ЗАМЕТКИ ЛИТЕРАТУРОВЕДА
АНДРЕЙ ЛАЗАРЧУК
Гена Гутов засадил меня за прочтение этих ученых записок, и я по дружбе не смог ему отказать. Печатать их в своем издательстве я не намерен. Кое-что меня позабавило, хотя, наверное, и этим небольшим комическим эффектом сборник не обладал бы для меня, если бы я лично не знал Женечку до ее броска в ортодоксальный иудаизм. В общем вещь слабая, невыношенная, структурно неустойчивая, но по-своему привлекательная, причем опять же я не совру, если и эту привлекательность отнесу на счет своих личных симпатий к сочинителю. Я представляю себе пройденный ею путь, и мне непонятно (даже после прочтения этой, во многом автобиографической, книги) - что держит Женечку в объятиях иудаизма вообще и организации ХаБаД в частности. Она весьма скупо сообщает об этом в промежутках между пародиями на литинститутовскую жизнь и попытками политической сатиры на давно похороненный общественный строй. А мне было бы интереснее понять именно те рычаги, которые привели в движение ее девственное сознание и обратили его к столь роковому выбору. Был ли евреем ее учитель? И это неясно. Еврейство Алеся в данном случае мало меня занимает, тем более что их любовь вообще, с моей точки зрения, маловероятна, он просто не такой человек, чтобы пускаться на случайные и беспорядочные связи, и скорее всего, весь пассаж Женечкой выдуман не от хорошей жизни. Гена утверждает, что влюбленную пару видели в Израиле, но это явно из области фантастики, поскольку с Алесем я лично поддерживаю деловые контакты и не так давно видался с ним в Цюрихе на съезде издательских работников. Он, как и я, был там в командировке, ездил от своего мединститута по вопросу открытия какого-то филиала в Чечне. (Как ни странно, многих из своих соотечественников я в последнее время встречаю именно за границей). Более того, - Гене придется поверить в этот уже свершившийся факт -
"девушка с газельими глазами вышла замуж за американца", как сказал поэт серебряного века. И это еще одна загадка - как могла Женечка устроить свою жизнь с человеком совершенно иной формации, американским раввином, и подчинить себя (под этим словом я понимаю внутренний бунт и внешнюю пассивность) жестким установлениям маритальной традиции иудеев.
В хасидизме, в отличие от прочих веток еврейской ортодоксии, делается сильный акцент на мыслительный контроль - так называемые "каванот". С трудом представляю себе Женю (то, что она переделала себя в "Шейну", мало меняет дело), сурово контролирующую свои мыслительные операции. Очевидно, если бы она преуспела в "дисциплине мысли",
она не зашла бы в тупик, который побудил ее засесть за воспоминания о нашем былом братстве. Она бы мирно занималась какими-нибудь переводами теологической литературы, готовила супругу кошерную (дозволенную еврею) пищу и водила на прогулку малыша (посмотреть бы, как выглядит этот потомок бруклинских рабби по отцовской линии и отпрыск хазарского каганата по материнской). И даже ежедневные взрывы, устраиваемые мирным арабским населением, означали бы для нее только одно: что, как всегда, Ребе (руководитель хасидов), предсказавший интифаду, оказался прав, а значит, нечего бояться, вот-вот придет и обещанный им Мошиах (Мессия). Женечка была бы спокойна и счастлива. В той системе ценностей, которую я, добросовестно покопавшись, нашел в иудаизме, она в самом деле могла бы быть совершенно счастливой.
