Дневники I-28 Без любви мне нечем дышать
Из дневников давних лет
эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха."
Е. Маль: “В XIII столетии все бедные и богатые имели одни и те же эстетические наслаждения. Тогда не было с одной стороны народа, а с другой мнимых ценителей искусства. Церковь была домом для всех, искусство выражало мысли всех”.
У некоторых людей в транспорте страшные глаза, из них глядит зло, холод, непроницаемость. Их слова соответствуют выражению их глаз. Чистые взгляды людей проверяют, взвешивают мою душу. Как велика сила чистой души. Если и я чиста, мне не трудно смотреть в эту чистоту, если на совести у меня тяжесть, эти чистые глаза, как судьи делаются, обличая меня, сами того не зная. Чистая душа одним своим видом творит добро, призывает к добру.
О Володе Самородском иногда я молюсь так: «Господи, помилуй человека, которого я любила».
О, не кончалась бы моя радость – петь в хоре!
Вера Александровна Рещикова сказала мне, что с тех пор, как я окропила палец её брата Александра святой водой, палец стал поправляться. Врач сегодня ахнул от удивления. Александр сияет. Это, конечно, здорово. Слава Богу!
Наташа вчера, когда я была у неё, сказала мне: «С тобой трудно. Ты давишь своей высотой. Володя с тобой жить не будет». Я ответила: «Высоты нет, а просто я знаю, где добро и где зло и стараюсь слушать свою совесть».
Умерла мама Аси – Ида. Я ужасная остолопина: я не предложила Асе свою помощь. Почему находят такие затемнения?
Хочу встретить Маленького Принца, хочу с ним дружить. Ищу его в людях. Заливаюсь слезами, читая Экзюпери, разговариваю с ним.
Папа пожил в Михайловском, Семён Степанович Гейченко был приветлив с ним. Папа чувствовал себя свободно, был не навязчив, находчив, хорошо вёл беседу. Они стали переписываться, перешли на "ты".
Я снова принимаю участие в Володе. Но я снова живу сказками. В реальной жизни нам места нет, нам не встретиться. Мы разные. Он отверг мою любовь. Я хочу, чтобы он исцелился.
На работу ко мне пришла Юля Татарченко и сообщила, что 5 октября умер Коля Танаев.
8/X Коля умер в сознании. Сегодня мы его похоронили. Игорь, крёстный отец Коли сказал мне: «Молитесь о нём, я - изнемогаю».
Месяц назад Коля выбросился со 2-го этажа, разбился, переломал себе ключицу, его отвезли в больницу Склифосовского и оставили без лечения и без ухода. Последние три дня он говорил, что хочет жить. И ещё он сказал: «Оставьте меня, я теперь плох».
Я обратила внимание на то, что лицо Колиного друга Андрея Г. светлее, чем у других людей. Я разговаривала с Андреем Козловым (он мастер балета), с Толей Кузнецовым. Мы с Линой ничего не знали о болезни Коли.
Колю тихо несли на кладбище, день был солнечный, щебетали птицы. Мы с Ирой Ларионовой (учились с ней в Муз. училище) и Юлей Т. пели «Святой Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас...» .
Лицо Коли было почти неузнаваемо. Я шла позади гроба, погладила его волосы, как бы гладя его душу, и слёзы заливали мне сердце, слёзы любви к Коле. Пришли наши друзья Лёня Бабаджанян, Никола Журавлёв - бледный, красивый, с лицом римского мальчика. У Глеба Семёнова было невозмутимое лицо.
В юности Коля говорил, что долго жить не будет. Так оно и вышло. Пришли Марина Бабаева, Андрей Ч. с Мариной, Саша Морозов (муж Юли Фрумкиной).
Я много плакала, просила у Коли прощения, я редко молилась о нём. Лина спросила у Андрея Козлова почему не сделали дежурства у Коли, чтобы выходить его, Андрей ответил, что сначала никому не звонили, так как не хотели говорить, а потом... Мы постояли у Колиной могилы, мне хотелось встать на колени, было ощущение, что я нахожусь в храме.
Диалог с Толей Кузнецовым. Я говорю ему: «Летом у меня был крах». Толя: «Не верю, что у тебя был крах». Я: «Почему?» Он: «Смотрю я на тебя и думаю, как всё в тебе гармонично». Я: «Крах в отношении с людьми». Он: «Значит, эти люди не идут вперёд, а стоят на месте». Он проводил меня до метро. С ним хорошо молчать.
