1
Агния – председатель подкомитета по цензуре Окружной префектуры не ведала, что ее Сатурн в аспекте с Марсом: в тот день между ней и фермером П. происходил минет. Сперма, попавшая через пищевод в желудок председателя, оказалась в той среде, которая благоприятствует неслучайному оплодотворению.
Через месяц, на юбилейном вечере у судьи, пьяную Агнию стошнило мимо унитаза. Шарик, величиной с горошину, гладкой глянцевой поверхностью блестел на полу в перламутровой слизи. Несчастная роженица не оценивала происходящее с ней, побледнела, вскоре потеряла сознание и через несколько минут скончалась, не дождавшись приезда спасателей.
Деятель культуры лежала на кафельном полу, а столпившиеся у дверей туалета гости, смотрели на неё с таким видом, с каким смотрят на ползущего по земле дождевого червя. Только грустный фельдшер сочувственно предположил, что несчастная Агния захлебнулась рвотной массой.
2
После дождя, на закате следующего дня, когда колонна бронетехники возвращалась с полигона на базу, головной боевой слон подорвался на мине. Когда перестрелка стихла, раненый слон скончался, контуженного солдата-погонщика успокоили и уложили в бронетранспортер.
Колонна встала на дороге, блокировав движение в обе стороны, в ее авангард выслали взвод саперной разведки.
Военные скучали и делали вид, что любуются окрестным пейзажем, они не представляли, как эти красоты можно применить в жизни.
Вольноопределяющийся и известный поэт Терпсихоров слонялся по дороге и делал вид, что обследует ее обочину на предмет партизанских мин, на самом деле, как творческая личность, искал уединения.
Среди предметов – бывших живых организмов - останков мул и алогозавров, он обнаружил в луже шарик, который привлек внимание поэта правильностью форм и цвета – темно-синим, местами отдающим оттенком траура и мышиной грусти. Терпсихоров посмотрел находку на свет: сквозь плотную сферическую оболочку проглядывало мраморно-малахитовое шевеление плоти, которое далёким намёком призывало поэта к творческому настрою.
Апрель, в самом деле, излучал вдохновение и весенним, терпким закатом воздействовал на колонну. Терпсихорову хотелось кричать, возносить слово (одно или несколько), которое освобождало бы от чарующего бремени душевных мук. Великое солнце узнавало магическую дрожь изогнутого горизонта и обретало черты красно-желтого светила с четковыраженными границами. Облачность, как бы, передразнивала изящную и пеструю акваторию долины – уходящую, исчезающую, напоминающую о ином срезе времен. Таинственным следом на камне древнего исполина, природа, как бы, вторила: ничто не проходит и не исчезает, как память – чье моноцарствие прекрасно в лике ее краткости.
- Ты не думай, Пётр, мои метания теперь выше, - не оборачиваясь, сказал Терпсихоров подошедшему поручику Кторушкину – его другу детства и соратнику, - душа принадлежит телу лишь условно, но она окрепла настолько, насколько требует этого мобилизация. Завтра наши полки отправятся, наконец, на передовую.
Кторушкин заметил, как друг что-то неловко прячет в нагрудный карман комбинезона. Он благодушно ответил:
- Я думаю, состоится, наконец, необратимое: витиеватый орнамент не будет скользить по бытию, а простота и ясность слова сотворит живопись встревоженных солдатских душ. Поэзия, наконец, посодействует обороне и практическому излучению ежеминутной пользы отечеству в ее трудные времена. Я сожалею, что не буду свидетелем завтрашней трескотни в газетах, как о тебе будут кричать заголовки, как о тебе будут экстатически шептать куртизанки. Никто не поверит, что поэт Терпсихоров примет участие в сражении как воин, а не отсидится в санитарном поезде.
- Я, наверное, никогда не успокоюсь: во мне столько битв!. Ты извини меня, друг, за мою слабость. Спасибо тебе за все, что ты мне дал в последние дни. Но все-таки, хорошо, что мы на разные фронты отправляемся: один я больше смогу и разгляжу.
Вечернее солнце расстапливало глубокий шрам туманного каньона. Терпсихоров принимал игру заката, как напоминание природы, как адресные, нацеленые на эгоцентричность зрителя ссылки на ее красоту, простота в правдивости которой проявляется на мгновение, усиливая и подчеркивая свою значимость и влияние. И только жизнеутверждение поэтической строфы вскрывает складки ландшафта, как словесный мат подтверждает хаос и электростатику поэта, нагнетающих крепчающую до рези в глазах атмосферу.
- Помнишь нашу клятву у оврага? – спросил Петя Кторушкин, разглядывая закат большой духовности.
