– Елена Ивановна! – позвонила секретарь. – Посетитель по вашему профилю.
Быстренько взглянув в зеркало и «подновив красоту», как говорят французы, я спустилась в холл. В центре дивана вальяжно полусидел- полулежал мой клиент, безнадёжное дело которого я c треском проиграла, вопреки всем стараниям и ухищрениям. То, что он пришёл снова, - обнадёживало.
– Борис Сергеевич! Здравствуйте. Рада вас видеть. Хорошо выгля…, - я запнулась на полуслове. – Что с вами? Попали в аварию?
На его лысой, как у московского мэра голове, от затылка до бровей тянулись пять багровых полос с кое-где ещё не сошедшими струпьями запёкшейся крови, а около левого глаза, когда я внимательно взглянула на посетителя, желтело пятно от недавнего фингала. Он легко поднялся, несмотря на свои семьдесят четыре года, галантно склонился в полупоклоне, поднеся мою руку к губам и, саркастически улыбнувшись, как всегда бодро, произнёс:
– Попал, дорогая Елена, попал в аварию. Да в какую! Двенадцать лет тому назад. Вы же всё знаете. Сейчас воспроизведу картину аварии.
Мы поднялись на второй этаж ко мне в кабинет.
– Чай, кофе, коньяк?
– Текилу, коньячок бы… Но, увы! за рулём. Ответчица больше не возит. Приходится самому крутить баранку. А от чашки кофе не откажусь.
Я позвонила офис-секретарю.
– Два чёрных двойных, Милочка, мне как обычно. Борису Сергеевичу три куска сахара.
Он снова улыбнулся, обнажив белоснежный ряд вставных зубов:
– Продолжаю излишествовать. В детстве десять ложек сахара в стакан чая сыпал. Белый яд, видите ли…
Что- что, а излишествовать он продолжал, это точно. Шестидесятилетие отметил третьей женитьбой на тридцатишестилетней хохлушке, как он её называл. И очень гордился тем, что был на восемь лет старше её матери. А спустя десять лет и отметив на широкую ногу очередной юбилей, поскользнулся и сломал ногу. Вот тут-то «хохлушка» и заговорила о квартире. От завещания она отказалась, опасаясь претензий со стороны его двух сыновей и дочери от второго брака. И он подарил ей свою трёхкомнатную квартиру в старинном доме на Чистых прудах. А два года спустя его «хохлушка» («Я её всегда звал «Галю моя Галю») подала на развод, вылив на суде на него ушат помоев. Несчастная «Галю моя Галю» пожаловалась судье, что он замучил её обязанностью несколько раз в неделю исполнять супружеский долг, да ещё и частенько изменял ей. Стоило ей одной уехать на несколько дней, как она обнаруживала на их супружеском ложе то забытую шпильку, то длинные чёрные волосы. Рассказывая мне о суде, он, горделиво улыбаясь, произнёс, что при этих словах и мировой судья, женщина лет сорока пяти, и молоденькая секретарь суда одновременно взглянули на него «с интересом». А мне, помнится, с большим трудом удалось сдержать усмешку. Но “la noblesse oblige” (положение обязывает) я взглянула на него с нескрываемым восхищением.
Поставив чашку кофе на стол, сказала сочувственно:
– Ну те-с, вернёмся к аварии. Что же произошло?
– Ах, дорогая Елена Ивановна, я унижен, избит… Как говорят ваши уголовные подопечные, «опущен».
При последних словах я с изумлением взглянула на собеседника, ожидая таких подробностей, от которых…
– Да нет, не в этом смысле. Много хуже. Меня, заслуженного профессора, члена – при этих словах он сделал длинную многозначительну.ю паузу,_– многих академий, исцарапали, избили, избили жестоко до сотрясения мозга…
Тут я профессионально прервала его:
– Милицию вызывали? Травмпункт? Бюллетень, надеюсь, взяли…
– Конечно, конечно. И милиция, и травма, и бюллетень о сотрясениеи мозгов на две недели… И свидетель есть.
Я воспрянула духом.
– А теперь всё медленно, без эмоций, до мельчайших подробностей.