Я звонила Римме, поговорила с её сыном Серёжей, он рассказал мне о себе, о своих припадках, о врачах, о больной голове, сказал, что мой портрет, написанный Риммой, взяли на выставку.
Сердце полно глубокой любви к Коле Танаеву.
Когда я вспоминаю Колю, моё сердце охватывает какой-то дивный огонь и блаженная любовь горит в душе, и слёзы льются из сердца. Я прошу Колю не забывать меня.
Почему я так хочу замуж? Странно. Ведь мне суждено одиночество.
Снился мягкий Арсений Александрович Тарковский, его жена - нервная Татьяна Алексеевна.
Сон о настоятеле из храма в Хамовниках, об отпевании Коли. Настоятель сказал мне, чтобы я не покидала его, настоятеля. Зовут его о. Николай, он делает неприятные вещи о. Владимиру, моему духовнику.
Как только я сказала Лине, что у меня огромное чувство любви к Коле, оно тотчас исчезло. Я жалею об этом ушедшем блаженном чувстве.
Была у Виталия Ак., толкли воду в ступе, холодно на сердце весь вечер, ни романтики, ни тепла не было. У его жены Наташи, румяной и красивой - детский чистый взгляд.
Я приглашена матушкой Наташенькой на годовщину свадьбы с отцом Владимиром. Она сияла красотой 19 века. Вспоминали Анатолия Эмануиловича Краснова-Левитина, он был вынужден уехать за границу, ему грозили тюрьмой. Он сейчас в Сан-Франциско.
По Москве ходит убийца. У меня начался психоз. Я ночевала две ночи у друзей. Сильно увеличилась преступность. Вчера в метро на пл. Революции от короткого замыкания сгорели вагоны, погибли люди.
Отец Владимир и Наташа заходили ко мне домой по делу, он говорит, что бояться не надо, рассказал мне Лермонтовского «Фаталиста». Я показала ему свои рисунки.
Я наблюдаю, как растёт у нас хамство. Ненависть к «барам» жива и поныне.
У меня дикий страх перед насильственной смертью. Андрей Былинский утешал меня по телефону: «Ты лучше пой, у тебя такой красивый голос, а ты думаешь о глупостях».
Вчера болела сердечная чакра адской болью. Узнаю, что умерли Екатерина Фурцева и Давид Ойстрах. По кому из них душа моя болела? У меня этот страшный дар появился тогда, когда погибла в автомобильной катастрофе жена Василия Ланового Тамара Зяблова. Мы с ней не один раз вместе со сцены выступали, она читала Пушкина "Анджело". Моя душа незримо связана с душами усопших, мне передаётся их боль.
Выступали с Асей Мамоновой в ЦДРИ, она читала Тютчева, а я – Ахматову «Полночные стихи».
Я люблю только Володю Самородского. Погибаю от страха. Наташа дала мне седуксена, проводила до дома.
На концерте пианиста Михаила Воскресенского мы были с Наташей, её познакомили со всеми Риммиными знакомыми. Михаил Воскресенский играл очень хорошо, талант его расцвел.
Наташа проводила меня до моей двери. Она спасает меня от моих ужасов. У неё чистые, добрые, выразительные глаза.
Лина боится сойти с ума, когда часто ходит в храм. Ей тяжело.
Был короткий разговор мой с пианистом Михаилом Воскресенским. Пожимая мне руку, он сказал: «Вы что-то пропали». Некоторые вещи он играл гениально.
Мой портрет, рисованный Риммой, должны взять на международную выставку, которая будет устраиваться в разных городах мира. Забавно! Устраивает выставку Юнеско.
Мой ученик Саня Саломатин читал мне свой дневник, в нём по словам Сани есть отпечаток мышления Жюля Ренара. Он показывал свои новые рисунки, он преуспевает, как рисовальщик.
Толя М. (бас) долго смотрел на меня, а я на него, я первая отвела глаза, надо было петь. Дерзость это с его стороны или сила души? Он нервно говорит, в лице – что-то от Володи Поветкина, правильные черты лица, но лицо холодное. Он услужлив. У него волчья улыбка.
