Тем поздним июньским вечером стояла страшная духота. Она именно «стояла». Был полный штиль, и безвольно обвисший государственный флаг на крыше районной администрации ничего не мог с этим поделать.
Молодой мужчина стоял на балконе четвертого этажа обычной панельной пятиэтажки. Он курил, вдыхая дым частыми нервными затяжками. После каждой затяжки смотрел на наручные часы, не в силах избавиться от этой навязчивой потребности.
Одна, в мельчайших деталях выписанная картина, стояла перед глазами. Большая стрелка на цифре двенадцать. Угол дома напротив. ОНА выходит из-за этого угла, видит его, стоящего в ожидании на балконе, улыбается и машет рукой. На ней то самое платье. Она обещала, что наденет его. Маленькая черная сумочка через тонкое плечо. Частый дробный стук каблучков о мостовую. Быстро, немного смущаясь пересекает двор и звонит в домофон. Частый дробный стук слышен в подъезде. Входная дверь открывается. Она стоит на пороге. Улыбается. Искрятся голубые глаза. Никаких слов. Одно нескончаемое крепкое объятие и длинный как жизнь поцелуй...
Ожидание было приятным и в то же время мучительным. Секундная стрелка, словно издевалась над ним, а ,быть может, просто устала от зноя. Шагнет - постоит, отдохнет... Шагнет – постоит, отдохнет.
В зале уже накрыт столик. Ваза с фруктами, коробка ее любимых конфет, два пузатых, сужающихся к верху бокала, бутылка белого вина в холодильнике.
Снова сигарета. Сигарета отвлекала от ожидания. Пятнадцать минут до девяти часов вечера. Тишина и зной. Лохматый бродячий пес лежит в тени дома на траве и тяжело часто дышит высунув большой розовый язык. Пес никого не ждет, он просто устал и хочет прохлады. Он не знает, как медленно ползет время.
Дым уходит в раскаленную высоту. В тот вечер тоже был дым, но высота не излучала тепла – она была стылой и мрачной. И месяц был не тот, и балкон, и дом, и даже ожидания. Тогда стоял вечер сорокового дня...
…Отец умер не попрощавшись – он просто лег спать и больше не проснулся. Хотя, едва ли прощание облегчило бы жизнь сыну, не знавшему матери. Конечно, сын был уже достаточно взрослым и понимал кое-что о смерти. Но он имел странную особенность – не выносил одиночество, тяготился им и ничего не мог с этим поделать...
Оставалось десять минут. Он вошел в зал и переставил предметы на столике, не зная зачем делает это. Поправил покрывало на диване, и без того лежавшее ровно. Вновь взгляд на стрелки. Еще минута отвоевана…
…Сороковой день прошел особенно тоскливо, хотя приходило много гостей и родни. Но они ушли, и вместо них явились холодный майский вечер, балкон и ожидание. А еще дым, но другой дым... Лесозащитная полоса за унылым пустырем, а дальше четыре кирпичных цилиндра – трубы химического комбината. И другой дым над ними. Дым, породивший те самые, другие ожидания. Дым был красным. Не красноватым, а именно красным... Он стоял на балконе старой отцовской квартиры, не понимая, что происходит в недрах комбината, зачем именно в этот день небо залило кровью. Но еще часто после этого вечера внезапные ночные пробуждения несли в себя смутную и тревожную память о сновидении, затянутом красной пеленой…
…Пять минут, пять минут. Еще сигарету. Последнюю. Дым рассеется, и она выйдет из-за угла. Пять минут, пять минут, пять минут. Надо стараться не делать затяжки так часто. Несколько шагов по балкону. Туда – обратно, туда – обратно…
…Тогда он долго смотрел на небесную кровь, а потом вернулся в зал и ничком повалился на диван, чувствуя как одиночество подобно страшному протоплазменному яду медленно просачивается в каждую клеточку тела. Одиночество душило, одиночество стучалось болью в висках и сводило судорогой руки. Хотелось не то плакать, не то кричать, не то бегать по квартире и биться головой о дверные косяки, не то делать все это сразу. И он вдруг отчетливо понял, что если сейчас, сию минуту с кем-нибудь не поговорит, то пойдет в ванную комнату и располосует себе вены. Он хотел просто поговорить. Не пожаловаться, не поплакаться, а просто поболтать ни о чем и в то же время обо всем. Просто услышать такого человека, который без всяких жалоб поймет, как ему плохо, и без всяких утешений даст понять, что надежда есть. Телефон в руке торопливые движения большого пальца листающего список номеров. Все торопливые движения, точно утопающий бьется, из последних сил пытаясь увидеть Солнце, но чувствуя, как черная пучина цепко тянет вниз. Список закончился. Красный дым заполнил собою все небо. Яд одиночества пожирал последние клеточки. Такого человека не существовало в этом телефоне. «Не унывай, не падай духом, не отчаивайся» - вот все, что могли сказать ему люди в записной книжке. А он вовсе не унывал, не падал духом и не отчаивался – он умирал. И он сделал последнюю попытку, за которой оставалось только бритва. Он просто набрал случайный номер и нажал на кнопку вызова... Ответила ОНА...
