спившаяся в хлам Ахмадуллина брала у него интервью…
Перед самым заездом к зданию школы, где мы живем (семь сельских учеников и девять учителей - на каникулах), Витюша сбрасывает скорость. В этот момент кардан нашего динозавра отваливается и зарывается одним концом в дорожную пыль.
Кинематографически ситуация повторяет недавнюю сцену с Вермутом.
Вермут – старый понурый коняга. Служит под управлением мелкого Ленюшки, который привозит на телеге нам молоко в грязных алюминиевых флягах. Пару дней назад Вермут тихо стоял возле школы, ожидая разгрузки. И вдруг, без предупреждения, внезапно вывалил аргумент чуть не полметра длиной и в формате докторской колбасы, увенчанной мощным кулаком. Ленюшка бесстрастно оценил душевный порыв подопечного, природный кардан которого уже почти уперся в землю:
- Бабу вспомнил. Вчера мял.
Девчонки прыснули хохотом и сбежали в летний домик, служащий кухней и столовой.
Бинь толкает меня в бок:
- Закон Кулона знаесш?
- Отстань.
- А что такое Ку Лон по-вьетнамски знаесш?
- Ну что?..
- Волосатый куй!
- Чего?.. А, волосатый хер, что ли?
- Ну да!.. У нас девсчонки на уроках физики так же смеялись и стеснялись, когда этот закон КуЛона учили!...
Бинь кивает головой в сторону кухоньки. Поверх цветастых занавесок две пары жадных глаз уставились на влюбленного Вермута…
…Был день как день. Вдвоем с Бинем шкурили поваленные осинки для ограды совхозного сада. Вечером приедет наш многострадальный «газон», загрузимся – и домой. Оводы, именуемые местным населением «паутами», издевательски занудно патрулировали строго по трое. Если удавалось прихлопнуть одного – через десять минут жужжащая эскадрилья восстанавливала прежнюю численность. Многочисленные опыты показали, что количество убиенных оводов значения не имело. Социальная регенерация у этих тварей работала как часы. Через десять минут – снова в атаке тройка.
Все случилось разом. Овод паяльником ввинтился в шею. Топор напоролся на сучок и отскочил в сторону. Не встретив никакого сопротивления, лезвие наполовину вошло в носок левого сапога. Из разреза выкатилась черная как черешня кровь.
- Не бойся, Лосша. Ты вызывесш. Ты вызывесш…- бледнея, бормотал Бинь, сосредоточенно заматывая рассеченный палец своим белоснежным носовым платком и осторожно помогая мне накрутить портянку. Оказывается, он еще и йод таскал с собой.
- Да кого я вызову, Бинь, - раздраженно оборвал его я, и, морщась, захромал по направлению к отброшенному топору, - за нами приедут только к вечеру. Через шесть часов.
- Вызывесш! – упрямо и без обид повторил Бинь, серьезно глядя мне в лицо.
- А, выживешь, - понял, наконец, я, - да не сомневаюсь. Из отряда только бы вот не вылететь.
…Я так и проходил в разрубленной кирзе все два месяца стройотряда, принимая в широкий порез бетон, навоз, дорожную грязь и дожди. Других сапог не было. Палец сросся коряво и сильно болел при ходьбе. В Москве хирург Иванова переделала его заново, потратив на это полчаса и проигнорировав анестезию…
- Вот, смотри, - болтает Бинь, - вот это – китайский иероглиф. Означает «баба», «сженсщина». Он быстро рисует на пачке «Шипки» фигурку, напоминающую «палка, палка, огуречик…».
- Две бабы – ссора, - Бинь добавляет еще такого же человечка.
- А три бабы – разврат, - смеется Бинь, заканчивая композицию «на троих».
- Ты китайский знаешь?
- Немного! А сказать тебе, как будет по-вьетнамски «ептвоюмать»?
- Как?
- Дит май ма!
- Похоже. Звучит как «Рабиндранат Тагор».
…Дождь льет третий день подряд… Мы сидим в кочегарке. Сушим ватники и стройбатовские галифе на боку огромного ржавого котла. Курим шипящую «Шипку», глядя в слюдяные окна.
