Мало кто знает или видел, как тоскуют горностаи

Многие знают, как тоскуют собаки или кошки, когда у них уезжает или умирает хозяин. Но мало кто знает или видел, как тоскуют горностаи. Почему?
Они не домашние животные, их сложно приручить, но если это удалось, то можно быть уверенным, что этот мелкий, гордый зверёк больше не оставит никогда.

Уже прошёл час с тех пор, как я пришёл сюда в который раз за прошедшие полтора месяца. Голову, покоящуюся на скрещенных руках, давило тупой болью от малого количества сна, переживаний и общего нервного состояния. Уже сорок пять дней я вновь сидел на таблетках и антидепрессантах, всё чаще и чаще возникало полное отсутствие всякой координации, тогда было даже сложно выйти из дома, голова отказывалась соображать. Я терялся, путался даже в привычных и элементарных задачках, где просто нужно действовать по одной и той же схеме. Мысли сталкивались, я забывал алгоритм жизни, память ухудшалась, приходилось записывать план дня, чтобы не забыть что-либо сделать, хотя раньше я в этом не нуждался. Аппетит постепенно востанавливался, сугубо благодаря тому, что я понимал: надо есть. Конечно и голод заставлял это делать, но, когда к мозгу присоединялся чувственный план, проглотить хотя бы кусок было сложно. Мишель было не лучше, но как девушка в данном случае она была более приспособлена к жизни, благодаря инстинктивному женскому чувству самосохранения. В общем, однажды Ми пришла в ужас, наведавшись к нам домой и застав абсолютно пустой холодильник, заметив, что бутылка водки в морозилке давно уже прикончена, хотя такого сроду не бывало до комы, и общее моё не самое лучшее состояние... Пришлось поддаваться влиянию и идти с ней в магазин. Последовавшая этому походу промывка мозгов оказалась как раз кстати. Наверное, это и было нужно: проехаться танком по мне, чтобы заставить меня вернуться к жизни, а не доводить себя до истощения, как физического, так и ментального.
Руки охлаждало белое больничное покрывало, на котором я и устроил их, серые, потускневшие глаза смотрели то перед собой, то на бледное лицо Рыжего, а кресло я игнорировал по полной программе, хотя врачи старательно пытались запретить мне сидеть на полу у кровати. Ничего у них не получалось, я либо упрямо стоял на своём, доводя их до того, как они махали рукой и сокрушённо позволяли делать мне, что хочу, либо садился в кресло, а потом, оставаясь наедине с Ди, сползал на пол. Не знаю, неудобно в кресле. Далеко слишком. Далеко от него.
Прошло полтора месяца, а пока ни утешительных, ни сокрушающих прогнозов сделано не было. Все шансы опирались только на его личную волю к жизни, медицинское ухаживание и случай. В такие минуты понимаешь, почему люди верят в Бога и молятся ему. Потому что им нужно что-то более стоящее для верности, чем случай, удача и везение.
Молиться Богу... Глупо. Нет никакого Бога. Есть только твоё стремление видеть его живым, чувствовать его рядом, а для этого молитву заменяет неуёмное насилование мозга и убитые стоны в подушку по ночам, когда всё нутро мечется больным зверем, потому что его нет. Нет его рядом. Непонятно, как он себя чувствует, очнётся ли и в каком состоянии, или не... или да, не очнётся. Есть и такой вариант. Возможностей много, но уже не пятьдесят на пятьдесят. Пора браться за теорию вероятности и просчитывать шансы, но я до сих пор боюсь это сделать, боюсь узнать научно то, что висит передо мной вопросом. Мне страшно. Не было так страшно с тех пор, как мне пришлось с помощью Валентина сбегать из России в Германию, почти что в неизвестность, скорым темпом и без задержек.
