Это первый эпизод моего пишущегося романа. Ну, так и быть, опубликую в разделе "повести" )
1.
Музыка смолкла. Шум города ревом пикирующего бомбардировщика врезался в мое сознание. Я поморщился: кажется, сел аккумулятор. Рука скользнула в карман пиджака и извлекла на свет это маленькое чудо электроники – мп3 плеер. Чертово барахло, которое разряжается совсем не вовремя, если быть точным. Хотя, конечно, вовремя прекратить свою работу он мог только при одном условии – если в этот момент я переносил ногу через порог своей квартиры. Во всех остальных случаях это было трагедией. Я не мог представить себе, как можно передвигаться по улицам города без спасительных наушников, поставляющих в мозг - посредством ушей, конечно же - рок-н-ролл самых различных мастей.
Не выпуская плеер из руки, я осмотрелся. Метрах в пяти от меня шла пожилая пара: она толкала перед собой какую-то тележку, он топил сапоги в луже. Никаких наушников. Впрочем, у людей этого возраста их практически и не увидишь. Чуть в стороне от них – молодая мать с коляской. Снова без музыки. Видимо, она была из тех, кто при рождении ребенка подсознательно сразу совершает обмен: радости разгульной молодости на счастье - мне, слава богу, не знакомое, а, следовательно, представляющееся сомнительным - материнства. Сразу за ней шел молодой парень, чуть младше меня, похоже. Легкая ветровка, джинсы, кроссовки. На носу – очки. В ушах – знак принадлежности к касте живущих во имя музыки, членом коей являлся и я. Далее какой-то бизнесмен при офисном параде, естественно ничего не слушающий. Молодая пара: ее уши свободны, у него наушники болтаются на шее. Сбоку от меня прогуливалась женщина лет пятидесяти. Одета весьма современно и, насколько можно судить, дорого. Явно пытается угнаться за модой и выглядеть младше своих лет. Борьба с неумолимым возрастом. Но ей это пока удается – смотрится она весьма неплохо, если я, в свои двадцать с небольшим, могу в этом разбираться. И да, ее уши украшают эти маленькие динамики.
Мы пока в меньшинстве. Наше общество инвалидов, не мыслящих себя вне пределов родного дома без маленькой музыкальной шкатулки, все еще численно проигрывает свободным от этой напасти - и удовольствия, с нашей точки зрения - людям. Но ничего. Мы всенепременно победим. Прогресс на нашей стороне – чем дальше он продвигается, тем больше тебе хочется убежать, укрыться в своем маленьком, тесном мирке. Наушники – непременный атрибут этого эскапизма. Это не просто два кусочка пластмассы, вкладываемые в твои уши. Нет, это колосс – символ современного существования. Левый наушник это символ твоей внешней ущербности и одновременно твоей внутренней мощи. Правый – аватар показного легкомыслия и душевной опустошенности, где-то там, внутри тебя. Там, где ты будешь пытаться оспорить мои слова. Ведь уж коль скоро ты бежишь – беги и не оглядывайся. У тебя нет любви? Заткни уши музыкой. Нет целей? Воткни в рот сигарету или загляни в ближайшую забегаловку – пожуй чего-нибудь. У тебя нет будущего? Согласись с этим. Беги.
Беги, и остальные ринутся за тобой. Победа будет за нами – добровольными капитулянтами во имя прогресса.
Я перевел взгляд вниз, на ладонь левой руки, в которой покоился виновник торжества. Отключен. Первое правило беглеца: прежде чем выйти из дома, убедись, что индикатор батарейки заполнен полностью. Иначе, придется слушать окружающий мир. Иначе, придется думать. Палец вдавил кнопку питания – песня продолжила воспроизводиться там, где ей приказал остановиться севший аккумулятор. Я вернулся в свой прежний мир, в свой вакуум безмятежности. Мысли, разбуженные городом, снова улеглись в мертвую зону сознания, туда, где им самое место. Десять секунд. Затем, музыка снова стихла. Тут уж ничего не поделаешь, по-другому быть не может. Последняя агония прекратилась. Наушники наматываются на тело плеера, рука убирает его в карман. Теперь я не один. Теперь вокруг меня враждебная реальность. Гул общественного и личного транспорта, толпы чужих людей. Людей, не являющихся мной, а, следовательно, ничего хорошего от них не жди. Предыдущая фраза означает, что уж себе-то ты можешь доверять. Данное утверждение не всегда верно. Наше существование учит нас трусости и неуверенности, а человек, взращенный страхом, чаще всего не достоин доверия. Просто, к сожалению, ты не всегда оправдываешь тех надежд, что ты на себя возложил. Поверь мне, уж я-то знаю.