…Все не удалось уложиться. Начал тлеть фильтр, а на часах оставалась еще целая минута. Целая минута. Безмолвный угол соседнего дома. Он начал тихо считать секунды: один, два, три, четыре... Взгляд на часы – взгляд на угол, взгляд на часы – взгляд на угол... Пятьдесят восемь – взгляд. Пятьдесят девять – взгляд... Шестьдесят... Из-за угла вышел бродяга в рванине покрытый пылью, и Бог знает, чем еще, и пьяненькой неровной походкой направился к мусорным бакам. Начался обратный отсчет...
…Уже много позже она говорила, что почувствовала этот звонок. Она вдруг встала с кресла и зачем-то пошла в другую комнату за телефоном, хотя и не собиралась никому звонить. И телефон внезапно ожил в ее руке, высветив незнакомое сочетание цифр. Она ответила, а он попросил не бросать трубку, и трубку не бросила, потому, как опять же почувствовала, что звонящий не просто ошибся номером. Больше часа болтали два незнакомых человека. Болтали ни о чем и в тоже время обо всем. И не было ни каких жалоб. И не было утешений. Но появилось чувство, что надежда есть. Он спросил в конце того разговора: можно ли ему еще позвонить. И она коротко ответила «можно». С того «можно» прошло полгода…
…Время ползет. Зал. Кухня. Зал. Балкон. Сигарета. Зал. Кухня. Зал. Балкон. Сигарета. Десять минут десятого. Угол дома напротив. Какой-то ком стоит в горле... Он не выдержал. Взял телефон. Длинные гудки – пошел вызов. «Где же ты? Я ведь так люблю... Я ведь так жду...» Мерзкий пиликающий звук в динамике – трубку не взяли. Новый набор. Гудки. «Возьми же... Ну, возьми же... Почему не отвечаешь?» Звук. Трубку не взяли…
…Они стали часто созваниваться. Люди, никогда не видевшие друг друга болтали часами. Никаких общих фраз о погоде. Слово цеплялось за слово, предложение – за предложение. Он шутил, она смеялась необычайно звонким, заразительным смехом. Странно бывает, но первым, что он полюбил в ней стал ее смех. Разговор заканчивался, а он еще долго сидел в тишине и рисовал мысленно ее образ. Образ всегда выходил расплывчатым, воздушным, полупрозрачным. Образ манил и ускользал. Образ зазывал и прятался, звонко заразительно смеясь. И порой он начинал думать о том, что боится встречи, хотя и стремится к ней всей своей сущностью. Он боялся как бы рожденный предвзятой фантазией идеал и одетая в плоть реальность не разрушили друг друга, оставив после себя руины города-мечты, по безлюдным улицам которых будут бродить голодные и злые псы-воспоминания...
…Звонок. Еще звонок. Зал. Кухня. Балкон. Сигарета. Еще звонок. Он повалился на диван лицом чувствуя стук позабытой боли в висках. Чувствуя, как позабытый яд начинает неотвратимо проникать в ожившие было клеточки...
…Встреча была неминуема. Они тянулись к встрече, и лишь нерешительность и, возможно, боязнь разрушить образ оттягивали этот миг. В этот день он гулял по городскому парку. Недавно прошел грозовой ливень и яркое Солнце светило среди дивной, наполненной запахом озона свежести. Лавочки быстро обсохли, и теперь отовсюду слышался беспечный смех и шипение отлетающих пробок. Ему было грустно, в такой день нельзя было гулять одному. Он чувствовал себя смертельно больным, среди веселых, пышущих здоровьем людей. И он сделал это. Он набрал номер и сказал «приходи». «Приду» - ответила она. Договорились встретиться через сорок минут у фонтана. Хватило времени дойти до ближайшего магазина и купить бутылку шампанского. легкий ветер развевал водяную пыль над фонтаном. Он волновался и ходил кругами около играющей искрящимися струями каменной чаши. Она сказала, что будет в белом платье в серую полоску, и теперь его взгляд метался среди людей. Зазвонил телефон. «Ты где?» - спросила она. «У фонтана». «И я у фонтана». И только тогда он увидел ее. Она стояла к нему спиной и держала возле уха телефон. Он сделал два шага, но замешкался, подумав, что обознался. Платье было серым... в белую полоску. Это замешательство длилось не больше секунды. Он понял печальную нелепость ситуации. Грустно видеть все в сером цвете и замечать, что сосуд наполовину пуст, а не на половину полон. Она обернулась и огромные бездонные, как небо голубые глаза разрушили все образы, рожденные одинокой фантазией после долгих телефонных разговоров. Фантазия не знала, что бывают такие глаза и смущенно затихла, осознав, что одетая в плоть реальность слишком прекрасна, чтобы быть предугаданной. Она сблизилась на расстояние вытянутой руки и некоторое время молча и немного торжественно смотрели друг на друга. «Привет». «Привет». «Пойдем». «Пойдем».
