Зачем, с какой целью снисходит в наш асимметрично-материальный мир небесная Красота, зачем бродит среди нас какое-то малое время образ её, сотворённый, безусловно, не без Божьей помощи и Промысла? И как же отнестись к ней, к Красоте этой воплощенной, как распорядиться ею человеку, чтобы не зряшным было существование на земле этой совершенной формы, этого сверхестественного явления? Чтобы она, Красота, не только мучила, но и действительно, спасала - хоть кого-нибудь...
Не родись красивой… Светка же родилась. И не просто красивой – а потрясающе, феноменально… Её даже многолетнее пьянство не портило. Поллитра днем, еще столько же с вечера – и наутро хоть бы хны! То же кукольно-гладенькое, в меру розовое личико, с выпуклым – ни морщиночки - лбом, бирюзовыми очами, без всяких там мешков, пухлыми и в то же время четко очерченными губками, а главное – с копной – ниже пояса - изумительного цвета волос – самой что ни на есть натуральной блондинки. Цвета спелого колоса, как в песне... Люди дивились ее красоте, мужики слюни пускали, соседки завидовали… И только причитали с нарочитой жалостью «Ох, и алкашка стала Светка-то, это надо же, так вдрызг надираться!.... И каждый день…»
А как ей не пить, скажите? Когда две самых главных Светкиных мечты, порукой и надеждой для которых была ее несравненная красота, не сбылись. А просто даже рухнули, с треском и воплями попавшей под эти тяжкие железобетонные обломки хрупкой Светкиной души. Первая – выучиться на актрису, в нормальном вузе, ВГИКЕ, например. Не вышло. Что-то не понравилось членам приемной комиссии, хотя нарядная и еще совсем свеженькая предстала она пред их строгие очи с выученными стихами о любви. Не показалась... И пришлось Светке стать просто актрисой местного кукольного театра. Но и там дальше Алёнушки при братце Иванушке дело отчего-то не пошло. Даже в Божественной комедии Еву не дали… Жене главного досталась. Да и на самом деле они назывались вовсе не актерами, а кукловодами. В черных свитерах, за ширмой работали, только голоса оттуда раздавались, да руки маячили, вдетые в тряпочки...
А вторая мечта была построить семью с любимым. И вроде бы почти выстроилась: и свадьба была честь по чести, и любовь страстная и навек. Правда своей квартиры не было – жили в двухкомнатной хрущёвке со Светкиной матерью, медсестрой поликлиники, зато родился сын Ромка, четвертый годик пошёл. Такой же светловолосый, как мать, стеснительный такой, тихоня, из-за чего девочкой звали во дворе – дразнили… И всё бы хорошо, и счастливая Светка летала, хоть и работа не устраивала в кукольном… Зато дома – муж дорогой, ненаглядный. Художник... Всё её портреты рисовал... Но гром грянул внезапно: неблаговерный исчез, оставив записку «Прости, не могу по-другому», как выяснилось вскоре, в Питер. Да не один, а с закадычной Светкиной подругой – и по сцене для малышей, и по жизни. Только куда было этой Галке до Светкиной красоты! И чем мужика взяла, по сей день не ясно… Неужто коммуналкой на Лиговке, доставшейся от умершей недавно тетки? Вопиющее вероломство обоих, то есть, двойное, Светка как-то всё же пережила, рук не наложила на себя – как порывалась поначалу. Ромка, мама удержали. Но без анестезии жить после этого уже не получалось.