Возвращаясь в мир нашей насущной материи: мне предстояло идти домой. Пешком. Слушая город. Слава богу, это случилось уже на обратном пути, и до моей скромной обители оставалось пройти каких-нибудь полчаса. И я шел, как можно быстрее, уходя все глубже и глубже в бездны своих философских фантазий и саркастических рассуждений, дабы укрыться, абстрагироваться от сдавливающего черепную коробку нежелания слышать. Да, все настолько серьезно. Паранойя, если хотите. Музыкальный плеер, он ведь для нас ничем не хуже наркотика. Первоклассный сублиматор. Ломка от него, как можете наблюдать на моем примере, переносится чертовски болезненно. Как наркотик, он только, разве что, безопаснее. Кроме слуха, он больше ничего не портит. Ах да, чуть не забыл, еще одно безобидное побочное действие, исключительно на уровне перцепции: эта маленькая коробочка, набитая платами, микрочипами и проводками внутри, уносит нас все дальше на волнах эскапизма прочь от столь неприятных нам окружающих реалий. Однажды мы не вернемся.
По пути я заглянул в супермаркет – то ли у меня действительно было желание приобрести домой чего-нибудь съестного, то ли я зашел туда просто задумавшись, потакая каким-то внутренним инстинктам. Как бы то ни было, минут десять я провел слоняясь между прилавками, разглядывая все эти продукты питания в красивых обложках, тщетно пытаясь что-либо из этого выбрать. Обойдя торговый зал раз пять по периметру, наискось и накрест, я покинул здание.
Магазин находился примерно на полпути к дому. Пройдя от него еще немного, я внезапно понял, что отсутствие звука гитарных запилов в моих ушах почему-то перестало меня тревожить так, как тревожило еще минут пять назад. Я каким-то образом свыкся с этим новым ощущением и стал вслушиваться. Возможно, это связано с тем, что я покинул шумные центральные улицы города, и свернул в небольшой проулок. Я достал из пачки сигарету. Чиркнул зажигалкой. Прикурил. Из сигареты вырвалась серая струйка дыма и умчалась вверх, в такое же серое осеннее небо. Дым бежит из сигареты. Я, посредством сигареты, бегу прочь от внешних раздражителей, от собственных мыслей и бездействия. Интересно получается, сначала я ушел в размышления, чтобы скрыться от города и людей, затем мне понадобился никотин, чтобы немного вынырнуть из собственной головы. Беги от бегства. Но не прочь, а все дальше и глубже. А ведь кто знает, возможно, в этом и заключается глубинный смысл человеческого бытия? Человеческая сущность была помещена в мир чужой ей и враждебный, и цель ее – справиться со всем этим давлением, остаться на ногах. И уж точно лучший способ для этого – бежать. При наименьших затратах, в сравнении, скажем, с таким методом выживания, как борьба, бегство больше всего дает на выходе. Правда же? Убеди себя. Ну, хорошо, правильнее будет сказать не «больше», а «меньше». Меньше негатива. Меньше сломанных костей, разбитых сердец и сорванных нервов... Впрочем, где-то там, под коркой, или за ребрами, не знаю, не могу определить, какой-то голос нашептывает мне, что все это верно только в случае принятия за аксиому идеи о враждебности бытия. Иначе говоря, я могу быть не прав. Человек и окружающая его реальность вполне могут оказаться на деле тождественными друг другу. Быть единым целым. И тогда выйдет, что ты бежишь сам от себя.
