ГЛАВА 7
МИША РИВКИН
Совсем забыли мы про ребенка. А это нехорошо. Я про своих никогда не забываю. А если бы и хотел, то они не дадут. То одно, то другое, то денег надо.
Дети в еврейских семьях на первом месте. То есть, если на пьедестал почета поставить, то наверху будет дитя, на втором месте – опять дитя, и только на третьем – мама. И неважно, чья она мама. Пусть даже папина.
А Миша жил двумя разными жизнями. Дети ведь восприимчивы очень. Вот и младший Ривкин в школе чувствовал себя таким же, как все, израильтянином. Бойко лопотал на иврите, играл в игры аборигенов, короче говоря, казалось, что и забыл, что он не местный.
Дома же его постоянно одергивали, когда он пытался отвечать на иврите. Особенно папа.
– Миша, – строгим голосом говорил Гриша, – не забывай, кто ты и откуда.
– Папа, я помню, – отвечал по-русски Миша.
– Вот и молодец. Пойдем, я тебе сказку почитаю.
– Папа, я и сам могу.
– Мне тоже практиковаться надо, сынок. Чтобы родную речь не забывать, – в этом месте голос Григория обычно подрагивал, срываясь на фальцет.
Мише уже сказали, что скоро у него будет или братик, или сестричка. И он с сомнением посматривал на растущий мамин живот.
«Тяжело ему здесь придется, – думал младший пока Ривкин. – Я, когда приехал, хоть один язык знал. Русский. И то замучился. А ему придется сразу два изучать. Тоска зеленая».
Но, тем не менее, Миша не мог дождаться того дня, когда внимание родителей к нему станет не таким пристальным.
«Родится ребенок, – опять думал Миша, – и от меня отстанут. Хоть телевизор по вечерам смотреть смогу, сколько захочу. Пока они все с ним сюсюкаться будут».
Разумный ребенок, вдумчивый. Что не удивительно. Бабы Манино воспитание. А чье же еще? Папа или на работе, или новости оттуда смотрит. Маму тошнит постоянно. То ли от папы, то ли от запахов всяких. То ли от запахов папы.
А баба Маня всегда рядом. И на вопрос ответит, и что-нибудь вкусненькое подсунет. Поэтому Миша такой упитанный мальчик. Что в еврейской семье скорее правило, чем наоборот.
Худой же ребенок вызывает постоянные волнения, подозрения в наличии глистов, и попытки закормить до потери сознания. И Миша не исключение. Он давно понял, что от него не отстанут, пока он все не доест. Поэтому мальчик быстро съедал свою порцию, показывая взрослым, что он здоров и никаких угроз его избыточному весу нет.
И хотя был Мишка вполне компанейским и веселым ребенком, но друзей у него таких, как Васька на Украине, пока не было. Поэтому дружил он с бабой Маней и дядей Федором Петровичем, который постоянно болтался у них в доме. И откликался на разные просьбы. В том числе на Мишкины. Чем мальчик и пользовался. Дети обычно быстро просекают, у кого из взрослых есть слабинка.
Мишка называл Петрунько просто Федором. То есть, брал пример с бабы Мани.
– Федор, – говорил младший пока Ривкин, – мы должны с тобой сыграть в войну с Ираком.
– Это как? – вздрагивал не совсем трезвый Федор Петрович.
– Очень просто, – хлопал наивными глазами Мишка. – Ты будешь Саддамом Хусейном, а я доблестным израильским воином.
– Я не хочу быть Саддамом, тем более, Хусейном, – отказывался Петрунько. – Давай мы оба с тобой будем доблестными израильскими воинами.
– Ша! – тоном бабы Мани произносил Мишка, и Федор тут же вытягивался по стойке «смирно». – Если мы оба будем доблестными израильскими воинами, то с кем мы будем воевать?
– А вон с кем, – хитро кивал в сторону дивана несостоявшийся иракский лидер.
На диване лежал ничего не подозревающий Григорий Семенович. Он увлеченно смотрел документальный фильм про генерального секретаря партии советских коммунистов Леонида Брежнева. В его глазах застыли ностальгические слезинки.
