Костя Волгин рос непослушным мальчиком. В школе учился плохо. Мама, воспитывая Костю одна, полагала, что ее Костик вполне воспитанный и учится по нынешним меркам сносно. Она работала на трех работах уборщицей, не жалея себя — только бы у Костика все было, лишь бы он ни в чем не испытывал нужды.
Нужду Костя действительно не испытывал. В его кармане всегда были деньги, которые мама ему засовывала туда, когда он отправлялся в школу, хотя самой ей денег катастрофически не хватало. Анастасия Федоровна отрывала от себя, порой экономя на чулках, штопая их по много раз.
Уже в пятнадцать лет Костя пристрастился к травке, которую школьники покупали у Цыгана. Дети звали его так, потому что он был похож на цыгана. Был ли он действительности цыган, об этом никто из них не знал. Цыган исправно приносил травку к школе. Он лучше учителей знал мальчишек: их имена, склонности и привычки, где кто проживал и в какой семье рос. Мальчишкам, у которых родители жили в достатке, травку давал в кредит.
Костя среди мальчишек слыл докой в наркотиках. Он знал, какие наркотики существуют, и с легкостью мог определить качество принесенной в школу травки. Мальчишки давали ему на пробу, и Костя с видом знатока дегустировал ее. Затянувшись, он немного задерживал дым в себе, важно задумывался. Те с жадностью смотрели на Костю, ожидая суда над принесенным зельем. Наконец, он выдыхал и делал заключение: «Плохая шмаль, много в ней дряни». Мальчишки тут же отворачивались от продавца и их одноклассник, принесший травку на продажу, терпел убытки. Поэтому к Косте все относились с большим уважением, считая его признанным авторитетом.
Глядя на мальчишек, девчонки тоже уважали Костю и в том, чтобы списать контрольную, для Кости не было никогда проблем . Многие девчонки в классе хотели бы дружить с ним, но особенно была неравнодушна к нему Света, соседка по лестничной площадке. Она сидела за партой в соседнем ряду, сбоку от Кости, и все время поглядывала в его сторону. К девчонкам он относился равнодушно, особенно он ненавидел Свету за то, что она всегда говорила его матери о том, что Костя напроказничал, и ее вызывают в школу.
Но худо ли, бедно ли учился Костя, время шло, и, в конце концов, с божьей помощью, он получил аттестат. И вот сейчас, выйдя из метро «Красносельское», Костя зашагал к Казанскому вокзалу. Он любил пройтись по этой улице с широкими тротуарами. Каждый день он бывал здесь. Обедал в излюбленной пиццерии. Итальянская кухня нравилась ему, с ее острыми соусами, богатой салатами и приправами. Костя взял к обеду пиццу с грибами, фасолевый суп, курицу, залитую острым соусом, бокал холодного пива и, предвкушая вкусный обед, разместился за столиком. Напротив сидел парень. В его лице было что-то необычное, и Косте он очень понравился. Он отхлебнул пива и заговорил с парнем.
— Ты москвич?
— Нет, я приезжий, из Владимира. Так, по делам сюда приехал.
— А какие дела, если не секрет?
— Какой секрет, здесь в ночном клубе тусовался.
— Не плохо устроился.
— Что, бывал там?
— Бывал, хорошее место. — Костик достал визитку и подал ее парню. – Будешь в Москве, звони, пойдем вместе.
Потом они познакомились ближе. Его звали Женя. У Кости были хорошие деньги, и Женя прилип к нему. Между ними завязалась дружба. Костя их встречи держал в секрете и в свою бригаду Женю не брал; подумывал о том, как бы ребята не узнали. А от них зависело благополучие и его и Жени.
С ребятами сошелся также случайно. После школы Костя отвертелся от армии, имел случайные заработки, болтался по кабакам — там и познакомился. После великих «горбачевских перемен», когда еще господствовала государственная собственность, но пробивались первые ростки предпринимательства, на полном дефиците, как грибы после дождя стали расти торговые палатки. Новые друзья предложили Косте достойную работу. Они разбились на две группы: ходили и пугали владельцев палаток, выколачивая деньги, а другие вслед за ними предлагали «крышу», защиту от непрошенных гостей, требуя за это оброк. Особо строптивых, кто отказывался платить, избивали и поджигали палатки. Так они курсировали по рынкам столицы, пока эти рынки не разделил между собой местный криминал. Костю, как самого грамотного из всей группы, сделали казначеем. Он вел общественную кассу. Велась документация и ведомость, где Костя записывал, сколько и кому выдавалось для различных нужд. Всей бандой руководил Пашка по кличке «Рыжий». Он уже мотал срок, связанный с мокрым делом. Хотя по этому делу Пашка проходил косвенно и к мокрому делу не имел отношения, для ребят, не знавших, кто такой следователь, Рыжий был авторитет. Говорили, что Рыжий может бритвой чикнуть и глазом не моргнуть.