Затяжка. Нет, сейчас уже определенно лучше. Мысли о бегстве начинают отходить на второй план. Собственно, и сигарету я закурил даже не для того, чтобы вырваться из плена своих фантазий. Скорее, сей акт ознаменовал конец пережитого стресса. Смену состояний. Теперь я вслушивался в городской гимн железобетонных конструкций и, все еще хорошо представленной на маршруте моего следования, живой природы. Если абстрагироваться от тошнотворного чувства дискомфорта, которое доставляет тебе тот факт, что тебя схватили за шкирку и вытряхнули из твоего уютненького мирка, подобно тому, как берут за углы ковер или покрывало и хорошенько встряхивают, чтобы избавиться от мусора, и ты, кувыркаясь, чертыхаясь и потрясая кулаками в воздухе, вылетел прямо в окружение чужого, мрачного и холодного, так вот, если прекратить зацикливаться на этом, то окажется, что все вовсе не так страшно, как тебе хочется представлять. Все то, что составляет ту среду, в которой ты каждодневно вращаешься, вовсе не является априорно чужим, мрачным и холодным. Это просто ты, маленький дурачок, вбил себе такое отношение в голову и навесил на это суждение ярлык «истина в первой инстанции». Окружающие тебя дома, деревья и люди ничего не имеют против тебя. И не являются такими уж чужими. Да, ты наверняка не знаком лично с каждым проходящим мимо тебя по улице человеком, ты не устанавливал на эти дома их мемориальные доски и не напивался до беспамятства на дне рождения каждого растущего на твоем пути клена, но, безусловно, эти виды строений, растительности и, уж конечно, представители вида homo sapiens прекрасно знакомы тебе с самого раннего детства. В них нет ничего от древних богомерзких чудовищ, о которых ты читал в книгах. Вот эта книжная лавка не бросится на тебя из-за угла и не сожрет, а эта липа даже не шелохнется, когда ты будешь проходить от нее до следующей. Равно как и вон тот дуб. Люди? Люди могут причинить тебе неприятности, да. Но вероятность этого слишком мала, чтобы беспрестанно тревожиться об этом. Большинству до тебя нет никакого дела. Пойми и прими. Перестань мнить себя центром Вселенной. А, может, ты оттого и бесишься, что не являешься пупом земли, и весь мир не вращается вокруг тебя? Почему же, очень даже вращается – все зависит от того, как ты на это смотришь. Только вот ты никак не хочешь на это смотреть. Когда ты никому не нужен, и у тебя нет денег на выпивку и сигареты, ты жалеешь о том, что все планеты и созвездия не избрали тебя центром своего притяжения. Ну, или пусть не созвездия, хотя бы несколько тебе подобных. А когда ты идешь поздно ночью по неосвещенным улицам, а навстречу тебе движутся изрядно нетрезвые соотечественники, или, скажем, на тебя вдруг ложится груз ответственности за некое серьезное мероприятие, ты бы предпочел стать какой-нибудь совершенно незначительной, никчемной пылинкой. Или вовсе перестать быть материей и чистым духом вознестись на небеса. Ты меркантилен. Аминь.
В общем-то, все в этом мире так: здесь нет черного или белого, плюсов или минусов, добра или зла, которым нас учат с детства. Добро и зло – это мы сами. Все зависит от нас и нашего восприятия. От того, как ты на это посмотришь. Только вот ты никак не хочешь на это смотреть.
В любом случае, учитывая то, что я практически всегда заряжал аккумулятор своего плеера перед выходом из дома, этот опыт можно отнести к разряду очень редких. И вот теперь, мне стало интересно. Сонмы забытых звуков играли свои давным-давно забытые мной мелодии в моих ушах. Город даже выглядел иначе. В сущности, я очень любил осень. Я обожал ее. Сентябрь, октябрь и начало ноября, если быть точным. Позднюю осень я совсем не любил: она уже слишком напоминала зиму, которую я ненавидел. В конце ноября было уже чересчур холодно, часто шел мокрый снег. Порой он был даже не мокрым, а самым настоящим зимним снегом, таким, который скрипит под ногами, когда ты ступаешь на него. Потому что температура за окном опускалась ниже нуля. Мороз, черт бы его побрал. Нет, право, нет ничего хуже зимы. Все умирает, кругом белый траур. Стагнация. Я был страстно влюблен в осень и терпеть не мог ледяное царство белой зимы. За моим любимым временем года сразу же шло ненавистное мне. Они были пограничны. Моя любовь мгновенно переходила в отвращение, пресловутое добро перетекало в точно такое же зло, а потом наступала весна, и всего этого не становилось вовсе. Ты все еще живешь в привычной для тебя системе координат «плюс-минус», которую тебе навязало общество, со всеми его ценностями и моралями? Молодец, все правильно, мы все еще там. Оттого-то мы и не в ладах с головой.