И они пошли сквозь веселье и беспечную суету, чувствуя себя не посреди, а над всем этим. С трудом нашли свободную лавочку в самом конце парка. Пробка громко торжественно выстрелила, вызвав тот самый столь полюбившийся ему звонкий смех. И время перестало существовать. Его холодные седые потоки омывали крохотный островок, на котором стояла уютная скамейка, и сидели двое людей, забывших обо всем, видящих, слышащих и чувствующих только друг друга. Они вновь говорили и не могли наговориться, точно не вчера, а много дней назад прозвучало последнее «пока».
Лишь прохлада вечера вернула их со сказочного островка на суровый, наполненный прозой материк. Вот тогда-то он и заметил кольцо на безымянном пальце ее правой руки. И холод заката вдруг дохнул жаром в лицо, настолько жутким был его личный внутренний холод, родившийся при виде ничтожного кусочка золота.
Он ничего не сказал, ни чего не спросил, а просто взял ее ладонь в свою ладонь и молча провел пальцами по кольцу. Она опустила взгляд и тихо прошептала:
- Да.
- Ты его любишь?
- Я не знаю... Наверное... Не знаю.
Некоторое время шли молча, словно незнакомые.
- Я провожу тебя.
- Проводи.
Жила она недалеко от парка и совсем близко от его собственного дома.
Минут пять стояли у подъезда. Хотелось поцеловать ее, но трудно было решиться на это, а вид кольца делал трудность непреодолимой.
Последнее «пока» уже висело в темноте позднего вечера.
- Зайдешь в гости? - послышалось вдруг в тишине.
Он снова ничего не сказал и не спросил, понимая, что в гости не зовут, если место занято.
Домой он вернулся в шесть утра с ощущением, что жизнь разделилась на «до» и «после», между которыми стояла эта ночь...
…Тридцать пять минут десятого. Рука машинально с отчаянным упорством продолжает раз за разом нажимать кнопку вызова. Ноги снова и снова машинально ведут на балкон, а взгляд сквозь опостылевший дым исступленно бьется о равнодушный угол дома напротив. Как? Почему? Она же обещала. Она же сказала, что не уедет! Она... Она... Сумерки медленно начали обволакивать город...
... Она хотела уехать. Это была ее мечта. Она говорила: что устала от этого города. Она мечтала уехать, но не в том была драма сложившейся для него ситуации. Он не раздумывая последовал бы следом за ней в столицу. Его не пугали расстояние и смена привычной обстановки, ему не было жаль этих улиц и скверов. Драма была в другом. Он узнал почему в ту ночь никого не оказалось дома.
Человек, надевший кольцо на ее тонкий палец уже ждал там, куда она так настойчиво стремилась. С момента его отъезда до того дня, когда она сообщила по телефону о дате на которую она взяла авиабилет прошло пол года. Должно быть тот человек обладал уникальным терпением или наоборот, не так уж и ждал ее. Впрочем, это было совершенно неважно для НЕГО, блуждающего по одинокой квартире и ощущающего, как свинцовой тяжести закат идет с запада, из тех мест, где должна была навсегда скрыться зародившаяся было надежда на счастье.