Плохие ночи, бессонные, выматывают. Очередные воспоминания тяжёлого прошлого соединяются со счастливыми днями с Рыжим - от этой конгломерации становится только хуже. Слишком мощные и яркие, слишком насилующие мозг и душевное состояние. Я оказался вымотан, вымотан настолько, что стал рассеянным, нервным и забывал есть.

Он рычит, грозно так и по-звериному, надвигаясь и вжимая меня спиной в каменную кладку.
- Ого, псинка разозлилась! Что же такое произошло? - С напрашивающейся издёвкой вскидываю брови, усмешкой скалясь в его лицо, пока Шайн сплёвывает, грязно, рычаще матерясь, и пришпиливает меня к стене всем мощным телом.
Опасно наклоняется к правому уху, а с моих губ стирается самодовольная вызывающая усмешка.
Таким мощным зверем, неспешно, неминуемо наклоняется, и у меня сердце падает пульсом в пах, бешено и замирающе стучась там.
- А то ты не знаешь, ****ская твоя душонка... - низко рокочет хриплым басом в моё правое ухо, добираясь одной горячей рукой до живота как полноправный хозяин проскальзывая потом на мою задницу и грубо притягивая к себе.
Я хочу оторваться от него, отпихнуть, почувствовав укол несправедливой обиды за такие слова, но только полминуты. И этот кобель знает, как меня обезоружить.
Все внутренности расплавлены. Все нервны напряжены до предела. Всё, что моё, готово чувствовать каждое прикосновение обнажённо. Всё это согласно отдаваться ему.
Упираясь затылком в стену за собой, скольжу по ней вниз, щекоча камень серебристыми прядями, и стонуще выдыхаю от беззастенчиво приятных ощущений, сползающих по позвоночнику ниже. Прищуренные серые глаза изучают его хищное лицо, а рука дёргает за пояс, ещё круче вжимая его бёдра в свои.
- Грязный ты кобель...
Лающе смеётся, слишком жестоко для игривости подталкивая тазом к стене. И мне совершенно похрен, где мы, когда я разворачиваюсь к нему спиной, поворачивая голову и с заведённым урчанием кусаче целуя в губы. Главное - это мы. Всё остальное - шелуха.

Стук в дверь заставляет вздрогнуть и поднять голову, обернувшись и чувствуя, что мог бы ощетиниться в этот момент. Кто-то пришёл сюда, когда он беспомощен и не способен защитить себя, но приходится успокаивать в себе этот чисто звериный инстинкт оберегать своё до последней капли крови. Всего лишь врач, с которым я часто вёл переговоры по поводу того, что в кресле я сидеть отказываюсь.
- Простите, герр Дольх, но уже поздно.
Да похуй мне, что поздно. Я не хочу уходить от него, хочу остаться. Но невозможно. Чёрт побери, невозможно, потому что завтра рано вставать, а сегодня на работу.
- Да, конечно. Простите, что задержался.
- Ничего, всё в порядке. Я понимаю.
Ни хера ты не понимаешь. Хотя ладно, может и понимаешь. Может у тебя ещё что хуже было... Да нет, просто ты много видишь подобных картин одинокого просиживания у кровати впавшего в кому. Просто это так заведено: говорить "я понимаю" в таких ситуациях.
Боюсь поцеловать в губы и не ощутить никакого ответа. Тёплый лизок на твоём плече, и только мышцы на нём едва заметно вздрагивают от этого прикосновения. Всё не так плохо, как могло бы быть, но лучше от этого не становится ни мне, ни тебе.
Поднимаюсь с пола, забираю куртку с кресла и замечаю, как доктор опять качает головой, не одобряя моего вечного положения на полу, а я на немного затёкших ногах прохожу мимо него.
- До свидания, герр Фрид.
- До свидания.
Провожает меня взглядом, а я не смотрю на него, зато оборачиваюсь, чтобы снова отдать дань этой картине: бледный Рыжий остаётся в больничной кровати в палате, а я не могу остаться рядом с ним на всё это время. Тоска сжимает горло, и я быстро киваю доку, направляясь к выходу.