Рыжий Костю уважал. Тот его часто снабжал общественными деньгами, записывая в тетрадь, как непредвиденные общественные расходы. Ребята знали, что это за общественные расходы, но никто против Пашки даже пикнуть не мог. Так и сохранялась видимость справедливого раздела добытых денег. Пашка считал Костю своей правой рукой. Он был почти всегда отдельно от всех ребят — так требовал Пашка и любил повторять, что задача Кости беречь общак. Если братва гуляла в ресторане, то Костя сидел всегда за другим столиком, и, как правило, был всегда самый трезвый. Если Пашки с ними не было, утром он все ему докладывал. А когда случались какие-нибудь проколы, и ребята просили не говорить «Рыжему», Костя молчал. За это ребята считали его своим в доску, не стукачом.
Подобный бизнес тянулся бы долго, если бы не одно «но». Один хозяин палатки оказался очень строптивый и не хотел платить дань. С него-то и навару было, как с козла молока, но братва закусила удила. Уж больно хотелось на примере этого бедолаги научить других. Вечером они подъехали к его палатке и потребовали оброк. Он отказался платить, его начали избивать. А он как на грех оказался такой хлипкий, что тут же скончался. Ребята бросили его в палатку и подожгли. Это тоже сошло бы с рук, но вышла одна неувязочка. От палатки загорелись еще две рядом стоящие. Одна из них стояла в притык к большому павильону. Тот загорелся и сгорел весь дотла. А павильон этот принадлежал одной властной особе. Интересы власти и интересы бандитов пересеклись, став друг другу помехой. Власть дала милиции отмашку, мол, необходимо прекратить это безобразие и найти виновных. В противном случае, погоны с плеч и пинка под зад из органов. Те напрягли все свои извилины, связались с авторитетами. Пацанва, не знающая кичи, авторитетам сидела в горле. За определенную мзду они выдали органам Пашку. Тот, прихватив общак, смылся, а ребят замели. Но Костя чудом избежал ареста, помогла Пашкина конспирация. В надежде получить кусок общих денег после отсидки, ребята Костю не выдали. И Костя лег на дно.
Вскоре деньги, которые ему оставил Пашка, закончились. И вот уже больше полугода Костя сидел на шее у старушки матери. Сидел без денег, но бросить наркотики, к которым всё больше и больше привыкал, так и не мог, втянулся окончательно. Девушки Костю не интересовали. Когда еще были деньги, он встречался с Женей. Они проводили время в ночном клубе. Костя с Женей по началу курили травку, а потом пристрастились и к более серьёзным наркотикам.
И вот сейчас в безденежье наступила ломка, не было даже что покурить. Вывернув свои карманы, Костя вытряс крохи травы, была только одна пыль. Цыгана месяц уже как не видел. «Видать, менты замели, — думал он, — а в долг никто не даст». Перемешал собранную пыль с чаем и табаком, забил в сигарету, вышел на площадку и затянулся. Стало немного легче. В это время открылась дверь и на площадке появилась Света.
—Здравствуй, Костик, —улыбаясь, сказала она.
—Здравствуй, Света.
—Ты так и не работаешь?
—Пока не нашел приличную работу.
—Костик, что ты куришь? Такой вонючий дым
— Да, сигареты, Света, плохие, на дорогие денег нет.
— Иди к нам работать, хоть на приличные сигареты заработаешь. Я уже и с мастером договорилась.
— К вам на завод? Ты чего удумала, Светка? А потом, чего ты обо мне так печешься?
—Да, потому— она запнулась — да потому, что я люблю тебя.
— Ух, ты, страсти, какие. Брось ты эти телячьи нежности.
Лицо Светы стало красным, она закусила нижнюю губу так, что от боли чуть не закричала и тут же убежала к себе в квартиру.
Выкуренная сигарета почти не помогла. Вернувшись в квартиру, Костя принялся думать, где взять денег. А тут еще Женя почти три месяца не дает о себе знать. Тоска томила душу. Он взял топорик и подошел к старенькому комоду. Где-то в нем в шуфлядке Костя видел, как мать прятала деньги. Одним нажимом топорика он вырвал слабенький замок шуфлядки, вытащил ее, вывернул белье на пол. Несколько мелких бумажек упали поверх белья.
—Да этого же и на полдозы не хватит! — воскликнул он — Надо найти Жеку. Как-то он говорил, что он тусуется в баре во Владимире. Где-то я записывал.
Костя взял записную книжку, полистав ее, нашел название бара и улицу, где находится этот бар. Он быстро сгреб деньги, надел куртку и выскочил на улицу. Январский мороз щекотал ему ноздри и пощипывал уши.