Сейчас был как раз конец сентября. Самое прекрасное время. До сих пор я привык только видеть его и слышать его запах. Но я не мог услышать всех тех потрясающих идей, о которых желал поведать мне этот месяц. Когда ты не слышишь того, что происходит вокруг, ты наступаешь на пожухлые осенние листья, и все. Ты ступаешь по ним, распинываешь их носами своих ботинок. В крайнем случае, если ты пребываешь в особенно романтическом настроении духа, ты можешь обратить внимание на причудливую палитру их окраски – жизнь и смерть играют в этих тонах желтого, коричневого и красного. Но не более того. Заткни эту чертову музыку в твоих ушах, и ты услышишь их шорох. Удивительно, ты делаешь шаг менее чем за секунду. За это мгновение ты успеваешь... Погоди, я расскажу тебе. Это происходит очень быстро для твоего восприятия, но если бы ты только мог взглянуть на это с позиции умирающего листка. Этого очередного божества своей колоссальной феноменальной вселенной, готовящегося отойти в принципиально новый мир, навсегда изменив структуру как себя самого, так и обоих миров: прежнего, в котором ты, спустя мгновение, совершишь следующий шаг, и того, в котором его вечность продолжит свое странствие. Очень медленно и плавно ты отрываешь ступню от земли, сначала пятку, затем носок. Дальше твоя нога поднимается в воздух, увлекая и его массы за собой. Так же медленно и плавно, с потрясающей, необыкновенной, возможно нелепой, но, тем не менее, удивительной грациозностью гротескного гиганта, ты переносишь ее на расстояние твоего шага. Наконец, заключительная часть действа: ты с силой опускаешь ногу обратно на землю – сначала пятка, затем носок. При этом свистит рассекаемый тобой воздух, но ты этого не слышишь. Поставив ботинок на землю, ты даже не замечаешь, что на ней лежал тот самый листок. До тех пор, пока ты не услышишь хруст его ломающегося позвоночника. Дело сделано, реальность изменена. Впрочем, хребет листка столь тонок, что, вероятно, он ломается еще до того, как ты ступишь на него – под давлением той воздушной массы, что толкает к земле опускаемая тобой нога. А если листок был не один, если ты шагнул в целый ворох... Да нет, это всего лишь пример. Все мы – божества сжимающихся вселенных. И сжимаются они, так же как и в случае с листком, в одно мгновение. Просто, в очередной раз, это все вопрос твоего восприятия.
Вот о чем способен рассказать сентябрь за одну секунду. Он еще очень о многом может поведать, если заставить себя выслушать его, раскрыть перед ним свою душу и впустить осень в сердце.
Между пальцев, догорев уже до самого фильтра, тлел окурок бывшей сигареты. Я поднес его ко рту, дабы втянуть в себя последние капли оставшегося тепла, смешанного с никотином. Мне это удалось. Я сделал последнюю затяжку, сверкнул маленький огонек, горячий дым обжег мне губы. Окурок отправился в мусорный бачок. Я подошел к повороту, ведущему на мою улицу. Если свернуть налево, то через пару минут я буду дома. Справа от меня располагалось озеро. Когда-то оно было довольно большим и красивым, но сейчас оно сильно сужалось в размерах. Медленно, но верно. Недавно, правда, там отстроили весьма симпатичную набережную. Прямо же... Прямо я в любом случае не пойду, так что не важно. Нет, у озера мне, конечно, тоже делать нечего, но, все же, мне захотелось о нем упомянуть.