У него снова отрастают волосы... А ведь только что обрезал их. Грёбаная Япония.

Работать сегодня не пришлось: Эд подменил меня, чтобы в следующий день быть свободным, так что в клубе мне делать было нечего. За исключением того, как сидеть за барной стойкой и отрешённо смотреть в бутылку золотистой текилы. Общения с коллегой по работе я старался избегать, благо ему и так было чем заняться, не только мою душу обнажать на предмет проблем, тем более он знал, что у меня произошло. Да и вообще, все, кто знал, могли только помочь развеяться, что получалось не очень-то, но попытки были. Но сейчас вместо желания веселиться меня волновала одна, свербящая в заднице проблемка под кодовым названием: недотрах. Самый что ни на есть. Качественный и вопиющий.
Хотелось сползти по стойке и застонать в голос - настолько тело желало секса, которого я не мог получить. Твою мать, уже полтора месяца только своими силами, кусая подушку и глухо, зверино хныча от несправедливости и невозможности получить больше, либо используя как опору стену в душе. Хотелось горячих рук, укусов, поцелуев, проникновения и быстрого темпа, когда пот стекает по шее, минует линию позвоночника и скатывается во впадину между ягодицами, когда ломаешь позвоночник, прогибаясь и вжимаясь всей кожей в любимое тело. Боже мой, как мне хотелось стонать в голос, кричать, обнажая удовольствие, дрожать после оргазма и засыпать в его объятиях после или переходить на второй круг, смяв все влажные простыни под конец. Господи...
Привалившись к дереву стойки, глухо стукнувшись лбом об него, скуляще выдыхаю. Всё равно никто не услышит за шумом музыки и веселья.
Так плохо, так... Приучили, блять, теперь страдай ходи. ****ь.
Поднимая голову, упираюсь локтём в гладкую поверхность, смотря на рюмку. Нервы напряжены до предела, крыша едет от таблеток, от отсутствия сна, от отсутствия половой жизни в настолько уже привычном понимании, что в голове не укладывается, как можно поступать иначе.
Очередное осознание того, что никто не знает, когда я смогу его вновь почувствовать в себе и просто оказаться в его объятиях, вдохнуть его здоровый запах зверя, а не этот, больной, пропитанный медикаментами и стерильностью, заставляет взвыть. Я берусь за бутылку и остатки её доливаю в свою рюмку. На *** лаймы, соль... Опрокидывая в себя жгучую текилу, зажмуриваюсь, мотнув головой, и опускаю ноги на пол, освобождая стул.
К чёрту. Пойду немного отвлекусь, а потом домой.
Прислушиваясь к музыке и ныряя в поток людей на танцполе, вливаясь в их ритм, сканирую присутствующих на предмет составления компании, чтобы не скучать мне одному и не заниматься онанизмом хотя бы в плане танца. Muse? Да, похоже. Отлично, и это сойдёт.
Когда ты движешься в толпе движущихся людей, невольно приходится принимать их правила, не быть столбом и не стоять на месте. В данном случае мне пришлось подстроиться под ритм, ловко пробираясь и щурясь, пока не напоролся взглядом на карие глаза высокого, вовсе не уступающего мне в росте мужчины, заинтересованно вздёрнувшего бровь и наклонившего голову. Хмм, красавчик? Не отрываю от него глаз, поворачиваясь лицом и медленными движениями змеи отступая назад.
Ухмылка поднимает уголок его губ, я же на это только саркастически и весьма игриво улыбаюсь, оценивая взглядом.
Высокий, крепкий, с задорными огнями в шоколадных глазах, короткий ёжик чёрных волос, лёгкая щетина, нос, изломанный маленьким подобием горбинки посередине, и, наверное, когда-то давно полученный шрам под глазом. Интересно, на что напоролся? Хотя, кого я обманываю, вовсе не интересно.