Ночевала у мамы. Я сказала ей, чтобы она не мучилась совестью в отношении меня, что я все ей простила, что у меня нет к ней никаких претензий. Мы обе плакали. Мы далеки друг от друга, мы совсем разные.
Знакомство с сыном Риммы Серёжей. Мы пили чай. Я звонила Ларисе Карповой, своей крестнице и разными голосами звала её к телефону. Все мы смеялись.
Ходили с Серёжей гулять с собакой Фомочкой, много разговаривали. Мы легко перешли на «ты». Когда пришли домой, дома был Андрей, муж Риммы.
Серёжа дал мне смотреть альбом со своими фотографиями, подарил мне 2 фотографии, заводил мне древние индийские свадебные песни, певицу Варю Панину, цыганские песни. Я молилась, чтобы наши Ангелы-хранители были между нами. Мы смотрели репродукции старых мастеров.
Пришла Римма, сказала, что забыла о том, что мы договаривались о встрече. Любимая сказка Серёжи «Конёк-горбунок». Римма спросила меня при Серёже: «Галя, ну как, тебе понравился Серёжа?» Серёжа вместо меня ответил: «Очень». Я сказала: «Конечно».
Римма выразила желание чаще видеть меня, и чтобы я была её дочерью. Серёжа сказал, когда мы слушали музыку, и я была готова к слезам, что он даст мне платок.
Я пела итальянскую песню, потом романсы, играла Этюд Шопена и Партиту Гайдна. У Серёжи тёмно-карие глаза. Профиль очень красив, я боялась любоваться им. Он умён. Ругал некоторых людей. О своём здоровье говорил: «Хуже быть не может». У него после травмы головы бывают приступы эпилепсии. В живописи наши вкусы совпадают. Жалости у меня к нему нет. Душа у меня в размягчённом состоянии. Она готова снова полюбить. Серёжа не считает себя умным.
Римма сказала мне: «Ты для меня была сегодня нечаянной радостью». «А ты для меня – всегдашняя радость», - ответила я. «Ты восхищаешься людьми?», - спросила я. «Да. Но восхищаться человеком в глаза – не надо».
Римма говорила Ларисе – моей крёстной дочери, что у Серёжи бывают невменяемые состояния, но он – человек Божий.
Я говорила Серёже о своём образе жизни, о том, что одна могла бы быть недолго, меня тянет к людям. «Зачем тебе быть одной?» - сказал он. Во мне весь вечер была богатая внутренняя жизнь, восприимчивость к музыке и живописи, задумчивость, детскость, непосредственность, теплота к Серёже, молитва о нём.
Всю ночь снился Серёжа, наши бесконечные разговоры с ним. Когда проснулась – ощущение отравленности в теле от тоски. Вчера, едучи домой, я была переполнена Серёжей, мыслями о нём, я плакала неизвестно о чём. Серёжа почти взял меня в плен. Вспоминаю вчерашний вечер, мы о чём-то говорили с Серёжей и Андреем, я сказала, что новые впечатления вытесняют старые.
Римма сказала, что одна очень талантливая художница долго стояла перед моим портретом и вдруг заплакала от той скорби, которая есть в моем лице на портрете.
Я сказала Серёже, что в русских песнях есть надрыв и тоска. Он соглашался. Он любит испанские песни больше итальянских – за их неистовство. Со стороны предков Риммы в нём есть цыганская кровь.
«Ты можешь помолиться о ком-нибудь?», - спросила я. Он кивнул головой. «Помолись обо мне сейчас». «Сейчас не могу, я должен остаться один для этого». «Молиться можно всегда и везде», - сказала я. Серёжа не поверил мне, что я мало читаю, мало что знаю, не знаю в частности историю.
Когда я уходила и одевала капюшон, он сказал маме: «Вот так мы с ней гуляли». Однажды я сказала ему, что все люди играют, он ответил, что как бы человек не притворялся лучше, чем он есть, два вопроса, заданных ему, разоблачат его.
Были с Наташей в Консерватории на концерте Феди Дружинина. Ужинали у меня. Наташа сказала, что женщина должна быть тайной для мужчины, что мужчина должен её завоёвывать и чем дальше, тем крепче будет их союз. Свои чувства надо скрывать.