– Гриша, – подошел к нему Петрунько.
Тот отмахнулся. В смысле, не мешайте, там про мою молодость вспоминают.
В этот момент началась реклама, и Федор повторил попытку:
– Гриша, как ты относишься к политике Саддама Хусейна?
– Ирак и Советский Союз – братья навек! – автоматически, будто на экзамене в райкоме партии, ответил Ривкин.
Федор Петрович и Мишка посмотрели друг на друга. Кандидат на роль врага израильского народа был найден.
Только баба Маня, с кухни услышавшая лозунг сына, не выдержала:
– Гриша! Твой Хусейн неделю назад ракету на Тель-Авив сбросил. Хорошо, хоть не разорвалась.
– Значит, так было нужно, – заговорщицким тоном прошептал Ривкин. Он опять мыслями был там, где выполнялись пятилетние планы, прокладывались рельсы сквозь тайгу, поворачивались русла рек. БАМ – это колокол нашей судьбы!
***
Миша пошел в первый класс школы городка Кайф-Ата. Сначала его ждало разочарование. У них тут не было никакой школьной формы! Несчастные дети. Когда наступало первое сентября в их городке на Украине, мальчики в одинаковых синих костюмчиках и девочки в одинаковых платьицах с белыми передниками вызывали у родителей и прохожих слезы умиления. Они шли под мелодию «Учительницы первой моей» с огромными букетами и ранцами на плечах. А руки были коричневые от кожуры грецких орехов.
По советской традиции семья Ривкиных пошла в израильскую школу всей семьей. Они ждали торжественную линейку с песнями и призывами хорошо учиться и любить родину. Но на пороге школы стояла строгая дама со списком. Рядом с ней стояла еще одна дама, не менее строгая.
Они посмотрели на процессию Ривкиных, и вторая дама взяла список у первой.
– Кто у нас идет в школу? – с улыбкой по-русски спросила она.
Ривкины посмотрели друг на друга. Неужели у них есть сомнения? Все дружно показали пальцами на Мишу. Больше никто идти в школу не хотел. Да и Миша уже не очень.
– Это и так понятно, – снова улыбнулась дама. – Как зовут вашего мальчика? – она посмотрела прямо на Маню Арковну.
Баба Маня разволновалась не на шутку.
– Гриша, – ляпнула она.
– Пойдем со мной, Гришенька, – протянула дама руку мальчику.
Тот спрятался за спины родителей.
– Его зовут Мишей, – поправила растерявшуюся свекровь Юля.
– Что вы меня путаете? – рассердилась дама. – Сами не знаете, как зовут вашего ребенка.
– Простите, я думала, что вас интересует имя моего сына, – начала оправдываться баба Маня. – Так его зовут Гришей.
– Все, разобрались, – дама явно начала злиться. – Пойдем, Мишенька. Меня зовут Алла Александровна. Я буду твоей учительницей. Все остальные свободны, – это она пресекла попытки всех Ривкиных войти в здание школы, – у нас вход только по пропускам.
***
В Мишином классе учились дети, приехавшие в Израиль из Советского Союза и Румынии. Но учились – это громко сказано. Они изучали иврит, историю новой родины и больше ничего. Играли, разучивали песни и смотрели на уроках мультики. Миша уже в семь лет благодаря бабе Мане умел читать, считать до ста и знал всю таблицу умножения. Иврит ему давался легко. В остальном же Мише казалось, что он опять попал в старшую группу детского сада.
– Почему ты никогда не делаешь домашнее задание? – спросил как-то Мишу его отец во время рекламы русского боевика.
– Нам ничего не задают, – простодушно ответил мальчик.
– Не смей обманывать родителей! – воскликнул Гриша и опять уткнулся в телевизор.
– Я не обманываю, – заплакал Миша, но его уже никто не слышал.
Подошедшая на слезы ребенка баба Маня сразу оценила ситуацию, погладила внука по голове и поставила перед ним миску с виноградом. Потом решительно направилась к телевизору и выключила его.
– Что? – вскрикнул Гриша. – По какому праву?