- Нет, не помню. В детстве их столько было, этих клятв, обещаний, что их нерушимость уже сомнительна.
- Наша клятва: быть вместе до конца, что бы ни случилось, и в радости и в несчастии.
- Да…я нарушил, но нас судьба разлучает.
- Я не приду сегодня вечером к вам, можно?
- Да, да. Ты прав. Мне нужно побыть одному и сказать Инфанте многое наедине.
Лишь с наступлением темноты колонна продолжила свой путь.В этой утвержденной темноте друзья простились друг с другом.
3
Глубокой ночью, Терпсихоров тяжело разъяснял своей любимой жене - Инфанте величественное течение воинствующего апреля.
- Я все-таки вмешался в драку. Ушло то время, когда нужно было сделать это раньше. Но мне необходимо дистанцироваться от всеобщего хаоса и лучше чуть-чуть запаздывать от чеканящего шаг строя, чтобы вдох свободы мог обнажить не только мои промахи, но и мои новые возможности в творчестве.Я стал замечать, что все вещи вокруг стали покрываться налётом грусти и скуки.Должно быть, названия этих вещей перестали обозначать первоначальный смысл их назначения. Поэтому, мне всё время хочется приделать к ним крылья, возвратить им первородное состояние глагола, переосмысленное чудачество существительного, изысканный узор прилагательного. Теперь, мне кажется, что война может стать этими крыльями, как молитвой может оказаться поэтическое слово.
Он не притрагивался к ужину и к наполненному водкой фужеру, прохаживался обыкновенно по комнате, останавливался на точноотмеренных пространством местах. В одном из таких моментов, он бросил в аквариум с рыбками сегодняшнюю его находку.
Рыбы, совершавшие движения относительно друг друга, проявили интерес к шарику,который плавно опустился на песчаное дно, не приближаясь - внимательно наблюдали за ним, одномоментно с Терпсихоровым. Их нахождение в разных средах обитания не влияло на то, чтобы что-то могло измениться. Шарик, тем не менее, ожил и стал вращаться вокруг своей оси, совершать по аквариуму поступательные, ничего не значащие путешествия, смысл которых был в самом себе.
Терпсихоров еще много горячо говорил о добровольной своей отправке на фронт. Его тяжеловесные фразы показались жене сопутствующим комментарием к ледяным застывшим струям за окном, к истомившемся жаром камину, к психоделическим этюдам задуманных картин.
Она ответила, с сожалением, с каким констатируют неутешительный диагноз больному:
- Наш союз подобен двум островам: мы вместе идем по жизни, но сближение невозможно. Мы слишком избалованы свободой друг от друга, от игры ...но не от любви. Станет ли твой отъезд решающим событием в наших отношениях? Ты подвергаешься смертельной опасности, прежде всего, как поэт. Если ты вернешься – ты будешь уже другим и я буду другой. Только боль и недописанные картины останутся и будут.
4
Шиповник в садах порозовел, запунцевел, март серым снегом обреченно цеплялся за карнизы крыш, сформированный черными гренадерами эшелон ожидал на станции приказа для возвращения на передовую. Краткосрочный отпуск Пети Кторушкина подходил к концу, когда поручик посетил синим вечером дом Терпсихоровых.
Поздний ужин, поначалу, всполошил Инфанту, но радость видеть своего друга детства успокоила ее.
Вдруг стало тепло от слов, от интонаций, от гудения растопленного камина – они вместе с забытой древностью возвращали утраченные невзгодами светлые дни и радости.
- Война способна разорвать привычную связь времен. Дикий охотничий инстинкт и страх не приемлют естественность человеческой мысли и памяти.
Голос поручика изменился, стал вкрадчивым,он словно опасался нарушить хрупкость установившегося равновесия.
- Только здесь, у камина, рядом с тобой понимаешь, как вреден в бою смысл, как наполняется им примитивный соблазн и каждый миг разглядывания тебя. Ты - неизгладимый образ тайны и лирики, луна - далекая и холодная - навеваешь грусть по ушедшему празднику детства, по любви - неразделенной и несчастной. Эта грусть - священна, она - охранная грамота той жизни, которую не вернуть, но которая, как явление счастливого сна присутствует здесь.
- Вот певец! Ну, спасибо! Тебя всегда приятно слышать...
- А все-таки, Терпсихорова мне предпочла, - улыбнулся Петр, раздавливая вилкой горячий картофельный ромб.
- Ты отступился сам, негодник, и в сторону отошел! Держать нужно было, обеими руками и крепко!
- Тебя удержишь!- рассмеялся Петр, - тебя как понесет – не остановишь!