До Владимира добрался на электричке, когда было уже совсем темно. Город встретил неприветливой темнотой. Развал страны вдали от столицы ощущался особенно. От вокзала Костя пошел по улице, на которой кое-где горели фонари. Остальные были перегоревшие, или местные электрики отключали их с целью экономии. Улица вся была завалена снегом. На небольшом пятачке организовался импровизированный рынок. Люди на тарных ящиках устраивали мини-прилавки и при свечах бойко торговали заморским товаром. На рынке Костя спросил у продавца, где находится нужная ему улица, тот спросил у молодого соседа, и они вместе объяснили Косте, как туда добраться.
Бар светился яркими огнями, доброжелательно распахнув перед ним дверь. Там в далеком углу Костя увидел Женю. Он сидел с каким-то верзилой. Костя обрадовался тому, что легко нашел друга. Улыбаясь, подошел к столику. По лицу Жени было видно, что он не ожидал гостя и был явно недоволен.
— Тебя можно на минуту? — обратился Костя к Жене
—Ну, чего тебе? — вылезая из-за столика, ответил недовольным тоном Женя.
Когда отошли в сторону, Костя взял его за руку и спросил.
— Ты чего в Москве не показываешься уже больше трех месяцев, не звонишь?
— Некогда, занят был, — капризничая, ответил Женя.
— Слушай, так плющит, блин. У тебя что-нибудь есть?
— Сейчас нет ни грамма.
— А ты сможешь у кого-нибудь достать?
—Толкает тут один, но я его сегодня не вижу. А потом бабки нужны. У тебя, я знаю, была проблема. Или уже появились?
— В том-то и дело, что нет. Ты можешь дать мне взаймы? Я тебе скоро верну.
Женя вытащил скромную бумажку, сунул ее в руку Косте и пошел к столику.
Костя развернул деньги и им овладела ярость. Он подбежал к столику и кинул купюру перед Женей.
—Что ты дал? Этого же не хватит даже на билет до Москвы. Дай больше.
— Отвали, у меня больше нет.
— Ну, у товарища своего возьми. Я же тебя сколько по кабакам да по клубам в Москве водил. Мы же с тобой все мои бабки просадили. Большие бабки.
— Отвали, я тебе сказал, — он что-то шепнул на ухо верзиле, тот встал и пошел в другой конец бара, туда, где стоял за стойкой бармен.
Костя в ярости продолжал доказывать Жене необходимость выдать ему более-менее приличную сумму. В это время вместе с верзилой подошли два вышибалы. Они подхватили Костю под руки, верзила за ноги и понесли из бара. Опытный швейцар тут же распахнул дверь и Костя, пролетев тротуар, упал лицом в сугроб. Вытерев лицо и отряхнувшись от снега, весь злой, он поплелся от бара. Не пройдя и пятидесяти шагов, оказался окружен малолетками.
— Эй, парень, дай закурить, — сказал один из них, по-видимому, заводила.
— Ребята, у меня нет, — испуганно ответил Костя.
—А ты, с какой улицы будешь? Ты знаешь, тут только наши пацаны ходят.
— Ребята, я не здешний, я из Москвы.
— Ах, из Москвы! — сказал другой, стоявший с боку от Кости. — И чего ты сюда прикатил?
— В баре друга искал, — Костя показал рукой на бар.
— Что, в Москве своих баров нет? Ребята, так это же заезжий!
И тут же один из гопников засветил Косте кастетом между глаз. Искры вспыхнули перед глазами. Дальше он уже ничего не помнил. Он лежал на холодном асфальте, а его били и топтали ногами. Тяжелые кованые ботинки гуляли по ребрам и по голове. Потом Костю раздели, сняли дорогую куртку, вывернули карманы, но, к сожалению, для них, они были пустые. «Только зря силы тратили, — сказал один из них напоследок, ткнув Костю ботинком в бок».
Очнулся Костя в больнице через три дня. Он лежал неподвижно, в носу торчали трубки. Пересиливая боль, Костя осмотрел незнакомую ему комнату. Как новорожденный, с удивлением смотрел на мир. На него смотрела стоявшая у головы девушка в белом халате. Она открыла дверь и громко сказала:
— Галина Владимировна, больной, кажется, пришел в себя.