– Я его сейчас вообще разобью, если будешь Мишу обижать.
– А что такого я сказал? – возмутился Ривкин. – И вообще, это мой сын. Как хочу, так и воспитываю.
– Да? – злорадно ухмыльнулась баба Маня. – Тогда я лишаю тебя этого ящика на неделю. Только вздумай выступать. Ты тоже мой сын. И я как хочу, так тебя и воспитываю. И не говори мне, что ты уже взрослый. От этого ты не перестаешь быть моим сыном.
– Мама, дай серию досмотреть.
– А ты хоть раз поинтересовался у ребенка, чем они в школе занимаются?
– Неужели?
– Малахольный! В твоей голове до сих пор советская пропаганда сидит.
– И что? Лучше кодекса строителя коммунизма еще ничего не придумано.
– Этот кодекс, – вмешалась супруга Юля, – по своей сути, переработанные заповеди из Библии.
– Что ты, женщина, в этом можешь понимать? – строго спросил Гриша.
– Не кричи на меня. Я уже, кажется, рожаю.
И тут началось.
***
Той же ночью в одном из роддомов и одновременно в семье Ривкиных родилась дочь. Гражданка Израиля, зачатая и тайно вывезенная в виде плода двух недель от момента зачатия из Украины.
Про Мишку тут же все забыли. Не совсем, конечно. Продолжали кормить, поить и стирать его одежду, но с гораздо меньшим вниманием. Потому что маленькая морщинистая сестренка требовала предельной концентрации сил всех взрослых Ривкиных.
Разделяя общую радость, приехали Зина с Мулей и бабушка Руфь. Муля привез бутылку водки, потому что знал, что здесь не нальют. И выпил ее один за здоровье Юли и сморщенного младенца пока без имени. Грише пить запретила баба Маня, весело крича, что хоть один человек должен быть сегодня трезвым. Так пусть им будет коммунист. Сама Маня Арковна уже хряпнула с Федором Петровичем какого-то легкого вина. Петрунько принес это вино и сказал, что именно эту марку подают в синагогах. А там в этом знают толк. Юля была пьяная от слабости и от того, что из нее постоянно высасывали молоко.
Юлина сестра Полина кричала в трубку, что так рада за нее и за Гришу, и особенно за бабу Маню. И при первой же возможности приедет к ним сказать это лично. Большой привет увеличенной семье Ривкиных через нее передавал Давид Самойлович Жук. Он в четвертый раз без всяких болезненных ощущений и материальных потерь стал дедушкой.
Муля, как самый прагматичный из всех, высказал мысль, которая пришла в голову не только ему:
– Теперь есть одна Ривкина – коренная израильтянка. И когда-нибудь, через много лет, если, конечно, мы доживем, она поможет нам хорошо устроиться в этой стране.
– Когда она вырастет, – сказал Гриша, – мы построим в Израиле коммунистическое общество. Здесь все будут равны, все будут счастливы.
– Ша! – крикнула баба Маня. – Тоже мне Ленин выискался. Ты что, не помнишь, как он закончил?
– Но его дело, – продолжал Гриша.
– Прокакали его дело, – вздохнул Муля, прерывая Гришин тезис. – А его тело усохло и просится под землю. Вот и водка кончилась.
Гриша вздохнул тоже, и не ясно было, по какому поводу.
– Нет, все же хорошо, что вы успели зачать дочку на Украине, – добавил Самуил.
– Откуда ты знаешь? – подозрительно посмотрела на него баба Маня.
– Что я, до девяти месяцев считать не умею?
– И что в этом хорошего? – спросила Зина.
– Там, на Украине, климат для зачатия детей благоприятный. А здесь, в жаре и духоте, детей делают на сквозняке. Поэтому они такие худые рождаются. И воинственные.
– Ты, Муля, – сказала баба Маня, – оказывается, теоретик межполовых отношений.
– А как же. Как и любой нормальный мужчина в расцвете лет.
– Как ребенка назовем? – поинтересовался после паузы Муля. – Если вы еще не придумали, у меня есть разумное предложение.
– Мою дочь будут звать Кларой, – вмешался Гриша. – В честь Клары Цеткин, первой немецкой революционерки.