Я остановился на этом распутье. Осенние мотивы вскружили мне голову, и у меня появилось желание немножко постоять и рассмотреть пейзажи получше. При этом я выглядел несколько необычно: идет, идет себе человек по улице, спешит куда-то по своим делам, или не спешит, но двигается по четко запланированной программе, придерживаясь определенного маршрута, и вдруг застывает на месте, впив свой взгляд в небо, деревья, будто он впервые их увидел. С точки зрения обывателя все это необычно. Нет, если задуматься, то ничего такого в этом нет, все это вполне объяснимо, и вы, слушая мой рассказ, прекрасно меня понимаете. Но на первый взгляд случайного прохожего это несколько ненормально. Это выбивается из привычной каждодневной схемы. Мы привыкли бежать, не понимая, что дабы действительно хорошенько рассмотреть нашу с вами жизнь, нужно почаще останавливаться. Застывать на месте. Прекращать наш вечный бег. Встань, будто из тебя вынули батарейку, и больше не шелохнись. Смотри. Созерцай. Мы все – бешено вращающиеся каждый по своей собственной орбите манекены, запертые в зеркальной комнате. При этом ни один из нас на самом деле не сходит со своего места. Мы просто продолжаем и продолжаем вращаться в одной точке с бешеной скоростью, чем дальше, тем быстрее. И каждый из нас боится остановиться. Каждый боится, что прекратив это бесконечное вращение, он окажется точно напротив зеркальной стены. И увидит отражение своего лица. Вернее, не увидит его.
А между тем, природа вокруг меня была божественно прекрасна. Серенькое небо, с голубыми просветами, деревья, опавшие листья, покрывающие землю под моими ногами. Даже дома не выбивались из общей картины, а, напротив, весьма гармонично дополняли ее. Осенний город, на маленьких, тихих улочках его. Отметь меня на карте. Запомни этот миг.
Ладно, теперь свернуть налево, и я дома. Дома... К черту. Я пошел на набережную.
2.
Набережная была царством камня. Деревянные скамейки, железные фонарные столбы, стеклянные плафоны вмонтированных в пол ламп. Все остальное было камнем. Красивые, извивающиеся узорами плиты, панцирем сковавшие твердь земную, резные бордюры, служащие одновременно и приятным глазу украшением, и страховкой, на случай, если ты по нетрезвости или просто по некоторой неосторожности решишь сигануть в воду. Фонтаны, статуи разномастных бесполых ангелочков. Сплошной камень, большей частью серый. Глядя на все это, я невольно представляю себя шагнувшим под своды античного храма. Пол, стены, своды, колонны, статуи и монументы, фрески и идолы. Сплошной камень, правда, белый, по большей части. Потрясающие пространства, возвышающиеся над тобой своею грандиозностью и обрушивающиеся, сдавливающие тебя своей пустотой. В мире нет ни души. Только ты один. Абсолютное, страшное и великолепное одиночество. Полое, как ни посмотри. Громада. Как в мирах, описанных писателями литературы космического ужаса. Сейчас одна из стен, вон та, за статуей Аполлона, с грохотом рассыплется в крошку, и на тебя оскалится одно из воплощений абсолютного зла. Нет, этого не произойдет. Здесь нет даже древних чудовищ. Только ты. Вся вселенная сжалась до размера тебя, ступившего под своды храма мироздания. Щелчок пальцами. Ты разверстываешься обратно и снова превращаешься в маленькую фигурку, стоящую на набережной озера. Вселенная вновь продолжает свой бег, а ты садишься на лавку.
Я провожу пальцами по скамейке. Она немного влажная – с утра шел дождь, но мне на это плевать. Я смотрю на водную гладь. Блики солнца играют на ней, переливаются. Они похожи на горсть серебра, выброшенную на это колыхающееся полотно. Или на отражающуюся от поверхности воды стайку НЛО. Вон плывет утка. Рядом выныривает еще одна. Затем еще, а первая снова уходит под воду. Почему-то они всегда ныряют по очереди. Попробуй-ка, сосчитай, сколько их там на самом деле. Ты смотришь и видишь одну утку. Но вот из-под воды появляется вторая. Делаем вывод, их там две. Нет, четыре. Пять. Ныряя, они поднимают своими лапками гроздья брызг, фейерверком рассыпающихся в воздухе. В каждой капельке спрятана крошечная радуга. В каждой радуге – отдельная реальность. Твоя реальность. Каждая полоска этой миниатюрной палитры – это твоя мечта. Мечта, от которой ты бежишь и к которой возвращаешься каждый раз.
Я повернул голову направо. На соседней скамейке сидела девушка. Расстояние между двумя скамейками на набережной – несколько метров. Совсем немного. Ровно десять ударов сердца. Гораздо больше, если оно бьется учащенно. Гораздо – гораздо – меньше, если оно остановилось.
Гораздо меньше, если ни о чем не задумываться. Гораздо – гораздо – больше, если застыть в нерешительности.