Открылась дверь и в палату вошла стройная высокая женщина в коротеньком халате, та, которую звали Галина Владимировна. Костя обратил внимание на ее красоту. Ее красивое лицо, красивые ноги стали в нем что-то будоражить. Она присела на табуретку. Ее халатик сверху был, расстегнут на одну пуговицу. Когда она повернулась к Косте, через распах он увидел край обнаженной груди. И тут какой-то ток пробежал по его телу, после которого он ощутил невыносимую боль. Боль ощущалась везде и доходила до самых кончиков пальцев. Затем боль стала постепенно утихать, им овладело страстное желание прикоснуться к этой красивой женщине. Превозмогая боль, он приподнял руку, но она как плеть упала на кровать. Женщина взяла руку и зажала ее между своими ладонями. Ему стало хорошо, боль постепенно отступила, и Костя почувствовал, как кровь наполняет его тело.
—Как вас зовут? — спросила Галина Владимировна.
—Я не знаю, — выдавил из себя Костя.
— А где вы живете, где живет ваша мама, как ее зовут? Это можете вспомнить?
Костя задумался. Он немного наморщил лоб, как бы помогая этим перебирать внутри мысли, но, к сожалению, ничего вспомнить не мог.
—Я ничего о себе не знаю, — сказал он.
Широко раскрыв глаза, больной смотрел на женщину, как на Бога, ожидая от нее спасательный круг.
— Выздоравливайте, поговорим в следующий раз. — Она положила Костину руку на кровать, затем иголочкой проверила его рефлексы.
—Амнезия, —сказала Галина Владимировна медсестре и вышла из палаты.
Костя не знал, что означает это слово, но по лицу медсестры понял, что это приговор.
Провалялся в больнице Костя три месяца. К переломанным ребрам и сотрясению мозга подключилась еще и пневмония. Когда перевели в общую палату, его поначалу все звали Найденыш, а потом кто-то добавил русское окончание и он стал Найденов.
Выписался Костя в конце апреля. Проболтавшись по весеннему городу, он понял, что идти ему некуда. Облюбовав себе сквер, уселся на скамейке, подставив лицо весеннему солнцу. Прошло уже три дня, как Костя выписался. Для него начались тяжелые дни. Там в больнице, откуда он так хотел поскорее вырваться, он имел чистое белье, умывальник, полотенце, чистый туалет, трехразовое питание. А теперь этого ничего не было. Сегодня, впервые за три дня, он съел кусочек булочки. Какой-то мальчик закапризничал и не стал есть, мама вытерла ему руки платочком, а булочку выбросила в бетонную урну, стоящую возле киоска. Костик бросился к этой урне, отыскал долгожданную пищу и с жадностью съел ее. Одну ночь пытался спать на вокзале, но толстопузый милиционер, стукнув дубинкой по Костиным коленкам, заставил подняться, и выгнал с вокзала. Он облюбовал себе подъезд с маленькой коморкой под лестницей. На дверях этой коморки висел маленький замочек, скорее для порядка. Костя вырвал запор и оказался внутри. Там стояли только две лопаты для чистки снега. Первую ночь он спал на бетонном полу без подстилки, зато на вторую притащил два картонных ящика, которые нашел на мусорке возле магазина. Уходя, Костя вешал замочек на место, чтобы дворник не обнаружил его ночлежку. Сейчас Костя, щурясь от яркого весеннего солнца, сидел на облюбованной им скамейке и думал о хлебе насущном. Мимо него прошли два таких же, как он, бомжа. Они были одеты хуже Кости.
— Вот здесь и запируем, Алекс, — сказал тот, что был постарше.
Он был без головного убора, седая прядь его волос закрывала уши и грязные скулы.
— Валентин Иванович, давайте вот на этой скамейке, — сказал тот, что был помоложе. Он был одет в рваную серую куртку, на голове у него была вязаная шапочка, натянутая на лоб.
— Нет, Алекс, вы не правы, мы сядем вот здесь, — произнёс старый. Будем поглощать энергию этого прекрасного солнца. Вы позволите, молодой человек? – обратился он к Косте.
— Да, да! – воскликнул Костя, отодвинувшись на край скамьи, в надежде, что и ему что-то перепадет.
— Доставайте, Валентин Иванович, — сказал Алекс.
Тот расстегнул полы своего черного пальто и извлек из-под мышки сверток, завернутый в газету. На разложенной газете, как на скатерти-самобранке, появилось содержимое свертка: вареная колбаса, полбуханки чернушки и банка кильки. Затем он отодвинул вторую полу пальто и в его руках, как у фокусника, появилась бутылка красного вина.
—Доставайте ваш столовый прибор, Алекс.
Шмыгая носом, Алекс полез вначале в один, затем в другой карман, и, наконец, извлек из него перочинный нож. Он с огромным удовольствием нарезал хлеб и колбасу. Закончив эту процедуру, он приступил к консервной банке. Алекс открывал ее медленно, периодически слизывая томат с лезвия ножа.
— Прекратите, Алекс, вы так всю кильку вылижите, не будет деликатеса к столу, — стряхивая седую прядь со лба, сказал Валентин Иванович.