– Я революционерку грудью кормить не собираюсь, – возмутилась Юля. – Какое имя дашь ребенку, тем она и станет. Лучше что-нибудь мирное.
– Вот и я говорю, – опять сказал Муля. – Давайте назовем девочку Риммой.
– Объясни, – попросила баба Маня. – Почему Риммой? У нас в роду Римм не было.
– У меня все продумано, – ответил Муля. – По буквам читаю. Р – ребенок, и – израильский, м – мирный, ма – мамин или Манин. На любой вкус.
– Одобряю, – неожиданно первым отозвался папа Гриша.
– Мне нравится, – скромно улыбнулась Юля.
– Малахольный, – махнула рукой баба Маня и пошла в холодильник за заначкой водки. – За Риммочку Григорьевну надо выпить.
***
Миша учился в израильской школе четыре месяца, когда к ним в класс привели новенького из Жмеринки. До этого Ривкин был последним по времени прибытия эмигрантом и привлекал всеобщее внимание. Как обычно бывает в детских коллективах, выбирают какую-нибудь жертву для насмешек и не знают к ней жалости. Особенно, если отличается чем-нибудь от всех.
Миша был мальчик плотненький. Но среди евреев это не исключение, ну, вы уже в курсе. А на физкультуре только один эмигрант из Румынии мог подтянуться больше одного раза. И пробежать больше пятидесяти метров без одышки. Поэтому здесь дети были равны. Иврит ему давался легко, потому что система изучения языка была построена в виде игр и просмотра мультиков. Одна проблема была у мальчиков, приехавших из Советского Союза – им своевременно при рождении не сделали обрезание.
Миша и не знал, что это такое, до того момента, как их класс в первый раз повели в бассейн. После урока плавания в мужской душевой, как только Ривкин снял плавки, раздался громкий смех. Он стоял под душем, а все одноклассники собрались вокруг него и показывали пальцами, громко и весело смеясь.
Миша перепугался, не понимая, что это у него там растет не такое, как у всех. И стеснялся, не зная, у кого спросить. Ведь для того, чтобы спрашивать, надо было показывать.
Самым доверенным человеком у него была баба Маня. Но как поговорить с ней, ничего не демонстрируя? Это вопрос. Но ответ нашелся сам по себе.
Баба Маня по воскресеньям мыла запачкавшегося за неделю внука в ванной.
В Израиле никто, кроме богатых людей, которых не так уж и много, не пользуется проточной водой. Если моют посуду, наливают воду в тазик, который ставят в раковину, туда же средство какое-нибудь экономичное. И споласкивают в этом же тазике, только уже без средства. Вода, увы, дорогая.
То же самое касается и мытья людей. В ванну ставят корыто для экономии. Туда встает голенький Миша, потом наливают теплую воду. Баба Маня надевает полиэтиленовый плащ и шапочку, разувается и приступает к процедуре мытья внука.
Так было и в этот раз.
Когда рука бабы Мани с намыленной мочалкой дошла до того места, над которым смеялись одноклассники, Миша невинным голоском спросил:
– Бабуля, ты там ничего смешного не видишь?
– Где? – не поняла Маня Арковна.
– Ну, там. Где трешь.
– Я не поняла, Михаил. Ты меня интригуешь. Ты что, уже стесняешься меня?
– Ну что ты, бабуля.
– Так в чем дело? Может, сказать папе, чтобы теперь он тебя мыл?
– Не надо. Он заставит петь меня вместе с ним песни его молодости. Надо мной и так все мальчишки в школе смеются.
– Почему?
– Не знаю. В душе показывали пальцами и ржали.
– Куда показывали?
– Туда, где ты сейчас мочалкой водишь.
– Ах, вот оно что. А ты, когда в душе стоишь, попкой к ним поворачивайся. А я что-нибудь придумаю. Не волнуйся, попки у всех одинаковые.
Что в таком случае у всех разное, Миша так и не понял.
***
Вечером баба Маня решительно выключила телевизор и в ответ на возмущенно раскрытый рот сына сказала ему «Ша!»