– Понадобились мне кое-какие наброски и книги из библиотеки. Поехал к себе, так сказать, домой. Иду. На лестнице встречаю соседа, разговорились. Он мне и посоветовал одному не заходить. «Уж больно крута, говорит, твоя бывшая». Как предчувствовал. Позвонили. Открыла «Галю моя, Галю». Выходит в шёлковом кимоно, я ей его в Тайланде тогда купил. Вошли мы в прихожую, я первый, сосед за мной. Увидела, что нас двое, да как закричит на соседа: «А ты что припёрся? Это частная собственность! Тебя кто звал? Во-оо-он!». Руками выталкивает его на лестницу, и дверь захлопнула. Тут её третий муженёк вываливается из комнаты в моём махровом халате. Я его из Англии привёз.. Она на меня бросается, когтищами своими расцарапала мне весь фейс, кровь потекла, я защищаюсь, руками закрываюсь, а этот её козёл меня ударил в пах так, что я упал и сознание потерял, головой ударился о шведскую лестницу. Она перепугалась. Скорее меня водой брызгать… А сосед не ушёл, стоял на лестнице. Понял, что дело плохо, вызвал милицию. Ребятки быстро сработали, минут через пять подъехали. Только они меня волокут к двери, чтобы вышвырнуть на лестницу, а тут и наряд. Молоденькие такие ребята.
Во время его рассказа я частенько покачивала головой, выражая возмущение действиями этой хохлушки и её муженька. Но в душе всё ликовало и пело. «Членовредительство, свидетели, корысть… От двух до пяти. Мелким хулигантством, дорогуша, не отделаешься… А уж как засветит женская колония… Так сама отдашь ему квартирку, лишь бы заявление из суда забрал».
Уж больно мне было обидно, когда я проиграла это дело. Конечно, оно было проигрышным изначально. Но ведь были особые обстоятельства. Письмо любовнику, в Америку, где «Галю моя Галю» звала его вернуться в её лоно на правах супруга, благо, что жить теперь нам есть и где и на что. Там она в красках описывала, как мой клиент -её «вонючий козёл» - её на работу устроил и как она обделала, наконец, дела с квартирой. Было письмо от матери, в котором она хвалила дочку за правильные методы и благословляла на развод. Была справка из банка, где мой клиент выступал её поручителем, когда семья приобретала иномарку. Было распоряжение Бориса Сергеевича ежемесячно списывать деньги с его счёта для оплаты кредита. Всё было за него, так называемые «вскрывшиеся обстоятельства» для того, чтобы отозвать дарственную. Ан нет. Судья Гапеенко встала на её сторону, ничто не принимала в расчёт, голос крови что ли заговорил или женская солидарность. Ну, никакие доводы не подействовали. «Ваше право проживания в этой квартире неприксновенно до конца ваших дней», твердит как попугай и всё тут. Хорошо хоть нервишки сдали у этой хабалки. Теперь-то уж доиграются молодожёны.
Он продолжал.
– Милиционер спрашивает, что происходит, я ему паспорт с пропиской, сосед добавляет краски, как они меня изуродовали. Муженёк её сразу в комнату спрятался и носа не показывает. Вызвали его, проверили паспорт, а у него уже квартира в Новогиреево однокомнатная куплена. Я стою весь в крови, чуть ли сознание снова не теряю. Милиционер вызвал себе подмогу. Её предупредил, что я имею право появляться здесь, когда хочу и с кем хочу и жить столько времени, сколько посчитаю нужным. Когда приехал капитан милиции, наряд уехал, а он еще долго составлял акт. Меня направил в травмпункт. Она стоит не жива, не мертва, вся в слезах, иногда делает вид, что ей плохо, а он всё пишет и пишет. Мне посоветовал сразу же сходить в травмпункт по месту жительства. Вот так-то, Елена Ивановна. Прошла любовь, завяли помидоры.
– Помидоры помидорами, а вот от двух до пяти женской колонии весьма реальны. Так что документы привозите. Готовим иск. На сей раз уже не к мировому судье, а по уголовному делу.
Он вздохнул.
– Неужели от двух до пяти?
– Да, - я назвала статью УК. – Но вы всегда сможете проявить благородство. Мировое соглашение, переговоры, забираете заявление. Но стоит ли? Порок должен быть наказан.
– Ну, что ж…Карфаген должен быть разрушен. «Старый вонючий козёл» бросается грудью на амбразуру.
Я проводила его до выхода.
– Елена Ивановна, вас ждут,– сказала Милочка.
С кресла поднялся худощавый бледный мужчина лет пятидести пяти, правую щеку которого украшал рваный шрам. Редеющие аккуратно подстриженные волосы открывали высокий лоб мыслителя.
– Пойдёмте, - пригласила я его.
Он взял шляпу и пошёл за мной. Закашлялся.
– Чай, кофе? С сахаром, без?
– Чёрный двойной кофе, если можно. Без сахара. Диабет не за горами.
Милочка быстро поставила поднос на стол.
– Представьтесь, расскажите, что случилось.
Он отхлебнул глоток и заговорил хорошо поставленным голосом. Мягкий баритон с чёткой дикцией завораживал.
– Случилось страшное. Я, учитель русского языка и литературы, стал бомжём.
– То есть? Вы не прописаны в городе?