Круто разворачиваюсь вокруг оси, как раз в тот момент, когда он оказывается вплотную, и я уже ощущаю сильную руку на своей талии. Слегка щурясь на это, пока только предупреждающе, изучаю его осязательно, зрительно и обонянием. Мне нравится, как он пахнет. Что-то морозное, без сладости, но со свежестью.
Меня колет острым шипом обиды, и я задыхаюсь, как будто мне не хватает воздуха, а выбранный партнёр уже касается губами моей шеи. Мне не хватает запаха остроты, горячности и пряностей. Этого солнечного, необжигающего тепла, этой сумасшедшей жгучести карри, от которой крыша собирает свои манатки и улепётывает куда подальше. Блять, мне так не хватает своей псины... Слишком обострённое восприятие и снятые алкоголём слои защиты имеют не хуже Ди.
Я выгибаю шею, отстранённо млея от прикосновений сухих тёплых губ, не обветренных, к которым я уже так привык. Мои ладони скользят по крепкому телу, изучая его на ощупь, обследуя рубашку, скользя по ремню и бёдрам, пока сильные руки с узловатыми пальцами забираются в задние карманы моих светлых джинсов.
Господи, как я хочу его кусать, его лизать, вбирать в себя, заглатывать целиком и ласкать языком, водя ладонями по внутренней стороне бёдер, на котрых хранятся мои отметки. Боже, тебя нет, я в тебя не верю, но я так развратен, я так этого хочу, я так хочу секса, что мне даже не стыдно. Это естественно, когда тебя так настойчиво и тщательно к этому уже приучили, а затем махом отобрали возможность его получать. И что мне делать, Ди?
Кажется, я скулю, а брюнет одобрительно рокочет, наверняка думая, что из-за него. Он сжимает ладони на моих ягодицах, я придвигаюсь к нему бёдрами и держу за шею, чтобы вместе с ним развернуться. Когда успел обнять его - я не понял.
Его тёмная рубашка была расстёгнута на груди, пряжка ремня ударялась о мою пряжку, и я притягивал его к себе, игриво трясь промежностью о бёдро. Он приподнял бровь, вопросительно усмехаясь, а уже через секунду накрыл мои губы своим ртом, выжидая.
Господи, Ди, я тебя так люблю, но ты не слышишь сейчас ни этого, ни как скулю в ночи без тебя в пустой постели...
Напрягшись и зависнув в его руках, я отвёл взгляд на тёмный пол, глядя на чьи-то ноги, и раскрыл линию собственных губ, давая добро и уже привечая гибкого и влажного партнёра.
У него поцелуи не столь жадные, более мягкие, он пока что только изучает, а мне не хватает именно этого напора, этой звериности и агрессии... С рычанием подаюсь вперёд, выпрямляясь и уже придвигаясь гораздо плотнее к мужчине, изгоняя со своей территории его язык и переходя в его рот. Грубо, с надрывом и душевным изломом сумасшедше целую его, насилуя язык своими ласками. Изумлённые карие глаза, посмеивающийся рык, и он разворачивает нас обоих, так, что я оказываюсь у стены спиной.
Твою мать, как знакомо...
Давление на язык, кусачие царапания, и он заставляет вернуться обратно к себе, перенимая бразды правления в свои руки. И я поддаюсь.
Горячая ладонь обустраивается на моём животе, как будто так и надо, и ведёт вверх, задевая под тканью майки затвердевающий от долгожданных прикосновений сосок, а затем он перебирается на мои оголённые плечи. Чуткие пальцы ведут вниз по светлой коже, так мягко, что мне хочется пьяно мурлыкать от удивительной осторожности этого человека. Придвигаю его ноги одной своей ногой, поднимая колено и бессовестно трясь им о промежность мужчины, когда его руки берут мои запястья в замки. По стене, я чувствую её лёгкую шероховатость, он поднимает мне руки, крепко держа. У некоторых людей такая страсть к лишению возможности действовать всеми конечностями.