Собственно, это самое сложное. Описать чувства, что испытываешь в момент этого маленького коллапса, происшедшего в машинном отделении твоего естества. Рычажки потянуты, шестеренки сорваны, механик в пьяном угаре все это прозевал. Забудь обо всем. Забудь о том, что ты читал когда-то об этих «приятных, сладостных негах мучений», о «завитках локонов, легком оттенке мимолетного счастья, что так и искрит из ее лучащихся глаз», об «улыбке уголком рта». О действительно запредельном сиянии этих глаз. О конкретно вон той, второй в ряду чуть правее носа веснушке на правой щеке, что погубила тебя. О легком морском бризе в жаркий июльский день. Забудь обо всем этом. Чепуха. Ничего этого ты не ощущаешь, ни о чем из всего этого не думаешь. Это именно чертов коллапс. К чему описывать ее внешность? Разве важно?..
И важно, вместе с тем. Нет ни одной, даже самой малюсенькой детали в ней, самого нюанса, никакой категории, которая имела бы значение. И нет ничего, связанного с ней, чего, в миллионный раз заводя с самим собой разговор, допустимо было бы опустить. Что же, хорошо, вот мой сухой, скудный портрет ее. Длинные, не то, чтобы совсем – немного ниже плеч, черные волосы. Не слишком, но, пожалуй, скорее густые. Слегка – опять же, не сильно – вьющиеся. У самых кончиков. Тоненькая фигурка. Изящная, да. Небольшая грудь. Не слишком голубые глаза. Да, да, именно не слишком голубые. Бездна, черт побери, этих не слишком голубых глаз. Не слишком высокая. Рот не слишком большой, губы не слишком красные.
Слишком красивая.
Конечно, я не мог заметить всего этого сразу же, когда там, на лавках набережной, мой первый взгляд упал на нее, пробившись сквозь эту стену пустого пространства между нами. Пространства в десять сердец. Всю эту бездну не слишком голубых глаз я разглядел уже потом – проведя в этой бездне вечность.
Вообще, рассуждения о человеческой красоте – женской, в частности – как и рассуждения о собственно понятии красоты любого предмета или явления – суть совершенно философская категория. Я смотрю на эту девушку и вижу перед собой воплощение абсолютной прелести, высшее творение высшего же творца – природы. Синдром Стендаля, катарсис, все, что вашей душе угодно. Вместе с тем – воплощение всех моих самых дерзких, самых отчаянных мечтаний и желаний. Как верно заметил Набоков, нежность и вульгарность, чистота и грех. Двойственная природа не только красоты, но и большинства явлений.
Проблема лишь в том, что коллапсу не свойственны философские рассуждения. Ему наплевать на всю эту заумность, на раскладывание чувств по полочкам. Его не препарируешь, как ни крути. Конечно же, произнося слово «коллапс», я вовсе не подразумеваю под ним медицинский термин. В противном случае, мне бы пришлось пускаться здесь в суждения о снижении сердечной активности и ухудшении работы системы кровеносных сосудов – вещах, в которых я разбираюсь более чем отвратительно, и, кроме того, не имеющих никакого отношения к предмету разговора. Употребляю же я данное понятие лишь в связи со сходностью его изначального значения и смысла того процесса, о котором у нас здесь идет речь. В обоих случаях, речь идет о «падении», «разрушении». В первом случае, о падении активности работы органов человеческого тела, во втором – о мгновенном разрушении сознания, самой твоей сути. Говоря «мгновенной», я имею в виду параметр длительности. Утрируя, но производя должное впечатление. Позже это пройдет, но сейчас – коллапс.
Да, грубо говоря, коллапс здесь – состояние мгновенной влюбленности. А ей философия чужда.
Именно поэтому моя сердечная активность никуда не падает. Как стучало ровнехонько, так и стучит, позволяя мерить расстояние ударами. Сметены лишь мои мысли. Я смотрю на нее, и она мне не нравится, я почти что ненавижу ее. Это все глупый инстинкт самосохранения пытается врезаться в мои спутанные мысли и навязать мне бегство, дабы как-то спасти мою разрушающуюся вселенную. Но ему придется заткнутся, потому что сейчас на сцену, прямо под ослепительное сияние софитов, выходит дура-душа. И, кто бы что ни говорил, она вполне обладает физическими свойствами, потому, что это именно она заставляет ноги разогнуться, поднять корпус и перенести его – десять сердец – на соседнюю скамейку, прямо возле моей нечаянной пленительницы. Кто же еще кроме нее – дуры-души – мог это сделать, когда сознание мое полностью капитулировало?