Но она - видимо, сознательно - предпочитает другой путь. Или я чего-то недопонял в постулатах иудейской веры, или я плохо знаю Женечкин характер, но только мне кажется, что гармонии между первым и вторым не получилось. Возьму на себя смелость утверждать, что Женечка не вполне восприняла сущность того, что называется хасидизмом. Она все еще живет прежними мерками, отсюда перекос в мироощущении и психология тупика. Да простит мне Алесь, что я выступаю в данном случае в качестве врача, ставящего диагноз, но как литературоведу мне с таким произведением просто нечего делать, это не литература, это именно сегмент, подлежащий диагностике. Итак, мое мнение как исследователя - постараюсь обойтись без фрейдизма - что Женечка находится в мучительной точке (это точка может растянуться на вечность), в точке отторжения от своего "Я", которое не востребовано, не оприходовано в социальном или личностном плане. Если бы ее отторжение от своей прежней личности было удостоено похвалы и внимания со стороны социума, она вампирически питалась бы этим успехом и процветала. Но наши поступки в этом мире не рассчитаны на немедленное воздаяние. Социум не обязан Женечке решительно ничего.
В плане личностных взаимоотношений я склонен предполагать, что сибаритская избалованность красивой женщины, любимой своим изящным состоятельным мужем, находящимся к тому же в возрастном диапазоне Алеся и имеющим те же покровительственные замашки, что и прежняя ее пассия (если вообще мой бедный друг был ею действительно пленен настолько, насколько она вообразила) - во всяком случае, абсолютная материальная устроенность и возможность безвозмездно предаться рефлексии являются именно тем фактором, который не дает Женечке быть счастливой.
Я знаю, что еврейское классическое счастье заключается в многодетности и упорном труде над Торой (аутентичной Библией). Не думаю, чтобы с началом 21 века что-либо изменилось. Следовательно, если Женечка либо самоустранится из системы (чего я ей не желаю, потому что любая система лучше отсутствия таковой) и уйдет из еврейской религиозной жизни, либо останется в системе и посвятит себя достижению одной из составных еврейского классического счастья, то она целиком решит свою нынешнюю проблему.
Л. Станек, ОДНОКУРСНИЦЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ
Меня глубоко тронуло обращение Евгении Анатольевны Светловой к тем пластам "безвременья и междумогилья", с которыми почему-то у очень многих из нас связаны наилучшие по жизни воспоминания. Почему это так? Почему нас тянет именно туда, в бункера и "зловещую архитектуру" застоя? Мы, казалось бы, теперь так счастливы и общественно-активны, мы - новые граждане обновленных республик (иногда нас даже называют "новыми русскими", не вполне понимаю эту кличку), в наших руках - судьбы целых территорий (здесь я, пожалуй, говорю только о себе), а поди ж ты, прожитое не отпускает, оно-то и дороже, чем настоящее - и уж конечно надежнее и дружелюбнее, чем будущее, которое всегда себе на уме, и поди знай какое оно будет.
И не думаешь ли ты, Князь Андрей, что, коль скоро мы высокомерно разделаемся с этим, право же, задушевным и до огнестрельности живым произведением, то сумеем остаться в истории, ты - как маститый автор серии фантастических романов, а я - как удачливый Абадонна Украины? Нет, Андрюша, мне представляется иное. С этим произведением нельзя разделаться запросто - оно уже заприходовано в анналах вечности, и вместе с ним мы, как ни странно, тоже. Такими нас и запомнят на века: меня - на фоне Эльжбеты, тебя - с рукописью Лизы Боковой в руках, и, хотя это - лишь миг, лишь кадр, случайно заснятый нашей однокурсницей, но заснят и выхвачен он так удачно, что поздно уже что-либо предпринимать, искра высечена, и из момента получился монумент.
Тебя подвела, Андрюша, твоя очкастая прагматичность ученого. Ты уж прости, но ты просто смешон в своем сугубом желании докопаться, было ли реальным любовное завихрение Жени и Алеся и каким образом ей теперь продолжать свою зашедшую в тупик ортодоксальную жизнь.