Пир начался. Костя сидел и одним глазом косился на скатерть-самобранку. Полный рот слюны не давал дышать. Она лезла вовнутрь, и он не успевал ее глотать. Ему казалось, что нет страшнее в мире испытания, чем это.
Валентин Иванович заметил жадный взгляд Кости.
—Прошу, молодой человек, так сказать, с нами разделить трапезу, — обратился он к Косте.
Костя засмущался.
— Не стесняйтесь, я же вижу, вы уже третьи сутки восседаете на этом троне. Вы, так сказать, из нашей среды, а у нас застенчивость к добру не приводит, зиму не переживете.
Костя потянулся за колбасой и хлебом, начал жадно есть.
— О, сударь, я вижу, вы сегодня торопились и не успели позавтракать. Алекс, сделайте ему, пожалуйста, бутерброд с «деликатесом».
Алекс взял кусок хлеба и ножом положил на него пару килек.
— Может, пару капель за знакомство? — спросил он, подавая бутерброд.
— Спасибо, но я не употребляю, — запихивая в рот кильку, сказал Костя.
— Ну, тогда, раскурим трубку дружбы, — Валентин Иванович достал из кармана старинный потертый портсигар, постучал по крышке пальцем, —фамильный, еще от деда.
Костя снова застеснялся.
—Извините, но я не курю.
— О, Алекс! Это что-то новое в наших рядах, — доставая сигарету из портсигара, сказал Валентин Иванович. — Откуда сами будете?
—Из больницы, три дня как выписался.
— Я не о том, молодой человек, я спрашиваю, с какой улицы, где раньше жили?
—Не знаю.
—А звать-то как вас или по батюшке как величают?
—Тоже не знаю.
— Вот дела, — поперхнулся Алекс, жуя хлеб с колбасой.
— Алекс, я же вам много раз говорил, жуйте молча, иначе собеседнику забрызгаете лицо, и с вами может приключиться трагедия.
—Так… — затягиваясь сигаретным дымом и медленно его выпуская, говорил Валентин Иванович, — а как же появились на этом троне?
— Я же говорю, три дня как из больницы.
—А туда как попали?
— Скорая помощь подобрала избитым и раздетым на улице. Три месяца провалялся там, а вот теперь некуда податься. Хорошо хоть санитарка в больнице куртку дала, а то ночью замёрз бы
— И что же совсем ничего не помните?
— Нет, не помню.
— Ну, хоть кличка у вас какая-нибудь есть, на что вы откликаетесь? У самой захудалой псины и то она есть.
— В больнице Найденовым кликали.
— Ну, так это же другое дело. Будете Найден Найденович Найденов.
Сверху на лицо Алекса упала пару капель дождя.
— Валентин Иванович, тучи собираются, дождь будет, пора прятаться.
— Пустое, Алекс, — Валентин Иванович вскочил со скамьи, встал в позу и продекламировал: «Тучки небесные, вечные странники, мчитесь вы, будто как я же, изгнанники».
— Гляди, он как артист, — засмеялся Костя.
— Почему смеешься, он и есть артист. Был ведущий артист театра, да маленько того, — Алекс щелкнул себя пальцем по горлу, — а жена его нехорошая женщина, взяла, да и выставила его.
— Алекс, сколько раз вам говорить, не трогайте мою жену. Она чудесная женщина, а то, что между нами — это личное. Знаете что, Найден Найденович, не соизволите ли нам купить еще одну бутылочку. Вы прилично одеты, и от вас не будет отворачиваться продавец. Вон, в том магазине, — Валентин Иванович показал рукой, затем сунул ее в карман и достал оттуда пару замусоленных бумажек, — сдачу можете оставить себе, на чай, так сказать, за труды.
Когда Костя ушел, Алекс налетел на Валентина Ивановича:
— Зачем ему деньги дали. Уйдет, и плакали ваши денежки. Еще и на чай отвалили, я бы и сам сбегал.
—Не мелочитесь, Алекс. Макаренко доверял беспризорным большие деньги. Молодежь надо на вшивость проверять, а вы трясетесь.
Вскоре возвратился Костя с бутылкой. Он поставил ее посреди газеты, затем достал из кармана плавленый сырок.
—Это на сдачу купил.
— Да вы честный малый, Найден Найденович, мы берем вас в нашу компанию. Видите, Алекс, а вы переживали. Где вы ночуете, Найден Найденович?
— Под лестницей в подъезде.
—Это не годится. Жильцы быстро вычислят и вышвырнут вас оттуда. Тут недалеко наше, так сказать, жилище, заброшенный дом, но матрац для вас найдется. Будете жить с нами. Вам надо бы подумать о заработке на пропитание. В противном случае до зимы не доживете.