Наклоняется к левому уху, а я горько усмехаюсь. Рыжий бы склонился к правому.
- Мэтт.
У него глубокий насыщенный баритон, красивый голос, но не хватает хрипотцы. Наверняка не курит, даже по-немножку. Никакого сигаретного запаха нет на нём.
Минута молчания, пока я размышляю и собираюсь собрать мозги в работающую комбинацию...
- Антимоний.
Знающе усмехается, а затем стреляет шоколадом глаз к выходу.
Ди... Я надеюсь, ты поймёшь.
Прищурив глаза и ответив на этот приглашающий взгляд, резко высвобождаю свои руки из захвата, проскальзывая мимо него и зная, что он смотрит вслед, подзывая его к себе движением бедра и мазнувшим по губам языком.

По пути к дому Мэтта мы разговорились, к тому же у меня был более развязан язык алкоголем при врождённой любви к словам, он же был трезв, так как ещё приходилось вести машину. Что я успел узнать? Ему двадцать восемь, он разведён, работает в издательстве, любит кошек, не курит, любит коньяк и джин, прекрасно водит машину и живёт в большой квартире... Обо мне же он не узнал практически ничего. Я умудрялся увиливать от вопросов о себе, преимущественно поддаваясь разговору о нём, но не хотел говорить о себе ничего. Мне было то жаль, то я банально ревновал. Всё, что моё - моё. Не отдам. Сейчас это собственничество увеличилось до гипертрофированных масштабов, благодаря избитым за месяц нервам и отсутствию этого самоего моего рядом.
Хотелось только одного - Ди. Его я не мог получить, и это выводило из себя больше всего, потому, только закрылась дверь за нами в квартиру и мы разулись, как я резко дёрнул к себе Мэтта, жадно впиваясь в его губы и стягивая с него куртку, а затем и дальше по наклонной.
Надо сказать, он не уступал ни Ди, ни мне в резвости, и я не мог понять, что на это влияло: его характер, голод по сексу или же я, а, может, и всё вместе. Каким-то краем сознания мне была приятна третья мысль, от неё становилось тепло и жарко в теле не только из-за раздевающих и ласкающих меня рук, но и от осознания того, что это из-за меня он так неровно дышит. Конечно нет никакой гарантии, что он так же, как и я, не думает о другом, но на это нам обоим, полагаю, было плевать. На одну ночь. И больше никогда мы друг друга не увидим.
- Только не кусаться и без всяких игрушек, - горячо выдыхаю ему на шею, когда мужчина склоняется над призывно изгибающимся на светлых простынях мной.
Он похож на большого хищного кота, а на груди у него чёрная татуировка с чернильными остриями. Эта деталь напоминает о другой, обвивающей плечо моего любимого зверя, и становится так горько-обидно, что схлынуло бы всякое возбуждение, не проведи брюнет нежными прикосновениями ладоней по моим ногам и животу.
- У тебя красивое тело.
Я слышу его глубокий шёпот около шеи, и по спине бегут колкие тёплые мурашки, а он прихватывает губами светлую кожу, оттягивая на себя, но не задевая зубами. Не кусаться - помнит.
Усмехаюсь, поднимая одну ногу и трясь подъёмом ступни о кожу вблизи его стоящего большого члена.
- Знаешь, у тебя тоже...
И это действительно так. Заметно, что спортивная подготовка ему не чужда: прекрасная гибкость, видные мускулы, пресс, которому может не завидовать только Шайн, обладая ещё более отточенными до идеала кубиками на животе.
А затем нам плевать на слова. Затем есть лишь шумное дыхание двух мужчин, горячечная лихорадка желанного, длительного секса, когда никто друг друга не знает и ищет по всему телу те самые сокровенные места, при воздействии на которые будешь стенать, метаться и впадать в экстаз под партнёром. Он быстро сообразил о моём обострённо чувствительном правом ухе, довольно ухмыляясь и коварно вылизывая его, прижимая к себе одной рукой и водя ею по пояснице. Я высоко мычал, скользя затылком по смятым простыням, я проезжался по ним вверх вслед мощным таранящим движениям крепких бёдер, ласкал тёмным взглядом сильное тело, вызывающе выгибался под ним и сглатывал подступающие к горлу всхлипы, крепко обнимая ногами.
