Опыт социальной критики
По книге: В. Маканин. Повести. М. Книжная палата. 1988
Всякое истинно художественное произведение ценно тем, что оно, кроме чисто эстетического наслаждения, дает возможность на нем, с помощью него, рассматривать различные стороны действительности, поскольку, отражая реальный мир художественными средствами, оно тем самым дает картину жизни во всем ее объеме, во всех ее противоречиях.
А поскольку главным действующим лицом любого художественного произведения является человек, то каждый герой такового есть обязательно носитель и продукт тех общественных отношений, которые в данный момент сложились в обществе.
С этой точки зрения, познание общества посредством изучения художественных произведений, рожденных этим обществом, и есть критика, подразумевая, что познание общества посредством создания художественных произведений и есть собственно искусство.
Этот вывод основан еще и на том, что всякое познание есть критика, потому и всякое художественное произведение критично по своей внутренней сути, а собственно художественная критика, то есть критика критики — это уже вторичное познание, то есть познание не столько действительности отражаемой, сколько уже отраженной в данном произведении.
И здесь есть два способа критики.
Первый предполагает критику не столько самой вещи, сколько общественных условий, способствовавших ее созданию, опираясь на те образы или типы, которые создал художник.
При втором способе произведение рассматривается не только и не столько как отражение реальности, но и как самостоятельная реальность.
Можно сказать иначе — в первом случае произведение служит средством, во втором — целью критики.
Если же уточнить термины, то в первом случае это скорее социальная критика, во втором — скорее эстетическая. Хотя грань между той и другой, конечно, условна. Обычно одно перетекает в другое и наоборот. Но здесь важно все-таки не путать одно с другим. Либо ты рассматриваешь реальную жизнь при помощи художественного произведения, либо само это произведение как реальность. Цели каждой из этих разновидностей критики различны.
Это длинное отступление понадобилось для того, чтобы читающий эти заметки сразу мог сориентироваться в тех рассуждениях, которые предлагаются ниже.
Речь пойдет о повестях Владимира Маканина «Предтеча», «Утрата» и «Один и одна». Здесь не ставилось целью делать разбор этих повестей по эстетическим критериям, это просто попытка в меру сил и возможностей рассмотреть на материале произведений некоторые проявления общественной жизни, особенно обративших на себя внимание именно в те годы, когда и были написаны повести.
Само обращение к этим повестям уже подразумевает то, что их художественная ценность и оригинальность несомненны. И это принимается без доказательств, опять-таки потому, что ставилась совсем иная цель.
Если коротко изложить суть того явления, о котором пойдет речь, то это поиск «веры» в обществе, в котором неоднократно на протяжении практически одного поколения разрушались те основы, на которых держалось массовое сознание. Сначала критика и разрушение христианских догматов и установление «новой веры», «евангелием» которой явился пресловутый «Краткий курс», а затем покушение на эти догматы и постепенная их эрозия, сопровождавшаяся с одной стороны попытками укрепить, реставрировать эти догмы, а с другой — массовое искание иных «вер», могущих стать основой миропонимания той или иной группы людей или индивидуума.
Повесть В. Маканина «Предтеча» — это одно из ранних предсказаний этого процесса, что само по себе говорит о несомненной талантливости и автора, и произведения. Ценность же этой повести еще и в том, что само явление это не апологетируется, как в некоторых из последующих произведений других авторов, но показано с известной долей недоверия, выразившейся в несколько пародийной подаче и героя и его окружения.
Не дар Якушкина сам по себе, хотя сам этот феномен описан блестяще и психологически, и в деталях, а то, как этот дар действует на окружающих, представляет для нас наибольший интерес. Ведь сам герой не сразу осознает свою силу, а открыв ее, подводит под обоснование ее свою философию. Он считает, что болезнь человека есть материальное выражение того плохого, что в течение своей жизни этот человек сделал. Хотя очевидно, что воздействие на больного вполне укладывается в современные понятия о лечении. Здесь и травы, и массаж, и воздействие биополем и главное — гипнотическое воздействие словом на систему саморегуляции организма, которая и включается на уничтожение злокачественной ткани. Словесное бормотание и вера в свою теорию, фанатичная вера «переламывает» психику больного.
Но как тянутся люди к Якушкину! И в основном люди каким-то образом ущемленные в жизни. Больные, неудачники, не выдержавшие жизненной гонки. Тянутся к нему «ища веры», как прямо и говорится автором. Та общественная система, которая сложилась, не давая выхода силам и способностям человека на материальное или духовное производство, невозможность выражения своих интересов через политические структуры, неизбежно толкала на поиск какой-то иной, абсолютной веры.
И поскольку только вера, при отсутствии твердых убеждений, основанных на знании, может в какой-то степени дать осмысленность и ясность даже неудачно прожитой жизни, постольку людей притягивает всякая деятельность, как бы дарованная свыше, не имеющая сколько-нибудь объяснимого смысла. Таким, в данном случае, оказался Якушкин. Но, к чести автора, он идет до конца в исследовании этого явления. Якушкин теряет дар, умирает женщина, которой он не смог помочь и бог перестает быть богом. Он становится тем, кем и был бы, не почувствуй он в себе силы. И уже не помогает его теория. И нет ему веры. Но так в повести.
А если представить, что Якушкин погиб, не дожив до своего краха, погиб в свой звездный час. О, он бы стал несомненно одним из многих нынешних «богов» и божков. К чести Маканина как художника, он пошел до конца и метаморфозу Якушкина довел до логического завершения, показав истинную цену самозваных пророков.