— Я бы сам хотел работать, но где?
— Спокойно,— Валентин Иванович поднял руку вверх, — Алекс, его надо показать Максиму Максимовичу. Это наш работодатель. Он раньше на железной дороге работал, но по причине этого змия, — Валентин Иванович стукнул пальцем по бутылке, — оттуда его малость того. Связи там кое-какие остались, вот иногда нам подкидывает работенку, там какие-нибудь вагончики разгрузить. Он живет лучше нас, свой угол имеет, но иногда с нами трапезничает.
Так Костя стал жить в заброшенном доме с Валентином Ивановичем и Александром. Иногда они работали, а чаще всего проводили время, болтаясь без дела. Как-то раз, когда они втроем сидели на заветной скамейке, Валентин Иванович начал разговор.
— Найден Найденович, вы молодой человек, что вы забыли в этом городе? Вам надо в столицу, там перспектива. Это мне, старому человеку, деваться некуда. Знаете, иногда хочется, прячась за дерево, взглянуть на свою внучку. Вас тут ничего не держит. К тому же, судя по вашему явно выраженному «а», не оттуда ли вы часом? Вы же не пьете, откладывайте денежку, разгрузим пару вагончиков, я вам свою долю отдаю. И в добрый путь. Ищите, дерзайте, вы молод, у вас большое преимущество перед нами с Алексом. Вот Алекс и то, наверное, туда подался бы.
— А что я там забыл?
— Найден Найдёнович, вы видели московское метро? Это, такая железная дорога под землей. За копейки можно исколесить всю Москву вдоль и поперек. Красивые, уютные станции и теплые переходы, особенно важны для нашего брата. Я вас обязательно туда повезу. Я покажу вам Москву. Мы увидим Большой театр, я вам покажу МХАТ, на сцене которого ещё играл мой дед. Вовнутрь мы, конечно, не попадем, по причине отсутствия фраков. Но какая там аура, мы дотронемся до этих дверей, через которые проходили великие актеры, мы потрогаем ручки, к которым прикасалась рука великого Станиславского. Я вас поведу, Найден Найденович, на ВДНХ. Это выставка достижений народного хозяйства. Правда, достижений никаких не было, но какие там были рестораны. О, как я жил при этом паскудном режиме! Я ходил в чистой накрахмаленной рубашке, я зарабатывал больше трехсот рублей, а бутылка столичной стоила всего три рубля двенадцать копеек. На свою месячную зарплату я мог купить сто бутылок, это же пять ящиков, я и за год не одолею такое море. Я заходил в ресторан, заказывал графинчик водочки и рыбное ассорти. И пусть в нем было больше скумбрии, чем осетрины, но я ощущал себя человеком. А потом началась эта демократическая трескотня, все потребовали свободы. К власти пришли мальчики в коротких штанишках, провозгласили реформы, ведущие к празднику живота, а не к торжеству духа. Всех обдурили так, что и праздник живота не получился. И люди перестали ходить в театр. Я оказался никому не нужным. Мы с вами, друзья, имеем абсолютную свободу. Нас даже менты не трогают, боясь от нас подхватить вшей. Это что, здорово ? Видите, песик бежит? У него подвело живот, бежит он на мусорку, чтобы найти себе кусочек, но он свободен. Этот песик, наверное, мечтает о полной миске и теплой будке, но тогда появится у него ошейник и цепь. Конечно, можно иметь миску и будку без цепи, огороженную территорию. И чем больше двор, тем богаче хозяин. Но на всех песиков богатых не хватит. Так что, друзья мои, я пришел к выводу: миска и цепь находятся в непосредственной зависимости.
—Чего-то заумное вы понесли, Валентин Иванович, — сказал Алекс
—Ну почему же. Я подвожу свою теорию к концепции великого Эйнштейна.
— Ну вот, еще Штейна какого-то придумали.
— Не Штейна, а Эйнштейна. Это его теория относительности. Вот мы с вами абсолютно свободны, но относительно кого и чего? От власти, да, на нас ей наложить. А свободны ли мы? Если раньше я мог ездить в Москву, Ленинград, гастролировал по России, но надо мной была цензура. Теперь я могу передвигаться в пределах этой привокзальной площади, но даже в другой конец города я не могу поехать, потому что кондуктор выкинет меня на первой же остановке. Так что по теории относительности я не свободен.
— Это что же за теория такая? – спросил Алекс.
— Ну, как вам, Алекс, популярно объяснить? Вот, к примеру, возьмем алмаз, на нашей планете самый дорогой минерал. Из него бриллианты делают.
— Знаю я, что вы мне так подробно объясняете?!