– Да нет, прописан, конечно. Только вот дочь…– он как будто поперхнулся и на несколько секунд замолк, – старшая дочь … Я ей так доверял, а она…
Опять последовала затянувшаяся пауза.
– Конечно, по-человечески я могу её понять. Видите ли, нас с женой развела тёща, Сын у неё был из неудавшихся. Пил, жил то с одной, то с другой женщиной. А дочь, когда вышла за меня замуж, переехала ко мне, в однокомнатную квартиру. Родили погодков – старшую Ольгу и младшую Веронику. Пока дети были маленькие, тёща нас не слишком беспокоила. Дескать, есть вторая бабка, пусть она и помогает. А что помогать? Я на двух ставках работал, да ещё читал лекции по педагогике в обществе Знание, с Ильиным его методики внедряли. Денег на жизнь хватало, жена и не работала, пока Нике не пошёл третий год. А тут началось. Сначала звонки от тёщи: Мне плохо, доченька, приезжай, переночуй у меня. Сначала переночуй. Потом поживи три дня, потом недельку. Дошло до того, что однажды она приходит ко мне и говорит: «Игорёша, мамочка очень больна. Она одна не может жить. Надо что-то делать. Может быть, я перееду с детьми к ней, а к тебе буду приезжать иногда ночевать? Да и ты будешь посвободнее.». Меня как обухом по голове. Я ей: «Славочка! Её Бронеслава зовут. Но у нас же семья, дети. Ты так представляешь себе семейную жизнь? Собачьи случки по расписанию?». Она в слёзы: «Я тебя люблю, но бросить умирающую мамочку не могу». Забрала детей и утром уехала. А «умирающая» мамочка вот уже тридцать лет как прошло, а всё умирает, никак умереть не может.
Я взглянула на него. Он сидел с опущенными глазами, его бледные щёки чуть порозовели, чувствовалось, что ему очень тяжелы были эти воспоминания. «Ох, уж эти тёщи, – подумала я. – Не дают жить ни дочерям, ни зятьям. Неужели и меня когда-нибудь зять будет так ненавидеть?».
–Я не ангел, конечно, да и никогда им не был, но … Впрочем, никогда не жалел, что поступил по-мужски. Не хочешь жить семьёй, хорони свою жизнь под мамочкой. Вот только с детьми так тяжело было расставаться. На суде чуть было не заплакал. Слава-то моя ничего не умела, а у меня мать была педиатром, меня учила, как растить детишек. Я девочек и купал, и подмывал, и молочницу сам лечил… Прошло недели три, я не звоню, она тоже. Потом позвонила, говорит, приду переночевать, соскучилась. А я ей: «Поздно, дорогая, я живу с другой женщиной». Соврал, каюсь. Но раз решил, то вперёд пятками не хожу.
Это позже я женился второй раз. Приехал к матери в Вышний Волочёк, да и встретил свою школьную любовь, она после школы в Клину работала. А тут проклятая перестройка грянула. Жена без работы, зарплату задерживают, долги по алиментам. Подумали-подумали, да и уехали к ней в Клин, там ей взяли воспитательницей в детский сад, где она раньше работала, а я перебивался случайными заработками, то корреспондентом в районной газетёнке, то учителем в вечерней школе. Особенно не разгуляешься, но с голода не умрёшь. Когда моя мать умерла, продал я её квартиру в Вышнем Волочке, рассчитался с долгами по алиментам. Девочки пошли учиться, обе в институт. Сдавали квартиру за двенадцать тысяч, десять им, две мне присылали. А однажды Ольга приехала, говорит: «Папа, давай приватизируем квартиру». Она у меня была прописана, Ника у матери с бабушкой в трёхкомнатной. Слава-то от матери не выписывалась никогда. А мы так и договорились, что первого ребёнка я пропишу к себе, а второго – она к себе на площадь. И говорит: «Ты сейчас болен, тебе трудно ездить в город. Ты мне дай доверенность, я приватизирую на двоих в совместное пользование». Я в это время проходил реабилитацию после инфаркта, плохо себя чувствовал, но пошёл к нотариусу. Она уехала и молчок. Ну, и я не волнуюсь. А тут очередная беда. Попали мы с женой в аварию. Ехали на маршрутке, да пьяный водитель врезался на Камазе. Маршрутка перевернулась. Я-то отделался лёгким переломом руки, да вот шрам на лице на память остался, а у жены переломы позвоночника в шейном и грудном отделе, сотрясение мозга. Помучилась месяца три, да и оставила меня одного на этом свете. Вернулся я в Петербург, устроился на работу в 209 гимназию, посмотрел на квитанции, квартира вроде бы не приватизирована. А тут всё время твердят: срок бесплатной приватизации заканчивается. Звоню, тёща со мной говорить не хочет: «Ольга здесь не живёт, телефон не знаю». Знает, конечно. Не через милицию же разыскивать собственную дочь! Подумал-подумал, нашёл её в Интернете на сайте «одноклассники», там и мобильный телефон был. Позвонил, а она мне в ответ: «Ты, папа, не беспокойся, я квартиру приватизировала ещё тогда, просто в жилконтору документы не сдавала». Пять лет не сдавала! Я ей и говорю, так нужно сдать, там же квартплата другая, да и вообще, действительны ли они, привези мне документы посмотреть.А она мне в ответ: «А зачем они тебе?». Так и не привезла.
