Мы умерли

Сергей Санин
           Перестав общаться, люди хоронят друг друга.

           Помнишь, Костя, как мы сидели на каких-то поминках не знакомого нам в сущности человека. Мы внесли-вынесли лёгкий-тяжёлый гроб, цепляясь им за непролазные лестницы хрущёвки, бросили по лопате земли, безучастно наблюдая стёртое горем лицо безмолвной вдовы, опрокинули по халявной рюмахе, пока шеф безвыходно что-то плёл там про светлую память, и оловянные солдатики, не понимающие вообще ничего,  пальнули три раза в плачущее осеннее небо. Мы сидели за сдвинутыми столами, ковыряя вилкой в аппетитном винегрете и оправдываясь перед седым прослезившимся майором, что не пьём, тем более что завтра партсобрание. Мы не знали покойника, он не то чтобы умер, он никогда и не рождался для нас…
          Тогда мы были почти друзьями. Почти, потому что друзей не бывает. Мы лишь наивно убеждаем себя в обратном, цепляясь за ускользающую соломинку самознАчимости и убаюкивая себя: я нужен…я не один…мне хорошо с этим человеком…лишь он меня понимает…
Мы могли часами обсуждать что угодно, по пять раз бегая в ларёк за внезапно кончившейся водкой. Однажды я полдня и полночи волок тебя на полуразбитом «москвиче» в заброшенные дачные кущи, по раздолбанным русским просёлкам, с кучей какого-то хлама и твоей красивой немолодой мамой в придачу. И ещё неделю что-то во мне звенело и подпрыгивало. Я тогда был до слёз горд, что пригодился.
          Ты был ассом в нашем деле, и я с уважительной завистью слушал твои лёгкие выкладки о том, как эмитированный электроном анион курсирует сквозь минусовую мишень и узконаправленно активизирует синтез термояда. Я же был тебе близок возможно за то, что был под рукой, слушал с полуоткрытым ртом и понимал. Понимал не то, что слышал, а то, что ты хотел сказать. Впрочем, и меня ты тоже понимал, главное, так мне казалось…
           Ты пропал тогда надолго. Ушёл из нашей заплесневевшей от самомнения конторы, поймав струю ещё нового для нас западного драйва. Шеф почти истерически пытался удержать тебя, понимая, что это бесполезно. Он чувствовал, что это предвестие и его похорон, когда он скоро останется с горсткой стабилизированных недоучек, способных на грамотные отчеты и подсиживание друг друга, но ничего не смыслящих в этом завораживающем  ощущении познания сути вещей. Ты стал почти недоступен в отдалении. Так сказать, подчинился прессу самозабвения ради болезненного курса на самореализацию. Ты стал кем хотел, подняв двух крепких сыновей и не бросив доканавшую тебя истериками Марину, будучи благодарным ей за сыновей по гроб жизни. Своей жизни.
           Но ты стал уходить. И всё чаще во мне теперь включалось сериально-идиотское « мы теряем его!». Я встряхнулся и напросился на твоё сорокалетие. Были твои новые «друзья», наш общий «друг», забывший обо мне на следующий день после того, как был свидетелем  на моей свадьбе (теперь его часто показывают по ящику). Была нервозная пожухлая Марина, и твоя гордость – твои разновозрастные черноволосые сыновья, подающие непререкаемые надежды. Бокалы, воспоминания, проводы… Ты сказал тогда на прощанье так искренне и безысходно: «как же хорошо, что ты пришёл».
            И вот тебя нет. Нет твоей снисходительной улыбки, твоего озабоченного начальственной поркой взгляда, твоего тошнотворно-пошлого, но такого смешного анекдота про ёжиков. Нет универсального «не парься» после моей неудачной стрельбы из «макара». Нет нашего общего дела, которое позволило нам родиться друг для друга. Есть лишь растворяющиеся как рафинад в чае воспоминания, радующие своим сладким послевкусием. И чёрная дыра невозвратности. Осознание навсегда потерянного счастья. Счастья пьяных околонаучных споров до одури, счастья матерных проклятий заглохшему в ночи «москвичу», и счастья от разрывающего сердце «как же хорошо, что ты пришёл»… Но я ушёл. Так же как и ты. Мы умерли – каждый для другого. Нет, конечно, ты также увлеченно споришь с каким-нибудь невежественным троглодитом о сути мироздания, потом запиваешь в теперь уже монреальском баре дурацкие наезды растолстевшей Марины, восхищаешься старшим сыном – владельцем нехилой компьютерной фирмы где-нибудь в Бостоне, сетуешь на бестолкового младшего, связавшегося с глазастой танцовщицей… Может даже думаешь о затерянном где-то в русских несуразностях друге. Почти друге. Потому что друзей не бывает. Лишь новая привязанность убаюкивает нас: ты нужен… ты неповторим…
                Мы умерли, потому что похоронили друг друга. А поминки – лишь пустая формальность.