Так и стали коротать век втроем. Не считая бутылки... И почти каждую ночь плакала Светка в синтипоновую подушку горько-алкогольными слезами. И дымила в окно на кусты сирени, посаженные соседкой бабой Шурой - не махровой, самой обыкновенной бледненькой такой сиреньки. И при том всё краше становилась, хоть и за тридцать перевалило ей, и к сорока подвигалось. Как заколдованная. И Ромка уже девятый класс заканчивал, и неплохо, правда, больше бабушка с ним занималась. А Светке – работать надо было, деньги заколачивать. Особенно по праздникам приходилось шабашить – утренники в школах, елки, представления разные. За это платили, и потому моталась Светка по дырам-районам, по затрапезным клубам области, ни от чего не отказываясь. Снегурочка из неё была – высший сорт! Специально сбегались поглядеть на такую неземную красу, когда она в короне, со стразами-блестками, в атласно-голубом приталенном наряде с белой оторочкой и косой своей роскошной появлялась на зов Деда Мороза «Внученька, ау! Где ты?» Голос Дедушки был подозрительно хриплым, а иногда отсутствовал совсем, и не важно, что слова они уже путали – после недельного сплошного утренника, с согревом известного рода, после которого ноги к восьми вечера не держали, а надо было ехать уже в следующую тьмутаракань…. Не важно, что перегар невозможно было скрывать даже львиной дозой «Орбита»… Всё покрывала-компенсировала невероятная красота Светки. И голос такой же красивый, грудной, хоть и хронически застуженный: "А давайте дружно скажем, ребята: "Елочка, зажгись!..." и так по сто раз.
Если же по причине запоев Светка срывала репетиции и даже пару раз спектакли в театре, она отделывалась выговором. Но каждый раз предупреждали: « Смотри, в последний раз!». Выручала-таки красота бедолагу…
Было и такое, что однажды москвич заезжий, увидев на свою голову Светку, не мог заснуть всю ночь, курил "Данхилл" под ее окном на тощей лавочке и, мотая головой, всё бормотал как заведённый: "Ну ни фига себе! Ну, обалдеть! Алфёрова отдыхает... Монро - тем более, уже давно.... Эх, если бы я не был женат, увёз бы этой же ночью, клянусь мамой..."
Красотой мамы и Ромка гордился. И если обижали дворовые ребята, он не плакал, а говорил вслух: «А у меня зато мама – самая красивая в мире!» И жил дальше, стараясь не думать о папе…
А в последнее время Светку несколько раз видели за руку с молодым человеком брутального вида, почти как у Джигурды, еще более похорошевшую, заневестившуюся. В сарафане стильно-народном, с косой распущенной и в сандалиях на тонких ремешках, она напоминала картины русских мастеров кисти Васнецова, например, или Тропинина, бродя с безмятежно-пьяным ликом по зеленым улочкам окраины города, где стоял наш дом… Иногда она читала стихи сама себе. И удивлялась чему-то. "Кажись, опять любовь? – судачили соседи. Ведь сорок почитай, ей уже? Ну да, без малого…" Кто хихикал над блаженной Светкой, кто сочувственно желал ей добра и спасения… А кто-то прослышал, что «этот тип» – тоже из алкашей, да еще и альфонсов… Словом, лицо свободной профессии. Опять...
И такой же - самой красивой, прекрасной до мистического ужаса и восторга, оставалась Светка и на своих похоронах. Они случились в этом же году, в самом начале осени, когда уже открыл сезон кукольный театр. Сначала украшенный гроб поставили на сцену, он постоял там, в свечах и цветах, а потом его пронесли вдоль улицы золотых каштанов под еще совсем ярким, некстати солнечным небом высоко на руках кукловодов в черных свитерах. Или всё-таки актёров? И всем-всем была долго и хорошо видна чудная красота Светкиного лица – неувядающая, не поддавшаяся ни беспутной жизни, ни внезапной и наглой смерти… От сердечного приступа. В объятиях того самого мачо.
Когда жильцы дома видят две одинокие фигурки у холодного подъезда – бабушки и внука Ромки, они всегда говорят одно и то же: «Надо же, ведь какая наша Светлана была красивая, самая красивая в мире!» И над головами старой женщины и мальчика словно возгорается ореол, и лица их светлеют, и плечики расправляются – от необычайной, и всё еще живой, где-то реально существующей Светкиной красоты.