You touch my hand,
As colours come alive in your heart and in your mind.
Я вошел в темное и длинное, похожее на змею, здание школы. Нужно было пройти проверку и сделать так, чтобы твое имя попало в списки. Без этого нельзя сейчас – задохнешься или замерзнешь, или, что проще всего, сойдешь с ума в этом мире, полном таких зданий, разных форм и размеров, темного, слепого, безнадежного и потерявшегося цвета. Особенно страшно они выглядят с чисто-вымытыми провалами окон: когда так хорошо видно, что и внутри темно, что кто-то еще такой же сидит там, в темноте...
Комиссия, состоящая из одной худой и замерзшей, но очень серьезной женщины с покрасневшим кончиком носа, располагалась в большом зале. Логично было бы ожидать, что по углам гулял сквозняк, но нет: просто там было темно и холодно, да как и везде.
На окнах висели окоченевшие занавески, тонкие тюлевые недвижимые занавески синего цвета. Очереди на запись не было, просто в зале была толпа. Люди подходили и отходили, и уходили... Я не хотел тянуть и подошел к ней сразу, выгрузив на запачканный в краске и кое-где обгоревший стол из покрытой лаком фанеры все мои сохранившиеся документы. Что-то, да было ведь, у многих было и того меньше. Все люди в зале были одинаковые – сейчас даже в голову никому не приходила глупая мысль выделяться. Сейчас весь мир еще отходил от шока после многолетней войны. Люди рождались, пока она еще шла и умирали, а она еще продолжалась. Но хуже было тем, кто родился в это безнадежное время: еще живые свидетели войны хоть когда-то видели смысл, а мы знали его только по рассказам о войне – они были для нас сказками. Все тут стояли и думали о том же, или уже потерялись и старались вновь найти то, о чем они размышляли, а кто-то уже не искал. И все-таки как же много нас пришло на запись. Когда восстановили школу, она стала казаться последним оплотом смысла, люди потянулись, как бабочки на свет, замерзшие бабочки, с крылышками в инее, к темному цвету надежды. Люди-люди-люди... А хоть кому-то страшно, какие мы одинаковые? Я бы его не понял, но обязательно пожал бы руку.
К столу подошел еще один надеющийся человек, и он отличался от других. Возможно, это странно, но я, разглядывая людей, всегда начинаю с губ, нет, я, конечно, не задерживаю на них взгляд, сейчас люди практически не отличаются... хотя иногда мне достаточно одного взгляда на губы, чтобы понять – дальше я смотреть не буду. А эти губы были другими.
Серые. Они были будто покрыты тонким слоем пыли, таким несметаемым и нестряхиваемым. Удивительные.
- Вы приняты.
С тех пор, как я это услышал, я постоянно видел рядом с собой эти губы. На занятиях и в коридоре, и в огромном школьном дворе, похожем на огражденный кусок вечности. Школа действительно оказалась спасением, но не в занятиях было дело: там я не видел ничего для себя сложного или интересного, кроме серых губ, произносящих ответы, знающе, но чуть дрожа. Зато теперь мне было за какую мысль держаться сквозь всю эту безнадежность. Я думал о пыли на этих губах. Я изучил и запомнил контур этих губ, до каждой черточки, во всех настроениях, которые я видел. Кажется, это называется мечтой. Хотя сейчас у нас ведь даже мании – не такая частая вещь.
Однажды мне посчастливилось посмотреть на эти губы вблизи... На школьном дворе, около странного сооружения, похожего на стакан, только в полтора человеческих роста и с очень толстым стеклом. Внутрь него с неба устремляется мощный поток воды, завихряющийся внутри, превращающейся в огонь и вновь устремляющийся в небо струей пара. И как только стакан не раскалывается, когда в нем вся мощь стихий?..
Это называют рекой, настоящей.
Так вот там, совсем рядом с собой я видел эти губы... Я смотрел на них и запоминал, запоминал, какие они, когда поражены чем-то. Безусловно, всегда, удивительные.
- Почему ты все время смотришь на меня? – шевельнулись серые губы.
- Я смотрю на твои губы, - ответил я и, наконец, перевел взгляд на их обладателя. Она не была какой-то потрясающе красивой. Худая, но не самого высокого роста. Кроме губ в ней примечательными были, пожалуй, только волосы. У них был теплый оттенок. А глаза, тоже серые, но еще надеющиеся и ищущие.
- А что тебе в них? – и она облизнула свои губы, казалось, зная о серой пыли и стремясь убрать ее.
- Пыль... Пойдем?
И мы вышли из здания школы. По улицам ходили люди, заглядывая друг другу в лица, ища кого-то, ища что-то... Переулки около морга были пустыми. Людям там некого было искать. Не было смысла думать об этом месте, и все старались не думать о нем.
Мы остановились. Я смотрел на ее губы, а она улыбнулась мне.
- Почему они у тебя такие?
- Хм, - она продолжила улыбаться, но немного грустно. – Сейчас многое непонятно.
- Ты умеешь улыбаться, - я поднял взгляд на ее глаза.
- Это несложно. – Она протянула пальцы к моему рту и подняла вверх уголки. Потом отпустила руки, и мышцы моего лица расслабились. – Нет, ты не понял. Нужно продолжать улыбаться, ты попробуй. – Я попробовал. Какое-то странное чувство, похожее на тихий, слабый голос воспоминания, зашевелилось внутри.
- Улыбаются, когда рады чему-то. Ты рада?
- Меня зовут Эннленди.
- Зачем? – зачем представляться?
- Чтобы ты знал мое имя. Мог меня найти.
- Тогда я просто буду искать твои губы. Мне не нужно твое имя.
- Хорошо...
Она провела пальцем по губам и сказала:
- Знаешь, я никогда не искала смысла. Я всегда искала человека, которому буду нужна. Кажется, нашла. Правда, тебе нужна просто пыль ... Но это уже что-то.
Я шагнул к ней, в тот момент казалось, что это будет единственно верным, и провел языком по ее губам, тогда казалось, что это поможет от пыли. Она тут же сомкнула руки за моей шеей. Она ничего не сказала. И я продолжил, еще раз и еще раз. Постепенно она, кажется, решила мне помочь, и это стало похожим на то, что моя бабушка описывала как поцелуй. Я помню, она тогда плакала. Она снова улыбнулась и крепче сжала руки.
Я последний раз обвел языком контур ее губ и отодвинулся. Пыль не исчезла, просто она стала тонко просвечивать красным. Так стало еще красивее.
- Ты назовешь меня по имени? Пожалуйста...
Она посмотрела на меня умоляюще. Ее губы и сейчас завораживают меня, но улыбающиеся они нравятся мне больше... Но я не понимаю.
- Зачем?
- Пожалуйста... Я буду думать, что нужна тебе.
- И ты улыбнешься?
Она улыбнулся сразу.
- Можешь не называть.
И она приблизила свои губы к моим. И смысл был найден.
И совсем неважно, что мое имя она узнала из документов, ведь оно, в обрамлении ее удивительных губ звучало так, что многое становилось неважным.
И так несложно, оказалось, вызвать ее улыбку – нужно просто позвать ее по имени.
Вдохновленный эффектом, я готов был произносить ее имя вечно.
А потом решил просто быть с ней. Она всегда обращается ко мне по имени, а я к ней иногда. Но теперь она всегда счастлива.