— Так вот, есть планеты с большим количеством углерода и с большим давлением. Это где-то ближе к центру Галактики— так там целые пустыни с алмазами, как у нас песка. Можно хоть экскаватором копать. Так вот, относительно этой планеты, там алмаз будет самый дешевый минерал.
— Ну, у вас точно крыша поехала, Валентин Иванович, алмазы и экскаватором. Нам бы сюда ковшик.
—И что бы вы с ним делали, Алекс?
—Как что? Продал бы.
— А на вырученные деньги, чтобы купили?
Александр задумался.
— Что, что, текилы купил бы, а то бутылки в мусорке нахожу, нюхаю, водкой пахнет, а пробовать, не пробовал.
— Эх, Алекс, вы деградируете! Развивайтесь.
Затем Валентин Иванович помолчал и снова начал.
— Хотя, вы правы, Алекс, в жизни надо все попробовать, чтобы понять разницу между нашим самогоном и шотландским виски.
Осенью, когда по ночам уже стало холодать, и публика подумывала о передислокации в теплый коллектор, как-то вечером пришел радостный Александр. Валентин Иванович лежал на матрасе, накрывшись грязной дерюгой.
— Подъем! —закричал Алекс. На закуску наскребешь, Валентин Иванович?
Тот поковырялся в карманах и достал несколько бумажек.
— Сбегай, Найден, по-молодецки, — Алекс похлопал Костю по плечу, — ужинать будем, — он поставил на покосившийся стол бутылку водки и радостно сказал:
—Вот, бутылки сдал, возле вокзала купил водку с рук, очень дешево.
— Дешево — это не значит качественно,— сказал Валентин Иванович, — но делать нечего, будем пить.
Когда Костя принес продукты, Александр приступил к традиционному ритуалу медленной подготовки стола. Все уже знали его обычаи нагонять запальный сок, поэтому молчаливо ожидали. Наконец Александр закончил, слегка наклонившись, он объявил:
—Прошу к столу.
— Вам бы официантом работать не в этой ночлежке, а в приличном кабаке, — подымаясь с матраса, сказал Валентин Иванович.
Когда расселись, Александр открыл бутылку и начал разливать.
— Может, Найден, и тебе три капли?
—Алекс, не развращайте молодежь, он же у господа на регламенте, — сказал Валентин Иванович.
— На чем, на чем? На каком еще регламенте?
—Господь отключил у него файлы и чистит вирус с его компьютера, проводит, так сказать, регламентные работы.
— Чего-то вы опять не в ту степь поперли, Валентин Иванович.
— Алекс! Я же сколько раз говорил, развивайтесь. Когда роетесь в мусорках в поисках бутылок, иногда и журналы берите. Там, про между прочим, умные вещи пишут.
— Стану я ваши журналы читать, глаза портить. Мне больше делать нечего, кроме как здоровье гробить.
— А может вы и правы, Алекс. В нашем положении биологическое здоровье важнее, чем духовное.
—У вас, Валентин Иванович, видать, точно крыша сдвинулась. О каком-то духе заговорили. То алмазы экскаватором предлагаете грести, а у Найдена Господь какое-то хайло отключил. Ты чего-нибудь понял, Найден?
— Нет, не понял.
— Пардон, мальчики, возраст, вот и понесло старика, — дотягиваясь до стакана, сказал Валентин Иванович.
—То-то же, давай лучше мозги промоем. Видишь, чистая, как слеза.
Ночью стало плохо обоим. Первым скорчился Александр: вначале он поджимал руками живот и стонал, а через некоторое время затих.
Под утро Валентин Иванович подозвал к себе Костю.
— Найден Найденович, — пересиливая боль, начал он. Я еще передвигаю конечности по этой грешной земле, а наш друг Алекс, кажись, отбросил копыта. Так и не попробовал бедняга мексиканского зелья, настоянного на кактусе, а умер от простой российской паленки. Только в этой стране, забывшие Бога, люди способны на столь омерзительный грех, продавать отраву с одной лишь целью, чтобы самому плотно поужинать, а затем сплясать на гробах отравленных. Чую, грядет апокалипсис, и он первым придет в эту страну, полную грехов и невежества. Я вас попрошу, сбегайте на автостоянку. Сегодня Митрич дежурит, пусть он позвонит ноль три и вызовет похоронную команду.
Когда Костя вернулся обратно, Валентин Иванович был уже совсем плох. Он, чуть дыша, подозвал Костю:
—Найден, у меня не было сына, а я так его хотел иметь, и вот Господь мне послал тебя, и ты провожаешь меня в последний путь. Будь мне за сына.
Костя сидел возле Валентина Ивановича, держа его руку, и по его щекам катились слезы.
— Не плачь, сынок, все там будем, сия участь еще никого не миновала.
Затем он засунул руку в дыру в матрасе и вытащил оттуда сверток, завернутый в серую вату.
