Утро, ноябрь. Солнце, зажатое между высотками, светит, но не греет. Пар вырывается изо рта, чтобы улететь на небо.
Наша квартира на первом. Не всем нравится – подростки, пьянь. Но на нашей детской, что перед домом, обычно тихо. Ни детей, ни нарков, только кошка из соседнего подъезда иной раз кинется в листву, примется играть, рассыпая наметённые кучи.
У Ленуськи одна невозможная привычка. Потому-что раздражает порой. Когда я завязываю ей шнурки, она начинает выворачивать стопу то влево, то вправо, забавляясь тем, как мои пальцы, вцепившиеся в плетёные разноцветные верёвочки, словно акробаты на канате, болтаются в разные стороны, пытаясь одновременно удержаться и завязать узел. Причем по правилам игры ухватить за щиколотку и остановить этот маятник не разрешается.
– Девочка, шесть лет уже, а научиться не может, – бурчу я себе под нос.
Дергающим движением кончаю с левым ботинком и подымаю голову.
Ленка на меня не смотрит, косит в сторону, отчего я опять вижу вчерашний синяк под глазом. Не будь меня рядом, когда она въехала в торец отворившейся двери, которую любезно открыл Барсик, решил бы, что это Санёк-стервец, со второго подъезда.
– Здрастьте, – фыркает Ленусик и я наконец поднимаюсь с колен.
Рядом две девчушки. Совсем молодые, лет по двадцать. Блондиночка с широким скуластым лицом в конопушках и рыбеглазая, с синюшным отливом волос, брюнетка с этими колечками под губами, в длинной монашьей юбке и пузатой, пузырями, куртке. Почему-то вместо шнурованных, на платформе, сапог обычные туфли.
Но самое интересное в блондинке. Она кажется ужасно знакомой. И я, старый дурень, пялюсь на неё, как маньяк, наверное, пытаясь понять, где и когда её видел.
– И здрасьте, – чуть улыбается она, не вынимая руки из джинсов и переводя взгляд с Ленки на меня. Странно смотрит. Другая бы смутилась, а эта брови подняла, выгнула. Как если бы классная – на провинившегося ученика.
– Привет, – говорю, – Если сигареты, то не курю.
– Не. Мы не за этим, – отвечает блондинка и смешно, как-то по мальчишечьи, встряхнув головой, чешет себя за ухом. – Комсомолки мы. Я Вера, а подружка моя – Любовь.
– Вера и любовь, понятно. Комсомол вернулся?
– Не беспокойтесь. Это при тоталитаризме врагов народа отлавливали. Мы другие. Мы людям помогаем. Нам за это зарплату платят. А вам?
– Мне зарплату не платят. Враги же при любой власти есть и будут.
– А вы, простите, что, без работы?
– Да. Второй год уже. Возраст у меня. Выше среднего.
– Понятно. За счёт чего живете?
– Подрабатываю,.. – тут я делаю паузу, потому что разговор начинает сползать куда-то не туда. Не так обычно разговаривают едва вылупившиеся из школы девочки со взрослым дядей. Может впрямь старость наступила и я чего-то пропустил? Я выразительно смотрю на Веру.
– Девчонки, странная у нас тема, не находите? У меня свои дела, дочка в садик опаздывает. Лена, – поворачиваюсь к доче, – Ты их знаешь?
– Ага. Они вчерась приходили. – Ленка стреляет по сторонам глазами – не нравятся ей наши гостьи.
– Не вчерась, а вчера, – поправляю машинально. – И что нужно?
– Хотим помочь, – любезно объясняет Вера. – У нас и право есть. Помните? Мы на зарплате. А детский сад подождёт. Мы и с Ниной Иванной уже побеседовали.
Чернявая изображает на выбеленном рисовой пудрой лице улыбку оямы и выдыхает прокуренным голосом клубок пара:
– Почему у девочки синяк?
Аж вздрогнул. Я было подумал, что она здесь вроде как нарисованная.
– Об дверь ударилась.
– За прошедшие полгода четыре раз болела. Не следите за здоровьем?
– Шнурки завязываете, вы так свои фантазии реализуете?
– И чулок на коленке порван. Спите – в одной комнате?
Блондинка вспыхивает конопушками, отступает и смотрит так, словно я превратился в Дракулу.
– Что здесь вообще происходит? – спрашиваю. Я и сам лица не чувствую, и внутри задеревенело всё.
Брюнетка вдруг вытягивает руку навстречу. Искры, треск и...
Я сижу уже на земле. На чём-то твёрдом и круглом. В голове пусто. И копчик раскалывает на части.
– Вы зачем моего папу искрой бъё-ё-ёте? – всхлипывает откуда-то сзади Ленуся, растягивая "ё". Это плохо, нехорошо. Когда Ленка тянет гласные, это уже предел, дальше слёзы.
– А вот не надо нам хамить, – сообщает Мальвина, наклоняясь ко мне и медные колечки, выстроившиеся в ряд, укоризненно звенят колокольцами.
– Жена ушла. Работы нет. Денег соответственно не хватает. – распаляясь, начинает перечислять Вера, встав напротив и тыча в меня пальцем. – А дочке вашей шесть лет. О чём думаете? Хотите сломать девочке жизнь? Чтобы она стала поломойкой. Шлюхой. Вы ударили? Домогались?
Солнце уже приподнялось над девятиэтажкой, заиграло в окнах. Где-то процокали каблучки.
Я смотрю на Веру снизу вверх и мне грустно. Я вспомнил. Аркаим, город-легенда, старше египетских пирамид, колыбель русичей. В музее я видел это лицо, слепленное из воска. Те же ямочки на щеках. Только нет кожаного ремешка, опоясывавшего лоб.
Эх славяне, мать вашу!
Я уже давно его нащупал, булыжник. Это ж надо было так на него сесть! Откуда он только тут взялся? Крупный окатыш, ему место в прохладной речной воде, а не у меня в ладони.
Я морщусь, но встаю. Подмигиваю Ленке. Она дёргает косичками, губы зашиты, в рыжих глазах знакомое жёлтое пламя.
– Ювенальная полиция? – спрашиваю. Так, для проформы. В голове уже всё сложилось. Кубики-рубики.
– Девочку мы у вас забираем, – обрубает моя аркаимская де жа вю.
– Ну конечно, – говорю. – Само собой.
– Сейчас же. Брось. Камень, – скрежещет готская любовь, вращая теннисными шариками глаз, и вытягивает перед собой шокер. – Брось!
Я и бросил.
Сама попросила...
(C) Yej Kowach 10/10/2010