Он красив, обаятелен, он силён, от него вкусно пахнет, он хорош в сексе, но... Это не Ди. Это не мой Рыжий малинуа, который делает так, что я себе места не нахожу сначала оттого, что он меня бесит, а затем оттого, как он меня заводит. То, как он мной орудует - это неописуемо. Это надо чувствовать всем собой. Любить всей душой и телом, грязно и пылко, выводя из себя, провоцируя, распластываясь под ним или на нём, оттягивая голову за огненные волосы, бурчать на него, обижаться, читать ему свою физику и мучать его гуманитарный мозг задачками и теорией, ходить вместе с ним гулять с Фарфом, а по выходным умоляюще просить его сделать это одному, нежиться в душе, засыпать в его объятиях, оказываться на плече, потому что только что матерился, наступив в лужу, а потом согреваться в кафе, в уборной снова быть прижатым к стене и облапанным за задницу, потому что у него переизбыток тестостерона и у него шило не в заднице, как у меня, а настоящий штопор спереди, который уже хочется вставить и прямо здесь...
Ломаю хребет, сумасшедше выгибаясь от белой вспышки удовольствия, и слышу, как Мэтт глухо стонет, а я же кусаю свои руки, затыкая себя, забивая стоны и крики в горле, потому что они только для одного. И если мы сейчас трахаемся с этим мужчиной, то это не значит, что он получит всё, ознакомится со всем мной и сможет сказать про меня "мой любовник" хоть когда-либо. Ничего подобного.
Он отстаёт от меня всего на какую-то долю секунды, тяжело опускаясь второй рукой на простыни у моей головы и со сбитым, глубоким дыханием глядя в мои близорукие глаза. Мы улыбаемся друг другу, измождённо, но удовлетворённо, а затем он выходит, я же лежу ещё несколько минут, приходя в себя и пережидая дрожь прежде, чем пойти в душ.
Ночью же засыпал я не в крепких объятиях и укутанный солнечным запахом специй, но хотя бы не один. Это немножко, но успокаивало. Хоть какая-то часть меня, но получила удовольствие, вымотавшись, благодаря чему я смог спокойно и быстро провалиться в сон.

Следующим утром я проснулся придвинувшимся к тёплой широкой спине незнакомого мужчины, нахмурился, вспоминая, что было ночью, а затем вновь скрылся в душе. Почти что сбежал от реальности, чтобы затем позавтракать вдвоём с Мэттом, собраться, весьма беззаботно пообщавшись и даже перекинувшись парой острых словечек, и выйти вместе с ним из большой квартиры, в которой я провёл неплохую, пахнущую сексом ночь.
- До свидания, Антимоний. Спасибо за прекрасную ночь.
- И тебе, Мэтт.
Подкинувший до дома брюнет усмехается, глядя на меня до того, как я захлопнул дверь его машины, а затем трогается с места, чтобы успеть на работу.
Прощай, Мэтт.
Завтра мне в больницу, сегодня же там Мишель.
Подкидываю ключи в ладони и приваливаюсь лбом к железной входной двери когда-то - только Рыжего, а теперь - нашего дома.
Ди... я ублюдок, да?

Многие знают, как тоскуют собаки или кошки, когда у них уезжает или умирает хозяин. Но мало кто знает или видел, как тоскуют горностаи. Почему?
Они не домашние животные, их сложно приручить, но если это удалось, то можно быть уверенным, что этот мелкий, гордый зверёк больше не оставит никогда, даже если ему и придётся переживать надломы и искать еду отчаянно и в разных местах.

3.10.'10