Профиль Инфанты трогательно красноречив и величественен. Поручику кажется, что девушка по-прежнему знает детский секрет вечного счастья и помнит тот июньский ветер,срывающий восторг, когда Петя, Терпсихоров и она, неслись на велосипедах с крутого холма в сторону реки.Она могла не помнить, но жесты и едва заметные черты облика возвращали былое.
- Я бы хотела, чтобы между нами не было недосказанности и состояние легкой и неловкой напряженности закончилось.
- Расслаблен, расслаблен с тобой, Инфанта, и восхищен! Может ли быть иначе? Помнишь наши с тобой репетиции к спектаклям? Незабываемая игра!
- Оставайся таким, каким есть: повесой и хулиганом! Я тебя таким помню и люблю. К нам надолго ли?
- Завтра эшелоном отправлюсь обратно.Терпсихоров пишет?
- Все письма храню... Он пишет так, будто не получает моих писем: ни одного ответа на мои волнующие вопросы. Подозреваю, что цензура бесчинствует в электронке. Пишет, что его хорошо научили убивать, держится в седле молодцом, а начальство ставит подчиненным в пример его храбрость, хотя она более граничит с бравадой, удалью и хулиганством. Он продолжает творить в новых, для себя условиях и мне кажется, мучается страшными болями творчества. Жаль, что вы не вместе. Ты в отпуске по ранению?
- Нет, не по ранению...
- Мне Терпсихоров не простит, что отпустила тебя. Ты наверное испортился, стал жестоким, надменным? Хотя на вид не скажешь... Рассказывай, как ты?
- Что тебе рассказать? Приключений много на одну мою несчастную голову, а смерть одна – ее, белую старушку, приходится ублажать.
Петр прошелся по гостинной, замечая на стенах ее, знакомый свет акварели.
- Расскажу тебе свою историю, - сказал он, когда остановился у аквариума, - дело было ранней весной. Погоды стояли, такие же, как и теперь, за вашим окном.Как-то раз, служил я в составе ночного секретного дозора.Месяц плыл над степью, ныряя в тучи, река огибала по кромке берега темным, освободившимся ото льда течением, а на середине, где белеет и искрится лед, сидел рыбак. Знаю, что это - враг, но понимаю: взять его чисто, без шума не получится. В кустах, на том берегу охранение его прикрывает, шум поднимется, себя обнаружу и однополчан подведу.Поэтому, мне остается только скурпулёзное наблюдение. Сколько вокруг изменений в ночном бытие, чередований природных и военных черт, тут важно не только заметить изменения, но и вовремя поставить на них точку! К утру, когда подморозило, рыбак поднялся со своего насиженного места и лениво направился в противоположную от меня сторону, подыскивая место для схода на берег. Я взял его на мушку. Время моего дежурства подходило к концу и мне хотелось завершить его эффектным способом. Чувствую – мой! Не уйдет, никуда не денется, не дойдет до берега, а если уйдет, то это будет другой берег и другой рыбак – мертвый, то есть. Сделано это было мною из одного только куража и собственной неуязвимости.Окликнуть его голосом – не слишком громким и грубым - достаточно, чтобы тишина подсказала врагу о его смерти. Он обернулся, не успев, как следует испугаться, поскольку я выстрелил почти одновременно с окриком. Тонкий весенний лед не выдержал - треснул и образовал на месте нахождения рыбака черную полосу полыньи.Рыбак исчез, прежде, чем я понял в чем дело. Течение реки в этих местах стремительное, этим я объясняю моментальное исчезновение врага в пучине.
Поручик рассказывал и кормил ленивых рыбок в аквариуме, оценивая их поведение, как символическое. Ему показалось, что он не одинок в своем наблюдении. Между тем, он продолжил:
- Поначалу, прапорщики набили мне морду, но в штабе мой поступок понравился: полковник утверждал, что, возможно, мой подвиг войдет в учебники по тактике. Оказывается, я отвлек противника от другого участка, где готовилось наше наступление. До сих пор, не могу поверить и пребываю в растерянности: убил ли я его или он сам утоп в ту ночь? Все колеблюсь, как Терпсихоров.
- А ты не сомневайся, будь тверже. Твоя стойкость мне давно известна.
- За этот подвиг я и награжден отпуском...
Поручик подошел к даме, с поклоном поцеловал ее запястье.
- Теперь вот - имею счастье видеть и целовать тебя. Сколько раз я прощался с тобой навсегда - несчесть!. Все годы судьба со мной играла, теперь ты - играй мной и властвуй, бриллиантовая, ты - моя ночная царица! Я - раб твой, покорный и преданный!