И не случайно Якушкин и сам считает себя предтечей того, чей дар не исчезнет, потому что он-то истину познает до конца, овладеет тем, к чему стремился наш герой, фанатично и упрямо.
И в каком-то смысле действительно Якушкин стал предтечей многих доморощенных «богов», так приковавших к себе внимание в недавнее время. Крах многих из них впоследствии был предсказан Маканиным блестяще на примере жестокой судьбы его угрюмого героя.
Но сама проблема святости не перестает волновать Маканина и в другой его повести. Купец Пекалов, роющий туннель под Уралом, герой повести «Утрата», тоже был святым в глазах окружающих как раз потому, что он делал фанатично работу, которую никак нельзя было объяснить. И это привлекало людей, потому что если объяснить нельзя, то значит это «божье дело», значит это нужно кому-то зачем-то свыше. «Если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно». Ах, как хочется верить, что действительно нужно. Во что еще верить? Ведь если ничего высшего не существует, значит «все можно»? Не только Иван Карамазов свихнулся на этой коварной дилемме. Но раз Пекалов роет никому не нужный туннель, значит это «там» нужно. А раз это самое «там» есть, значит не все можно. Вот и объяснение того, что ты сам не должен ни во что вмешиваться, дабы не разгневать никого «там, наверху». Даже бойкий призыв «эй, вы, там, наверху» подразумевает, что «есть кто-то там».
Как просто жить, когда есть вера, все понятно, все ясно, а если все-таки жизнь не укладывается в догмы этой веры, значит я плохой, а жизнью руководят «оттуда», так уж «на роду написано», «судьба такая», «там зачтется» и т. д.
Но вернемся к «Утрате». Сразу же после легенды о Пекалове идет легенда о китайском враче, только тогда вошедшем в легенду, когда он сделал нечто совершенно бессмысленное — решил вскрыть голову императора и поплатился жизнью. И затем рассуждение автора и героя повести вообще о том, как появляется легенда и почему лишь одержимые бессмысленным делом становятся героями легенд. Герой повести не знает ответа, он лишь предполагает — не есть ли тоска по тому, что от тебя ничего не останется, так же, как и тоска по корням, которые ты забыл, — не есть ли это некая «надчеловеческая духовная боль».
И опять Маканин дальнейшим ходом повести разрушает то, что выстроилось вначале. Герой повести рассказывает легенду и вспоминает свой бред в болезни и затем поездку в умершую родную деревню, как бы пытаясь уравняться в одержимости с купцом Пекаловым, но конечно, потуги эти смешны. Ничего от него не останется, даже легенды. И это страшно. И он это понимает. И хочет найти опору в прошлом, хоть как-то быть причастным хотя бы к туннелю, что рыл Пекалов, но увы... Бред остается бредом, деревни нет, а своего туннеля герой повести прорыть уже не сможет. И это-то и есть главная утрата. И понимание этого толкает к поискам веры, которую каждый находит соответственно своему уровню. Кому-то Якушкин, кому-то красивая легенда о туннеле, к которому ты якобы причастен — не зря же в бреду все время в туннель упирался.
А кто-то приходит к идее «роя», причастность к которому только и дает смысл жизни. Неважно, что ничего так и не смог в жизни сделать, а наоборот — всячески избегал этого самого «роя». Это герой повести «Один и одна» Геннадий Голощеков. Вариант Клима Самгина нашего времени.
Есть опасность, осуждая этих героев за бездеятельность, впасть в крайность, ругать их за несостоятельность. Но надо опять-таки вспомнить о той машине насилия, называемой государством, которая, в общем-то, и не дала развиться никому из героев повестей Маканина. Не от хорошей жизни ищут они веры. В коррумпированном, насквозь лживом слое общества, в котором живут герои повестей, не признающие законов «свиты», но невольно им подчиняющиеся и оттого страдающие, они вынуждены искать иной духовной опоры. Церковь ли, доморощенная ли религия, мифы ли о «светлом будущем» — только бы удержаться, уцепиться за что-то прочное в этом непрочном мире. Но все в нем зыбко, хрупко, а неведомые законы общества так жестоки, что только вера во что-то «божественное» и может дать хоть какую-то опору, вставши на которую можно спокойно ожидать небытия, особенно , если за ним обещается нечто светлое.
Рассказы людей, побывавших в состоянии клинической смерти почти абсолютно похожи. Туннель, через который пролетаешь, свет в конце туннеля. Жизнь прокручивается с начала до конца до мелочей. И наконец «светоносное существо», встречающее тебя там, в конце туннеля. А вот что дальше — никто не знает, поскольку их вернули обратно.
Аналогия с туннелем, который рыл под Уралом купец Пекалов и «светоносным существом», которое якобы увидели слепцы в конце туннеля, очевидна.
Безусловно, жизнь богаче любого из ее отражений, и мы так и не можем научно объяснить зачем мы живем и кем посланы в этот мир, и зачем мы осознали свое существование. Думать об этом будет еще не одно поколение художников.
В этих же заметках сделана попытка рассмотреть лишь один аспект жизни общества, а именно современное богоискательство как результат атрофии политической жизни общества на примере интересных произведений Владимира Маканина.
Бесспорно, проблематика повестей гораздо богаче, многовариантнее, и то, что использовано из них в этих заметках, лишь маленькая часть того, что в них есть.
Впрочем, точно так же, как и наши рассуждения о вере — это лишь одна из попыток рассмотреть громадную проблему поиска духовных ценностей в современном мире. Да и сами эти заметки не что иное, как вариант такового поиска. Как, наконец, и повести Владимира Маканина, о которых шла речь.
1989