Он никогда не представлял, и даже не пытался представить ТОГО человека. Да и не возможной, была сама мысль, что она с кем-то еще может гулять по теплым вечерним аллеям, что она с кем-то еще может так смеяться, что она…
… Без пятнадцати десять. Длинные, длиною в вечность гудки. Новая пачка сигарет. И закат, закат, страшный закат, неумолимо поедающий свет. Ванная комната. Пробка в сливном отверстии. Два крана с горячей и холодной водой. Горячей немного побольше…
… Последняя встреча. У неё. Столь знакомая, почти родная обстановка. Ночь, и прощание на восходе. Она ни разу не произнесла слова «люблю». Ни разу, за все их встречи. Он хотел услышать это слово, но она лишь смущенно опускала глаза, или уводила разговор в сторону. Он видел это слово в ее глазах, он чувствовал его в ее поцелуях и объятьях, но оно так и не сорвалось с ее губ и не взорвалось в наэлектризованном воздухе сладким, пьянящим фонтаном…
… Не осталось больше клеточек свободных от яда одиночества, не осталось больше сил мерить шагами пустынные комнаты, остался лишь красный дым воспоминаний. Воспоминаний о прошлом, которое больше не вставало перед глазами яркой красочной кинолентой. Оно стояло мрачным монументальным надгробием над могилой надежды, ушедшей по ту сторону заката…
… Последний телефонный разговор. Утро этого дня. Её слова, вдохнувшие жизнь в болезненное, исхудавшее тело надежды. ОНА НЕ ХОТЕЛА УЛЕТАТЬ СЕГОДНЯ. Она снова не сказала «люблю». Она сказала, что не может улететь сегодня, что ей надо разобраться в себе, в своих желаниях и мечтах.
- Придешь ко мне сегодня? – просто спросил он.
- Да. В девять, - просто ответила она…
… Десять часов. Ванна, полная горячей воды. Молчаливый бездушный телефон на стиральной машинке. Она улетела… Она разобралась в себе и своих мечтах…
…По эту сторону заката жизни больше нет. Приходится отправляться по ту сторону. У него нет билета, чтобы сесть в кресло возле иллюминатора, но у него есть кое-что другое. К чему раздеваться? Он лёг в ванну. КОЕ-ЧТО ДРУГОЕ блестело в руке зловещим тусклым огнем нержавеющей стали. Последний вызов. Длинные, равнодушные гудки. Мерзкий пиликающий звук, говорящий «пора». Никакой боли. Ядовитый наркоз одиночества не ведал этого чувства. Прозрачная вода, переливающаяся в электрическом свете. А потом он увидел красный дым. Он даже не удивился, насколько похож этот дым, на тот, удаленный во времени, но всегда всплывающий в сознании одинокими вечерами. Это был он – тот самый дым. Только тогда кровь заливала бесконечные просторы небес, а теперь чистую горячую воду, замкнутую в чугунном пространстве ванны. Он снова закурил, стряхивая пепел на резиновый коврик. Яд уходил из клеточек, как уходил когда-то из цехов химического комбината сквозь кирпичные трубы. Какая-то облачная легкость появилась в теле. Он взлетал. Он летел, обгоняя ЕЁ самолёт на запад, в места не тронутые закатом. Ещё сигарета. Несколько окурков, затушенных, о чугунный край лежат на полу. На улице уже почти стемнело в этот час, и темнота миную толстые стены, вдруг начала просачиваться в маленькое помещение, побеждая электрическое сияние. Темнота сгустилась, точно жуткое черное желе. Красный дым уже не клубился, потому что сравнялся цветом с отведенным ему пространством. Он летел и видел звезды, не понимая, почему по ту сторону заката стоит такая беспроглядная тьма.
И какой-то звук раздался из невообразимого далёка. На стиральной машине звонил телефон. Рука, впитавшая тяжесть окружающего ее чугуна медленно поднялась над красным горячим озером. Красный цвет остался на белой поверхности машинки, но он уже почти ничего не видел – слишком темно стало в ванной комнате.
- Да, - прошептал он, стараясь не уронить тяжеленную трубку в красное озеро.
Сбивчивый торопливый голос в телефоне. Далекий, далекий голос:
- Милый, родной. Прости, прости пожалуйста… Бабушке стало очень плохо…К ней бегала, телефон забыла в спешке...
- Бабушке плохо, - тихо автоматически повторил он. Звездное небо сияло перед глазами.
- Я уже выхожу. Прости. Я так тебя ЛЮБЛЮ…
- Люблю, -прошептал он в темноте.
- Скоро, совсем скоро буду у тебя! Все теперь будет хорошо!
Рука неотвратимо погружалась в красную бездну.
- ПОЗДНО, - уже не прошептал, а прошелестел он серыми обескровленными губами; Уже ночь… Я засыпаю.
- Алло! Милый, ты слышишь меня?! Почему молчишь?
- Я вижу тебя; прошелестел он беззвучно, увидев на звездном небе огромные голубые глаза, искрящиеся теплым родным светом. - Я лечу к тебе… Рука опустилась. Горячие красные волны сомкнулись над телефоном и экран погас.
Он сложил руки на груди, прижав к сердцу навсегда замолчавшую трубку, и уснул.
Наступила ночь.
Март – июль 2010 г.