Как бы там ни было, я оказался возле нее. Подсесть на лавочку к человеку, в то время как ты только что сидел на свободной, особенно учитывая тот факт, что этот человек – молодая красивая девушка, а ты при этом еще и парень – жест более чем прозрачный. Поэтому молчать было глупо, с одной стороны – ты же ведь пересел к ней не просто так, и вполне допустимо и закономерно с другой – ибо и так все понятно. Так что я молчал. Облокотился на лавку, закинул ногу на ногу, а локти на деревянную спинку, поднял взгляд к небу и молчал. Она, моя властительница, чуть обернулась ко мне и смотрела на меня с интересом, как будто видела меня впервые.
Ну да, она ведь действительно видела меня впервые. Разве не так?
Я в этот момент делал вид, что после того, как ты подсел к девушке, не может быть ничего важнее и естественнее, чем изучать серые осенние облака. Они совсем не похожи на ту воздушную летнюю вату, которая ежесекундно лепит сама из себя причудливые объекты, миры, истории. Осенние облака почти такие же, как тучи, и в них решительно ничего нельзя разглядеть. Сколько в них ни всматривайся, ты не увидишь драконов, плавно перетекающих в замки, которые – что совершенно логично с точки зрения облаков – немедленно превращаются в шапку-ушанку. Они – просто большая серая масса над твоей головой. И я не буду врать, что, несмотря на это, есть в них что-то потрясающе интересное. Нет, легкое благоговение они могут вызвать, лишь контрастируя с пронзительно голубым небом, но ничего подобного сейчас не наблюдалось. И они совершенно не заинтересовали бы меня, кабы не этот испытывающий взгляд чуть слева от меня. Девочка все смотрела на меня и легко улыбалась. И она явно предоставляла право начать разговор мне. Возможно, ей действительно все было прекрасно понятно.
Эх.
- Сентябрь – необыкновенно привлекательный месяц, как я считаю, - начал я, так и не отрывая взгляда от неба, - Если бы среди всех месяцев года проводился некий конкурс красоты – я бы непременно голосовал именно за него. Из года в год.
- Это интересно, - какой голос! – Пожалуй, я соглашусь, это время года действительно особенно замечательно.
Она улыбнулась уже гораздо сильнее и доброжелательнее. Очень открытая, чудесная улыбка. В тот же миг я обернулся и посмотрел в ее глаза.
Если говорить откровенно и обобщить – меня понесло. Я нес романтическую чушь. Я нес философскую чушь. Я бросался легкими фразочками, вворачивал совершенно избитые глупости. Я нес чушь всяческих мастей, разнообразную чушь. Мой рот не закрывался ни на минуту, а она слушала все это так жадно, будто от этого зависела ее жизнь. Она всю свою жизнь вот так внимала мне, и до, и после этой встречи, моя маленькая, прекрасная, всенепременная идиотка. У нашей реальности – той самой обыденной и всепоглощающей реальности, к которой мы так привыкли – есть одна отвратительная черта. Она не позволяет нам жить лишь голосом и взглядом любимых людей. Она оберегает наш разум и наш дух, заставляя нас вечно барахтаться на поверхности бесконечных причин и следствий, поступков и побуждений, ежедневной целенаправленной и глубоко осмысленной околесицы, не давая нам утонуть в чувстве, нырнуть в него и больше никогда не вернуться. Каждый, кто попытается уйти поглубже, обязательно погибнет, других вариантов здесь нет и быть не может – нам вдалбливается это в головы ежедневно, ежеминутно, и мы так и живем. Не слушай меня так жадно, мое голубоглазое существо, ты можешь задохнуться. И не смотри, молю, не смотри на меня так смело – твой взгляд наполнит мои легкие, и я захлебнусь, и никогда больше не смогу выплыть на поверхность. Ведь я – да что я, каждый – хочет барахтаться там до конца дней своих. Мы не просто хотим этого, мы совершенно обязаны, это главный смысл жизни человеческой – дышать причиной и утолять жажду следствием. Сейчас, я только придумаю как и сразу же сверну этот разговор, встану с лавки и пойду, наконец, домой...
