Аниэль Тиферет
Подлинная жизнь начинается лишь после смерти. Эту истину я где-то уже слышал. Но вот, что и при жизни, оказывается можно, благополучно умерев, начать новую жизнь - этого я не подозревал. Как понять, что ты подох, оставаясь номинально среди живых? Весьма просто. Между тобою и всем, что тебе было дорого и составляло твою жизнь и наполняло ее иллюзорным смыслом, пролегли рвы забвения, наполненные мутной влагой ледяного молчания. В этой холодной водице могут выжить только мелкие организмы, типа пещерного планктона, поэтому, когда ты подходишь слишком близко к своему прошлому, то видишь этих мелких крабиков сожалений, обид, ползающих по островам разложившихся и благополучно сгнивших надежд. Данный факт тебя не огорчает, даже радует, но радость эта с похоронным оттенком . Да, бывают такие радости. Сердце твоё не реагирует на привычные раздражители - его способен разбудить лишь высоковольтный разряд. Но где та молния, которая испепелит его? Полагаю, уже в пути. Возможно, у нее сейчас как раз проверяют документы бдительные инспектора небесного ГАИ. Так вот, о чем это я? Ах, да! О собственном трупе, о трупе Тиферета, бродящего по Ленинским проспектам и Осенним бульварам, периодически пополняющего баланс своего телефона, своевременно оплачивающего съемную квартиру и даже иногда совокупляющегося с кем-то в паузах между сном, приготовлением пищи и поездками в метро. Ни дать, ни взять повязавший вокруг бритого черепа бандану ницшеановский Заратустра, матюгаясь, спустившийся в ад московского сабвэя, после того, как его поимела Лу Саломэ.
Лу? Моя же Лу имеет все основания швырять мне в спину горькие упреки. Вничью мне удалось свести проигранный уж было матч. Да я уже почти и не помню о ней, и ее ароматы слились в корыте моей памяти с благовониями тех праведниц, которые перевязывали своими нежными руками мои гноящиеся язвы. С другой стороны сколько бродит по столичной подземке Заратустр и Лу Саломэ? Так пусть же никогда не встречаются! Ни к чему плодить мертвяков, коими итак полны улицы мегаполиса. С другой стороны, я и не делаю вид, что живой, как некоторые, совершенно бессовестные покойники - смеюсь, острю, улыбаюсь другим кадаверам, соблазняю их. Вообщем, веду себя, как типичный покойник. И вот среди белой, отороченной бессонницей ночи, внезапно ударила молния! Лягушкой запрыгало в садке груди жалкое, глупенькое сердчишко, соскучившееся по запаху озона и влаге любви. Паркинсонически затряслось изорванное ранее предсердие. Разомлел в мармеладной истоме засыпанный розовыми лепестками комплиментов миокард. Еще бы! В мой склеп постучали! Каблуком туфельки от Christian Louboutin. Открываю дверь, не замечая в панике испражняющихся на мою голову летучих мышей. На пороге стоит темноволосая красавица вся в черном. Вспоминаю, что на мне нет галстука от Brioni( и, что еще более гадко, не было никогда). Джинсы есть, но не от Roberto Cavalli и даже не от True Religion. Они и сейчас на мне, чёрные, как раз в тон одеждам гостьи. Последнее обстоятельство почему-то действует на мой мозг, как глицин.
- Аниэль? - спрашивает она низким, теплым голосом.
- Тиферет, бля, - и жестом приглашаю войти в затхлый коридор своей просторной усыпальницы, - А вы, Смерть, наверное? Так я вынужден вас расстроить - я уже умер.
- Я не Смерть, я Надежда.
- Иногда я путал этих двух женщин.
- Можно ли меня с кем-то спутать?
- Нельзя, разумеется. Только если сами не спутаетесь. Одеяния ваши как-то сбивают с толку. Почему же в черном вы?
- А разве черный - не твой любимый цвет?
- Да, любимый. А откуда такая инфа?
- Да я всё о тебе знаю, бэби.
- Всё?! Гм...И даже то, что я сегодня макароны переварил?
- Нет. Это частности.
- Ага! - восторжествовал я, - Значит, не всё!
- Донт вош май брэйн, - улыбнулась дама, присаживаясь в единственное кресло и элегантно забрасывая друг на дружку пару великолепных ног.
- Вошь? Педикулёз? Расческа?