Мы встретили на концерте Илью Шифрина, он сказал, что как-то заходил ко мне по старому адресу, мы вспоминали Наталью Львовну.
У него постаревшее измученное лицо, много морщин на лбу, мешки под глазами, в глазах тоска. Я спросила о Наде, он отказался мне отвечать. В нём я заметила развязность и почти пошлость. Мама его жива. Илья записал телефон Наташи и мой адрес.
Я переехала в нашу с Германом комнату на Башиловской. Мне помогали Лина Д., Юля Т., сестра Лена, Толя М. (из хора), Наташенька. Перед отъездом ко мне приходил отец Владимир с детьми, благословил меня. Сестра Лена была этим потрясена. Она говорит, что он очень красивый. «Светлый», - говорю ей я. Маша, дочь Наташи, подарила мне обручальное кольцо.
Толя М.(бас) говорил мне, что он достиг зрелости, знает, как надо жить. Но его мировоззрение чуждо моему. Он из тех, кто будет «для власти, для ливреи... », - гнуть шею.
Я полюбила Серёжу. Ему лучше. Немного говорили с ним по телефону.
На Литургии в 40-й день после смерти Коли Танаева были Лариса Танаева, Лина, Андрей Г., Игорь Нагиишкин - крёстный отец Коли. Он сын писателя Дмитрия Нагишкина, написавшего книгу «Сердце Бонивура».
Были на кладбище. В глазах Игоря есть что-то поражающее душу – глубина, серьёзность, чистота, скорбь. Умеет ли улыбаться этот человек?
У Колиной могилы он стал тихо молиться, в сердце моё потекли «реки воды живой». Разговор с Андреем Г. на поминках и в метро, обменялись адресами.
Я – дон Жуан, вернее донна Жуанита, Летучий Голландец, мечтатель, Лаура. «Теперь люблю тебя». Сердце моё непостоянно. Думаю о Серёже.
Все мои любови – поиски родной души. До сих пор она не найдена. В движениях Серёжиных плеч такое знакомое... Откуда? (может быть из прошлых жизней? 2010 г.)
Любовь начинается светлым, нежным, трепещущим в груди чувством. Потом начинаются испытания. Я ещё сейчас могу сопротивляться этому разгорающемуся пламени, погасить его, не лелеять. НО НЕ ХОЧУ. У меня тоска о Римме, я люблю эту милую женщину. Я люблю её сына Серёжу, которого видела один раз в жизни.
«Как твои дела?», - спрашивает меня Серёжа по телефону. Когда мы тогда гуляли с ним, он надел высокие сапоги, куртку, шапку, я сказала ему: «Ты похож на охотника».
Хочу замуж, хочу найти друга. Хочу сидеть дома, читать, смотреть на рисунки, развешанные по комнате, слушать музыку и мечтать о Серёже.
Очередная оплеуха: Андрей Б. сказал, что они с Риммой ко мне не приедут на день рождения. Я в тоске. Зачем дана такая жажда любви и семьи, и нет ничего, что удовлетворяло бы меня в этом плане?
Больше всего кроме веры в Бога, я дорожу на земле добрыми человеческими отношениями.
«Неточка Незванова» - душераздирающая книга. А я хвалилась недавно Серёже, что легко читаю Достоевского.
Слезами залита моя жизнь. В чём моя ошибка? Почему так беззащитно сердце? Я уже не в силах нести страдания.
Лермонтов где-то пишет, что такой любви и ненависти, которые он в себе носит, люди не могут выдержать. И во мне, кажется, такая любовь. Я хочу встать на колени перед Любовью.
Образ Риммы сияет в душе моей. Почему я так люблю её, почему она так мне нужна? Без любви мне нечем дышать.
На днях мне снилась незнакомое юное лицо и надпись: «Батюшка Иоанн Себастьян Бах».
Сегодня снилось, что я звоню Анне Андреевне Ахматовой, рассказываю ей о смерти Натальи Львовны, потом Анна Андреевна говорит мне: «Тамара Артемьева очень аккуратный человек».
Узнала, что 17-18 ноября у дяди Вени в Ленинграде было кровоизлияние в мозг, 20 ноября он умер. Все эти дни у меня была ужасная тоска и боль в духовной чакре.