Инфанта и Кторушкин не заметили, как стали участниками спектакля, который начался после ужина и самозабвенно продолжился всю ночь. Каждый актер знал свою роль - безупречно заученную в старину и выстраданную, она обретала теперь вторую жизнь. Игра самоотверженно и без остатка состоялась. Но прежде – длительная прелюдия к первому акту, стала одним из главным моментом действа. Выловленный загодя из аквариума шарик, Кторушкин просунул в лоно излюбленной им Инфанты. Волна подняла даму на высокий чувственный уровень и шарик вернулся наружу обратно. Мачо повторил попытку несколько раз, но нутро несколько раз отторгало шарик. Неудача по-особенному и необычно тревожила Инфанту,а ее партнер незаметно превращал сладость прелюдии в действие, как солдат, после отвлекающих противника маневров, переходил, наконец, к атаке.
5
Закат затеял с апрелем оранжевую интригу и тишина проедала полумрак комнаты, нанизывая на себя ауру предметов интерьера. Неожиданное появление Терпсихорова в гостинной с синими обоями, уравновешивало созерцание Инфанты. Она сидела, облокотившись локтем на стол, в полуобороте к нему. Ее взгляд потушен работой мысли и поза не изменилась с тех пор, когда муж прощался с женой накануне отъезда в армию.
- Вот ты и вернулся, - сказала Инфанта, оглядывая мужа с головы до ног и считая, что короткого взгляда достаточно, чтобы сказать это, - что скажешь? С удовольствием послушаю: сколько рыбаков ты подстрелил.
Терпсихоров молчал. Молчал, не потому, что ему нечего было сказать или рассказать, он молчал потому, что молчание было красноречивее любого рассказа. Он мог бы рассказать жене, как его постоянно швыряло из одной стороны конфликта в другую, словно судьба до конца баловала его своим вниманием; как в тот же день, после случайной встречи с Кторушкиным, не успев наговориться, они приступили к выполнению важного задания: нужно было вместе с другими бойцами перегнать стадо буйволов в помощь осажденной крепости; как он переговаривался с другом по рации,ведь стадо было настолько огромным, что они все время находились по разные ее стороны; как в один из дней, налетела туча чешуекрылых, и они приняли жестокий бой, поскольку спрятаться от них в степи было некуда; как он склонился над бледным Петей, из плеча которого торчало огромное металлическое жало; как он вонзил меч в его сердце, чтобы облегчить перезагрузку отражения его личности. Он мог бы обо всем этом рассказать Инфанте, но молчание было сильнее его. Инфанта поняла это сразу и глаза ее наполнились обильной слезой. И еще она поняла, что Терпсихоров изменился. Изменился настолько, насколько невозможно теперь возвращение его прежнего внутреннего облика.
Он должен непременно подкрепится с дороги. Поэт пригубил из фужера водку, давно превратившуюся в воду. Он пододвинул ближе тарелку с зеленоватым шариком, посмотрел на аквариум, где рыбы отчужденно парили в изумрудном мире и понял из чего был приготовлен к его приезду ужин. Жена молча плакала и участливо смотрела, как муж тщетно пытается придерживать ножом и протыкать вилкой округлые формы ужина: шарик всякий раз соскальзывал и носился по тарелке, превращая трапезу в мучение. Лишь только смекалка и сила Терпсихорова помогла ему отрезать от шарика крошечный его ломтик и немного попробовать еду. Он долго жевал и долго смотрел в окно: где-то там, за чертами города, стремительно наползали пласты времени и неотвратимо развивался событиями день.
6
Чуть свет, Терпсихоров направился в ванную комнату, отмывать кисточки. В спальне, в ожидании мужа, раскинулась на кровати Инфанта, подложив руку под голову. На ее обнаженном животе высыхали краски, проявлялся и застывал рисунок.
Терпсихоров, тем временем придумывал новый, когда стоял под душем и наблюдал, как вместе с водой нескончаемо сбегают в сливное отверстие темные образования.
Поэт достал шарик, взятый с собой из вчерашней реальности, осторожно раздвинув намыленные холмы ягодиц, вогнал его внутрь себя. Чрево с легкостью приняло инородное тело, но затем Терпсихоров ощутил неудобство и боль.
«Ничего - приживется», - подумал он, прогуливаясь вечером по набережной.
Не смотря на новизну в походке, горожане узнавали в нем поэта и ветерана и, всякий раз, спрашивали его с отчаянием в лицах: скоро ли закончится война?
- Никогда она не кончится – морщась от боли, отвечал им Терпсихоров.
Возвращаясь домой, он продолжал повторять эту фразу с прежней и неизменной интонацией, до тех пор, пока город не потерял его из виду.