- Нет, не надо Блока! Он сейчас как-то не в то горло, - она помолчала и, после небольшой паузы, поинтересовалась, - Ты счастья хочешь?
- С гарниром?
- С гарниром. Из денег и славы.
- Какой же русский не любит?
- Любить по-русски....это с Джигурдой, что ли?
- Нет. Без. На фиг нам Джигурда?
- Какой у тебя приятный голос, бэби. Как у Брайана, факин, Ферри.
- Ну, это я так....чтоб на Джигурду не походить, - и чтобы закомуфлировать свое смущение, откусываю кусок застарелой мозоли с левой ладони.
- Готов ли ты начать новую жизнь, Аниэль?
- Новую жизнь начать не готов. А вот новую смерть - с удовольствием. Что, собственно, делать-то надо?
- Да то, что лучше всего ты только и умеешь - ПИСАТЬ и ЛЮБИТЬ.
- Первое - всенепременнейше. Со вторым - сложнее. Аскарид любви я вывел пижмой из сердца своего и мозга. И теперь, увы, мертвы: и сердце с мозгом, и милые гельминты - факин аскариды.
- Остались лишь одни острицы похоти в твоих рэгтальных закромах?
- Что, разве так видны они? - как рыночный гранат, в руке азербайджанского торговца, румянцем тут же я залился.
- На первый взгляд - не слишком. Но, если присмотреться....Короче, как насчет свиного солитера страсти?
- Вживлять куда мы это чудо будем?
- В твой мозг, конечно, а не в твой кишечник.
- Подумать надо мне.
- А нечего и думать. Всё уже случилось.
- То есть как?
- Да так! Всё уже произошло. Теперь уж ты, как чисто Далианский мастурбатор, обязан воспроизвести из гениальных гениталий своих, шедевральное панно. Твори, блуди, порою онанируй, но создавай миры на радость своей Хоуп милой.
- Чёрт! Хоуп, мёртв же я! Хотя, не погребен.
- Мёртв? Эка невидаль, писатель! Мы все мертвы - кто больше, а кто - меньше. Тля выбирает, как говорил сэр Уильям, нежнейшие цветы. Чем выше дух, тем тягостней паденье.
- Шекспир? О, боже! Как достала эта рифма! Давай уж мы на прозу-софт с тобою перейдем? Без рифм, без ритмики глумливой, мелодию одну мы на два голоса споём?
- Конечно, милый! Со южелли! Ты только подскажи с чего ты взял, что мёртвый ты?
- Так как же! Сердца я не слышу, печень не болит почти, а почек - будто нет совсем, да гланды - словно сгнили.
- А мозг, что мозг твой, порой, такой игривый?
- Мозг? Активен электрически немного - только и всего.
- Сердца ты не слышишь? Возможно ты оглох. Когда-то слишком сильно стук его в ушах твоих дробился. Всего-то и осталось - вспомнить прежний ритм.
- О, этот сердца ритм, что схож так c ритмом фрикций!
- Не всегда.
- Согласен. Но порою совпадает.
- О боже, о чем мы говорим?!
- Как будто о любви, иль о природе взаимоотношений.
- Я понимаю, но как ты мог сердца благородный стук сравнить с ....
- Что? Покоробило, Надежда? Так мало Веры есть во мне, что, если речь заходит о Любви, то сразу из углов на сцену выползает нечто вроде плюрализма. Да-да, с девицами тремя, чьи имена давно уж в символы толпой зачем-то взяты. К тому же, чем отличны сокращенья мышц сердечных, от иных, расположенных чуть ниже? По мне, так в лонах дев иных побольше скрыто духа, чем в грудных клетях у них же. Вся в теле их душа, и только лишь оно - их средоточье духа. А в сердце - пустота, купюрный шелест, да тупых эмоций вьюга.
- Право, разные мы все. И вам ли камни критики метать рукой своею сильной в дщерей Евы? Уже ли мало от них вы видели добра под небом этим серым? Я так старательно готовился к ответу, что нечаянно проснулся. И обстоятельству тому, что это был всего лишь сон простой, невольно сердцем ужаснулся. Пустая комната, ни шороха кругом, в оконной амбразуре - капуччино утра пряный, и только на краю дивана, лежит, оставленный как бы случайно, с красивой вышивкой златой "Сum grano salis", платок чудесный, кружевной, от Наденьки Хапсалис. 14.10.2010г.