Когда мне предстоит что-то приятное, у меня душа как бы подпрыгивает от радости.
Разговаривала с другом Германа Лёвой, черты его лица напоминают лицо Александра Блока. В глазах его видна опустошённость души. Но сам он показался мне мягче и теплее, чем прежде. Ясности в его речах я не обнаружила, мы с ним философствовали.
«Я ищу душевный покой», - сказал он. У него веры нет. Себе он интересен, себя он изучает, люди ему неинтересны, он делает с ними эксперименты. И Марина (жена брата моего), и Герман считают, что Лёва человек «себе на уме». «Он циничный человек» - мнение Марины.
Время сглаживает недостатки людей, я вспоминаю только отрадное.
Сон о Коле Танаеве – он в больнице обречён покончить с собой, я ищу средство помочь ему. Он горд, лицо тёмное, грубоват. Выбегают полусумасшедшие люди в длинных одеждах ярких, лица у них весёлые.
Лена сестра сказала о Римме, что она экзальтированный человек, человек настроений.
Покой – это отсутствие желаний. Я хочу любимого. Не хотеть я не могу. Никто не плачет обо мне, никто не рвётся ко мне.
Хочу в замке сидеть у камина рядом с возлюбленным рыцарем. У него внешность Серёжи, душа Экзюпери, доброта Фридриха Гааза, обаяние Жерара Филиппа.
*
Отец Фёдора - Серафим Николаевич Дружинин искусствовед, сочинитель чудесных мелодий. Фёдор Серафимович преподаёт в Московской Консерватории по классу альта, выпестовал Юрия Башмета, пишет глубокую музыку, знал композитора Игоря Стравинского, общался с Дмитрием Дмитриевием Шостаковичем, играет в квартете имени Бетховена с выдающимися музыкантами.
запись 2016 г. - Ф.С Дружинин умер 1 июля 2007 г.
С 1957 года являлся солистом Московской филармонии, в 1964 году перенял у своего учителя Вадима Борисовского пульт альта в составе Квартета имени Бетховена, проработал в квартете до 1975 года.
Тесно сотрудничал с Дмитрием Шостаковичем, написавшим для него своё последнее произведение — Сонату для альта и фортепиано, соч. 147 (1975)[2], а также с такими композиторами, как Моисей Вайнберг, Альфред Шнитке, Андрей Волконский, Григорий Фрид, Роман Леденёв. Он был первым, кто исполнил в России альтовый концерт Бартока, играл сочинения Хиндемита, Энеску, Онеггера. Также в репертуаре Дружинина были произведения Баха, Моцарта, Вебера, Шуберта, Шумана, Берлиоза, Глинки, Рубинштейна.
С 1958 года Дружинин начал преподавать в Московской консерватории, с 1978 года возглавил кафедру альта и арфы, в 1980 году получил звание профессора. Среди учеников Дружинина — Юрий Башмет, Юрий Тканов, Александр Викторович Бобровский, Елена Озол, Светлана Степченко, Екатерина Маркова, Маргарита Спиридонова.
Автор ряда сочинений для альта: Соната для альта соло (1959), Вариации для альта соло (1968), Фантазия для альта с оркестром (1982, редакция 1992), Симфония для двух альтов (издана в 2003). Написал также несколько песен, романсов и духовных хоров.
В 2001 году опубликовал книгу «Воспоминания. Страницы жизни и творчества» (М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2001. — 232 с.), в которую вошли мемуары о Шостаковиче, Шнитке, Стравинском, Юдиной, Ахматовой, о коллегах по Бетховенскому квартету. В 2006 году на французском языке вышла книга воспоминаний, посвящённая 100-летию Дмитрия Шостаковича.
Фёдору Дружинину посвящено стихотворение Геннадия Айги «Альт» (1962):
АЛЬТ
Ф. Дружинину
Птица чёрная здесь затерялась
о ясный монах галерей
и снега кусок как в награду звезда!
отрываясь от грифа
падают доски селений
здесь во дворе опустевшем давно
и дереву нравятся вывихи дерева
бархату шёлка куски
а струны ложились бы четче на книги
освещенные снегом на крыше
через окно
1962
Фотография профессора Московской Консерватории Фёдора Серафимовича Дружинина, сына моей крёстной матери Наталии Львовны Дружининой.