— Возьми, немного скопил, хотел тебе Москву показать, да вот, не вышло. Видать, я не жилец больше на этом свете.
Он замолчал, немного отдышавшись, сунул руку в карман и достал оттуда портсигар.
— Возьми,— это наше фамильное, передается по наследству. Он из благородного металла. Ты не продавай его, даже если будет тебе трудно. Если сможешь, иди работать в театр, грузчиком, разнорабочим, кем угодно, учись и стань артистом, продолжи наше актёрское дело. У тебя есть задатки, я вижу. Да, чуть не забыл. В портсигаре адрес моей жены и дочери. Не поленись, сходи к ним. Скажи, что я их прощаю, и стыдиться меня они уже больше не будут. Внучку пусть выучат на актрису. Она похожа на моего деда, а он такой был актер! Мне так не довелось играть. Правильно жена говорила, что я бездарь. Ну, что ж, отработал на этой грешной земле свои прошлые грехи, пора к нему. А ты моли его, стань на колени и моли, проси его, пусть он вернет тебе имя.
Валентин Иванович утих. Через час приехали врачи и забрали тела.
Костя подъезжал к Москве. Когда ступил с электрички на платформу, у него появилось странное чувство. Де-жавю повторилось, когда он спустился в метро. Он заметил, что как-то легко ступил на эскалатор, как будто ездил на нем всю жизнь. Подъехал электропоезд и Костя зашел в вагон. Люди толпами выходили и заходили на остановках. А он все ехал и ехал, любуясь этим муравейником. На одной из остановок зашла девушка. Она взглянула на него, опустила глаза, а затем снова подняла их и улыбнулась.
— Костя! — выкрикнула она.
Сделав два шага к нему, она ухватила его за куртку, боясь, чтобы он не убежал.
— Ты куда пропал, уже больше, чем полгода тебя ищем. Мама твоя вся извелась, лежит больная.
Костя глядел на нее, недоумевая, широко раскрытыми глазами.
— А я вот из церкви еду. Молилась за тебя и за твою маму, чтобы ты нашелся, а она выздоровела. Забежала в аптеку, взяла лекарство для Анастасии Федоровны.
И тут Костю как будто пронзили копьем. Где-то внутри, там, где душа, появилась болевая точка. Она разрасталась, растекалась по всему телу и к нему стала приходить память. Она как в замедленном кино прокручивала перед ним кадры, начиная с самого детства. Ему стало противно за себя, за свои поступки. Боль за причиненные страдания матери. Боль за то, что он громил торговые палатки. Эта человеческая боль от обиженных им людей трансформировалась в нем и усиливалась. И вдруг ему как тогда, в больнице, захотелось прикоснуться к стоящей перед ним девушке.
—Какая ты красивая, Света, и как я этого раньше не замечал. — Он обхватил Светлану и прижал ее к себе.
—А ты куда собрался? — спросила Светлана.
— Теперь домой.
—А дальше, что собираешься делать?
—Хочу учиться. Я должен стать артистом.
Он достал из кармана серебреный портсигар, и показал его Светлане.
—Эту вещь дал мине человек перед смертью, и назвал меня своим сыном.
Портсигар принадлежал артистам, и переходил из рода в род. Он меня умолял, чтобы я продолжил их дело. Я твердо решил, что сделаю это.
И тут боль стала уходить. Эта маленькая хрупкая девушка вымолила у Господа чужие грехи. А он поставил ей условие, как в сказке «Аленький цветочек». Если она полюбит чудовище, то к нему возвратиться первоначальный вид. И вот, это чудовище, дурно пахнущее, без имени и памяти, стоит перед ней. Она не отвернулась от него, а подала руку. И Господь вернул ему память. Боль совсем утихла, и Косте вдруг захотелось плакать, как тогда, в детстве, когда он разбил в кровь коленку. По его щекам покатились огромные, как горошины, слезы.
Светлана увидела их. Затем она ладонью вытерла слезы и поцеловала его грязные соленые щеки. А он стоял и думал, как она, красивая девушка, может целовать его, неумытого, грязного, опустившегося до самых низов. Так могут поступать только они, любящие женщины и матери. Эмоции бурлили в нем и, наконец, переполнив его, выплеснулись наружу.
— Я люблю тебя, Светка! — прокричал он на весь вагон.
В это время дверь вагона открылась и они со счастливыми лицами, обнявшись, вышли из него. Все сидящие в вагоне, улыбаясь, смотрели вслед самой счастливой паре в мире.
Спустя пять лет у Кости был дебют. В театре было полно народу, в первом ряду сидела его жена Светлана и Анастасия Федоровна. Дебют у Кости удался, молодому, талантливому артисту пророчили большое будущее.