Из-под навеса, с улицы, раздается гитарный шансон в исполнении Витюши. В полном соответствии с обстоятельствами:
Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слезы стекла,
Как герои мелодрам.
Работы нет все три дня. Этой передышки мне хватило, чтобы научиться нянчить палец и скрывать хромоту. Все три дня Бинь заваривал сушеный бамбук с вонючими травами из своих колдовских запасов. Я промывал этим настоем палец ежедневно перед сном. В отряде так и не узнали о моей топорной истории.
Бинь, пропав из моей жизни, регулярно посылал сигналы из общего информационного пространства.
…В середине девяностых на окраине Черкизовского рынка я услышал родную вьетнамскую речь:
- Дит май ма! – хрипло орал на маленького узкоглазого подростка кавказский его сверстник. Несчастный вьетнамец, не вписавшись в поворот, рассыпал в осеннюю грязь тюки с необъятной железной тележки. Хозяин черкизовской вселенной пинками подгонял провинившегося крепостного.
- Привет от Биня, - сказал я себе, - закон Кулона в действии…
…Год назад, в аэропорту «Кольцово», застряв на сутки из-за нелетной погоды, я наткнулся на «Заметки туриста», приглашавшие в тур по Юго-Восточной Азии: «…Часовня Семейства Тыонг (Ня Тхо Ток Тыонг), построенная примерно два столетия назад, является усыпальницей, посвященной предкам этой семьи этнических китайцев. Некоторые из мемориальных досок были подарены императорами Вьетнама в качестве почести членам семейства Тыонг, которые служили чиновниками и мандаринами при императорском дворе…»
…И последнее. Полгода назад Саня Сазонтьев бросил мне письмо по электронке:
«Леха. Я нашел Биня. ссылка.»
Я вздыбил Яндекс и Гугль.
В свежую папку «Бинь» на рабочем столе веером легло восемь публикаций на русском, английском и вьетнамском языках.
Самый богатый вьетнамец с состоянием в сто пятьдесят миллионов долларов…
Основатель коммуникационной империи…
Тыонг За Бинь и Билл Гейтс подписали контракт…
Состояние первого миллионера Вьетнама резко сократилось на фоне мирового кризиса…
Через неделю я написал по-английски, по-вьетнамски и по-русски электронное письмо господину Тыонг За Бинь. По контактам приемной корпорации TZB, владеющей шестьюдесятью процентами рынка коммуникационных технологий Вьетнама.
Я знаю, что письмо дошло. По телефону из Ханоя это мне подтвердили сотрудники Общества Российско-вьетнамского сотрудничества.
Гугль помогает в написании любого письма на любом языке. Но Бинь и так хорошо знал русский. Хоть и путался в терминах. В частности, «стоптанный гандон» - было его любимое выражение.
Ты не ответил мне, Бинь.
Твои миллионы, даже сдувшиеся в кризис, тебя сделали?
Ты стал олигархом?
Какой ты стал – скурвился, стал гламуром и мошенником?
Или ты все сделал правильно и также работаешь, как и раньше – в поту и с матерком?
И еще. Ты помнишь рисовую самогонку, когда вернулись в Москву, в общагу? Ты бросал в полный стакан крупинки марганцовки и говорил:
- Лосша, ты видисш? Растворяется! Знасчит, я не зря ее законтрабандил!
Самогонку мы распивали в монашеском одиночестве. Тайком от твоей молодой жены Фух. Дочери министра обороны Вьетнама.
Наверное, тебе тоже нелегко. Хотя – у кого щи пустые, а у кого - жемчуг мелкий …
Ты вызывесш, Бинь. Ты вызывесш.
***
Хирург Иванова, с неподвижным лицом ацтека, тщательно вымыла руки. Закурила и угостила меня, протянув пачку «Столичных». Прищурившись от табачного дыма, глухо сказала:
- Жопа.
- Что?
- Я говорю, жопа тебе светила. Если б ты там, в лесу не залил все йодом и не стянул бы жесткой повязкой. Потерей одного пальца не отделался бы.