Да мне плевать, что у нее с ним было, у нее вообще неустойчивая психика, иногда она может проявить такую железную выдержку (не зная украинского, она проходила во Львове по десять шмонов за неделю с совершенно каменным лицом, причем не ради денег, а ради интереса и из уважения ко мне как к работодателю, а таким, я считаю, и должен быть профессионал, потому что любовь к деньгам только все портит)
- а ты говоришь, Алесь! Если хочешь знать, Алесь вообще идиот, если он ее упустил. Но психика у нее действительно очень своеобразная, то есть как раз когда начинаешь привыкать к тому, что она вроде бы железная, она вдруг дает сбои совсем не там, где можно было ожидать. И тогда Женя кажется такой беспомощной, что хочется ей только помогать по жизни. Я помню это чувство. Я вообще хорошо помню наши чувства друг к другу. Когда в 1990-м я уже был на гребне и предложил ей отличную работу - быть моим консультантом в исполнительном комитете Львовской области - она в смущении отказалась, объяснив, что не сможет приходить на службу и отвечать на телефонные звонки по субботам..."да и вообще... разные другие ограничения." Бедный ребенок, она уже была затянута в мафию почище моей. Эта святая, незащищенная от мира душа, которой не были, видимо, сделаны своевременно инъекции грубости и элементарной способности к выживанию, - она ухватилась за систему, представлявшуюся ей выражением Небесной Правды, и искренне, наивно, глубоко вошла в сие подводное царство. Ставши русалочкой и золотой рыбкой, она отучилась дышать обычным воздухом и стала извлекать кислород из воды. Позже в ней открылись свойства амфибии, и доказательство тому - ее книга. Светский человек прочтет ее не без удовольствия, а религиозный еврей - не без внутреннего протеста. Но это уже шаг к интеграции. А ведь светские системы, Андрюша, должны будут неминуемо слиться с религиозными. Скоро знание Всевышнего будет наполнять мир, как воды - океан. Отделение государства от религии имеет смысл лишь тогда, когда сама религия отделена от Бога. Цель же религии и сама этимология этого латинского слова - связь с Богом. Я, как ты знаешь, человек религиозный, я всегда молюсь прежде, чем начать то или иное предприятие.
Я не верю и никогда не поверю в то, что евреи добиваются мирового господства. Но если вдруг они его по каким-либо причинам возымеют, то у нас с тобой, Андрюша, будет неплохая протекция в правящих кругах. А из-за Иешу я на них совершенно не сержусь: ведь, во-первых, убили и распяли его вовсе не они, а римский прокуратор, а, во-вторых, Иешу жил уже так давно, что все равно умер бы задолго до нашей эпохи, допустим, какой-нибудь другой, не насильственной смертью.
Авраамические представления о Всевышнем гораздо ближе мне, чем постулаты наших уважаемых ксендзов, с которыми я, впрочем, обязан мирно сосуществовать и которым я, конечно же, не намерен мозолить глаза той серебряной менорой, что преподнесли мне на прошлой неделе бородатые представители еврейских общин курируемого мною региона.
И мне совершенно неважно, Андрюша, на чье плечо преклонила голову Женя Светлова. Я хочу сказать, что в конце концов художественная задача ею выполнена, шаг к интеграции сделан, а, поскольку у меня государственное мышление, я вижу в этом позитивный аспект. Я представляю интересы трудящихся. Писатели существуют для народа. Мне даже не важно, счастлива она или нет, я требую от нее профессиональной продуктивности, и раз Всевышний пока не награждает ее ни многодетностью, ни полным погружением в так называемую "Тору", то, стало быть, в этом - залог ее литературной продуктивности. И это отрадный факт. Потому что такие, как она, амфибии очень редки. Найди человека европейского склада, который приучен излагать свои мысли в письменной форме на четырех языках с 9 лет, который прошел советскую формацию и распад, который прошел все то, что прошли мы с тобой, и вышел куда-то в совершенно неведомые нам с тобой горизонты. Я не нахожу другого такого человека. Я - скажу тебе честно - потрясен некоторыми пассажами ее судьбы и мировосприятия. Я не прочь услышать все те лекции, которые она с таким многообещающим скепсисом рекламирует в конце своей книги.
Кроме того, я бесконечно ценю ее гражданское мужество. Провозгласить в среде ортодоксальных евреев, что тебе чем-то несказанно близка набоковская "Лолита" - это бомба, дорогой Андрюша. Это бомба почище тех, что с назойливым однообразием взрываются на израильских улицах.