– Так у вас есть или нет документы на приватизацию, Игорь Петрович? В чём проблема?
– Документов нет, но вот месяца через два после этого разговора получаю счёт из жилконторы на имя Павловой Ольги Игоревны, а не на моё. Задумался, съездил в ГБР за выпиской. Получаю, а она там единственный правообладатель! А я, выходит бомж в собственной квартире. Её мне моя матушка выменяла, разменяв свою четырёхкомнатную квартиру на эту для меня и однокомнатную для себя в Вышнем Волочке. А главное, такой удар от дочери! Конечно, подумав, я пытаюсь её оправдать. Может быть, увидела меня больного, решила, что умру скоро. А ей зачем лишние хлопоты, делиться с Никой. Но всё равно простить не могу. Думал-думал, решил обратиться к юристам. Есть шансы, Елена Ивановна? Или поезд ушёл, а следующий ждёт меня. Под поезд, и никаких проблем?
Я посмотрела в глаза этого страдальца, так мне его стало жаль, но как говаривал Дзержинский адвокат ( правда, он говорил про чекистов) должен иметь чистые руки и холодное сердце.
– Игорь Петрович! А какой документ вы подписывали у нотариуса?
– Доверенность.
– Только доверенность? Больше ничего?
– Да одну доверенность.
- А нотариально заверенного отказа от приватизации не подписывали?
– Нет, об этом и речи не было. Оленька говорила про приватизацию на двоих, в совместное пользование.
– А слово «генеральная» случайно не звучало?
– Не помню, плохо себя чувствовал, давление было высоким. По-моему нет.
– А нотариус вам ничего не разъясняла?
– Нет, ничего. Только спросила, кем приходится мне эта женщина, так как мы на одной фамилии. Я сказал, что дочерью. Она и говорит, что дочери дам доверенность, а жене не дала бы.
«Ну и стерва, твоя доченька, – подумала я. – Заговорила тебе зубы, а ты и раскис, подписал генеральную доверенность». Но убивать его сразу не стала.
– Эти дела о восстановлении права на приватизацию суды обязаны рассматривать в соответствии с Гражданским кодексом. Шансы есть. Для начала напишем заявление в прокуратуру о мошенничестве, заодно прокурор проверит и всё приватизационное дело. Вы не расстраивайтесь преждевременно. Вы в этой квартире прописаны, следовательно, без вашего согласия продать её правообладательница не сможет. А с прописанным жильцом квартиру вряд ли кто купит. Кому захочется иметь лишние проблемы, тем более квартира однокомнатная. Дочь лишила вас только права собственности, то есть вы не можете завещать свою долю, например второй дочери. А в случае вашей смерти (не дай бог, конечно, и дай бог вам здоровья) ваши родственники не смогут претендовать на долю в наследстве. А бомж – это к вам не относится ни в коей мере. Но поборемся в суде. Готовы?
– Всегда готов! Ох, уж эти женщины!
Он первый раз за всё время улыбнулся. Улыбка была у него широкой, открытой и доброй. Я тоже ободряюще улыбнулась ему в ответ.
Прошло два года. Накануне 8-го марта мне позвонил Игорь Петрович, он никогда не забывал меня поздравлять с праздниками. Я вспомнила оба дела. Мои победные дела. Решились они семейно, так сказать «полюбовно». Испугавшись маячившего призрака женской колонии, «Галю моя Галю» «подарила» Борису Сергеевичу его квартиру на Чистых Прудах в обмен на «откупную» в размере пяти миллионов – он купил ей однокомнатную хрущёвку в Бибирево. А Игорь Петрович стал собственником половины доли в своей квартире, якобы «купив её у дочери». По моему совету (зло должно быть наказано) он тут же завещал свою долю младшей дочери Нике.
– Елена Ивановна! Вас ждёт клиент,- снова позвонила Милочка.
– Что на сей раз?
– Как обычно: отзыв дарственной.
«Ох, уж эти женщины!» – мысленно произнесла я, спускаясь в приёмную.