– Я, таская весь день свежемороженую фигню, не заслужил право на час у телевизора? – спросил разъяренный Ривкин.
– Заслужил, Гриша, но сделай перерыв. У меня к тебе серьезный разговор.
– Для серьезных разговоров существуют партийные собрания. Что у нас могло произойти более важное, чем выборы на Украине?
– Над твоим сыном смеются в школе.
– И из-за этого ты прервала выступление депутата от Чернигова? Надо мной смеялись все десять лет, и ничего, ты никогда не делала из этого трагедии.
– Гриша, выслушай меня внимательно. И не как бывший коммунист, а как еврей.
– Одно другому не мешает, – буркнул Ривкин.
– Только не в этом случае, – вздохнула баба Маня. – Попробуй догадаться, почему смеются над твоим сыном, когда он в школе снимает трусики.
– Боже, зачем он это делает? – не на шутку перепугался Гриша.
– Там все это делают, когда принимают душ после посещения бассейна. Это ты в общественных местах трусы не снимаешь, поэтому не в курсе.
– Мама, я служил в армии и мылся в общей бане. И никто никогда.
– Ты служил в Вологодской области. А там этот недостаток был в порядке вещей.
– Что ты называешь недостатком, мама? Если бы у меня был недостаток, то не было бы двоих детей.
– Ша! Давай говорить прямо, раз ты не хочешь понимать намеков. Придется тебе взять Мишу и сделать вместе с ним обрезание.
– За что? Мне ничего не мешает.
– Не посылать же ребенка одного на эту Голгофу. А вместе веселее.
– Никогда! Я – член партии.
– Ничего, будешь обрезанный член партии. Ты сам говорил, что одно другому не мешает.
– Мама, я боюсь, – вдруг признался Гриша. – А вдруг.
– Ничего страшного, – погладила баба Маня его по голове, – двое детей у тебя уже есть. Да шучу я. Еще не было случая, чтобы они отрезали лишнее.
– Я – невезучий. Значит, буду первым.
– Не морочь мне мозги. В воскресенье пойдете в больницу и все там сделаете.
– Я никого там не знаю.
– Хорошо, попрошу Федора. Он везде уже свой человек, договорится, чтобы вам все сделали в лучшем виде.
***
В воскресенье Федор Петрович в кипе, Миша со слезами и Гриша с партбилетом пошли в больницу.
Петрунько вошел первый, через пять минут вернулся веселый.
– Идите быстро, прямо сейчас и отрежут.
Гриша вспотел и похолодел. Он вытолкнул вперед сына, который уцепился обеими руками и левой ногой за отца. Миша, хоть и не понимал, что сейчас должно произойти, но по реакции отца догадался, что должно быть больно.
– Ладно, – улыбнулся Федор Петрович. – Пойду я первым. Говорят, что для гигиены это очень хорошо.
И скрылся в кабинете. Ривкины замерли в ожидании.
Через десять минут открылась дверь, и Петрунько вышел, напевая «Ничто не вечно под луной».
– Ну? – спросил Гриша.
– Как ноготь подстричь, – сквозь зубы улыбнулся Федор. – Идите уже, а то придется в очереди стоять.
***
Вечером они все втроем лежали кто где в квартире Ривкиных. Ходить никто не мог. Этот стон у них песней зовется.
– Теперь я примерно понимаю ощущения индейца, у которого сняли скальп, – простонал Гриша.
– Манечка, – прошептал Федор, – как честный человек, ты должна выйти за меня замуж. За эти нечеловеческие муки.
Им всем дали аспирин с анальгином, и Миша уже спал.
Зато через два дня в душевой, когда одноклассники начали смеяться еще до того, как он снял плавки, Миша быстро заткнул им всем рты, показав, что он – настоящий еврей.
Кстати, а тот мальчик, который пришел в школу через четыре месяца после Миши, от физкультуры был освобожден. По состоянию здоровья. Вот так-то.
Зато Федор Петрович теперь пил вино по утрам в синагогах с чувством глубокого удовлетворения. Имел право человек.
(продолжение http://www.proza.ru/2010/10/11/779)