Зачем она это делает? Сначала я подумал - для того, чтобы примазаться к скандальной известности бестселера. Но это было бы мелко и даже непорядочно. Тут что-то другое. Дело, я думаю, в том, что она хочет высвободить удельный вес ценности набоковского наследия из-под тяготеющей над ним категории ЗЛА. Его произведения созданы под знаком зла - разве это не очевидно? Потенция добра в них если и есть, то начисто заглушена глушилкой авторского эгоцентризма. О его эгоцентризме не раз говорил Ходасевич. Женя Светлова видит в Набокове что-то такое, чего ни Ходасевич, ни я (а может, и никто) не замечал. У нее есть с ним кое-что общее. Во-первых, космополитическое, интернациональное детство в каком-то смысле их роднит. Во-вторых, последующая утрата Родины и языковой среды. В-третьих, симпатии к еврейству. В-четвертых, степень готовности к риску. Набоков, говоря о любви (чистой, грязной, любой), превзошел, я думаю, многих по качеству подачи материала и по воздействию на читателя. Женя, если бы не ее ортодоксальные рамки, могла продвинуть литературу в этом направлении также. Но ее влечет к себе другая звезда. Я чувствую в ней скрытую целевую установку. По-моему, она собирается исправить себя и мир. Она не просто копается в себе и в мире, как курица в навозе. Она что-то там выискивает - жемчуг или зерна? Зерна добра? Из которых прорастет спасение для человечества? Кто-то сказал мне, что в Иерусалиме вышла ее работа по лурианской (или мормонской, что-то в этом роде) каббале. Вот тебе и Блаватская. Ладно, времени нет, а материи такие тонкие, что боюсь второпях порвать их неосторожным движением. Давай это оставим, и подкинь книгу еще кому-нибудь на рецензию, прежде чем окончательно отказывать ей в публикации. Хоть
тому же Алесю. Впрочем, что я! Его же похитили в грозненском госпитале, где он руководил группой врачей. Вот уж кому не завидую. Может, его и в живых уж нет. Если существует возможность выкупить его без большой огласки, дай мне знать. Несчастный мужик! Виртуально твой, Лех Станек.
2000
… А помнишь, Лех, как на кухне во Львове я вдруг обернулась, и ты протянул мне толстую пачку денег, а руки у меня были мокрые, и я глупо замялась, не зная, что делать - брать так или прежде искать полотенце. И собачка эта в твоей квартире, с мокрым носом. И злившие твою жену перебои с водой, и первые в моей жизни роскошные, спонтанные, постоянные вызовы такси, и пивная на Пидзамче с пеной пивной на каменных стенах, и ты показываешь мне киллера и тихо объясняешь, как он работает, и мы идем на какую-то выставку и замечаем там еврея в лапсердаке, и ты говоришь мне, что у евреев совсем другая жизнь, кошерная, и я не понимаю этого слова.
И ты открываешь мне новую суть меня самой:
- Твой учитель мешал тебе думать самостоятельно, поэтому судьбе пришлось его убрать. И Алесь, мэтр штампованный, тебе только заслонял панораму. Освободись. На черта они все тебе сдались?
… Я, конечно, вспоминаю Володю Алеся, наша глубокая душевная привязанность не могла пройти бесследно, но, знаешь, я осознаю ущербность отношений, при которых изящная, умненькая девочка добивается внимания человека во всех смыслах занятого, а, добившись, пользуется лишь одной-двумя сторонами его натуры и так и не постигает его целиком. Разве я узнала его по-настоящему? Я, не разбираясь в средствах, получила от него, что хотела, но дальнейшая жизнь не вылепилась в соответствии с моими сумасбродными желаниями, а пошла в совершенно ином своем, суровом русле.
Но ты ошибаешься, Лех, и Андрей тоже – до моего замужества с американским раввином дело дошло значительно позднее. А пока что события развивались фантастическим образом.
Алесь спасся из плена, бежал голым через Удмуртию, частично потерял память и зубы. Друзья-врачи, светила пластической хирургии, изрядно над ним потрудились.