- Я люблю тебя, - прошептали мои губы.
Нырни глубже. Нырни в самую бездну, дотронься дна и притворись песком, что устилает поверхность его. Это кромка человеческого естества, финальный штрих мироздания. Окажись она трясиной, куда ты провалишься тогда?
За моей спиной сцепились пальцы ее рук, обнявших мою шею. Запах волшебства усилился. Я слышал его так отчетливо, он был почти осязаем. Запах этот щекотал мне в носу – еще чуть-чуть и я чихну. Запах лучше красок. Живопись ничтожна перед ним. Там, где требуется целая палитра цветов, слои точно выверенных талантом и мастерством художника мазков, достаточно всего лишь одного тонкого оттенка запаха. Волшебство. Вот оно – в руках твоих, ты можешь осязать его, ты можешь попробовать его на вкус. Дыши своей глупостью, слушай песни ее, читай ей стихи.
- Я тебя тоже, - пролепетала где-то возле правого уха маленькая моя идиотка.
Вот так это и должно происходить. Кто придумал, что влюбляться следует постепенно? Кто сказал, что на привычном для нас схематическом отрезке времени должно пройти больше секунды? Как можно не полюбить сразу же того, чьей душой с самого рождения было наполнено все твое существование? Того, кто знаком тебе с первого же твоего вздоха, с того момента, как впервые открылись твои веки. Того, чей один лишь взгляд и является истинным смыслом твоего существования. Кто мы? Откуда мы пришли? Зачем мы здесь? Такие сложные вопросы... Идиот, ответ на все самые трудные и, как кажется, неразрешимые вопросы всегда лежит на поверхности. Проще уж и придумать не возможно. Любовь всегда мгновенна. Как удар молнии с небес, как порыв утреннего ветра, что внезапно распахивает окна, впуская лучи молодого солнца в твою комнату. Как рождение и смерть этого мира, как и вся история его. Как осознание собственной глупости. Любовь – величайшая тайна мироздания, твоя абсолютная свобода, ключ от всех дверей.
Почувствуй ее легкое дыхание у своего уха, останови мысли, что хищным роем облепили твою душу, похоронив под собой самую твою суть, отключи хоть на секунду разум – эту игрушку дьявола в твоей голове, и ты сразу же все поймешь.
Мы разучились этой стремительности чувств. Мы запрятали эмоции в темный угол чердака, мы сбросили балласт, дабы без зазрения совести рисовать круги на воде. Мы перепутали благо с праздностью взвешенного бытия, мы исказили смысл порока, заменив его разнузданной выверенностью грешков. И посадили совесть на цепь, чтобы она могла замаливать их по календарю, пока мы жадно ловим ртами эту водную рябь, кругами исходящую от нас, и возвращающуюся к нам со всех сторон. Наше обоняние притупилось, оно стало служить нам лишь как инструмент для отделения вредного от полезного, гадкого от приятного. Стремясь обрести доказательства принадлежности к расе высших созданий, мы все больше стираем границы между человеком и зверем, ведомым инстинктами. Но нам далеко до звериного чутья – мы утратили тонкие чувства, ничего не получив взамен. Наше осязание способно лишь распознавать внешнюю сторону вещей, оно дает нам возможность отличить шероховатую поверхность наждачной бумаги от воздушных ворсинок пуха. Оно никогда не расскажет нам историю предметов. В любви оно пригодно только для получения удовольствия от телесных ласк и никогда не даст нам почувствовать душу любимого человека. Мы заигрались, утратив способность играть.
Но если ты все-таки встретишь ее, маленькую свою, безнадежную свою глупость, то, возможно, вопреки ожиданиям общества, ты устремишься ко дну.
В конце сентября дни уже становятся довольно короткими. Осень готовит тебя к зиме и подминает день под себя. Ты, привыкший к светлому празднику лета, можешь не успеть заметить, как солнце начнет неумолимо клониться к горизонту, вопреки заведенному расписанию.
Вот и мы не заметили. Мы оторвались от глаз друг друга, когда над гладью озера уже плескался закат, превратив стайки НЛО в огромную сверкающую посадочную полосу. Стало холодать, и ей, за мгновение обратившей меня в разноцветный прах, раскрасивший полотна наших душ, пора было возвращаться домой. Мне же некуда было спешить, но мы все еще были окольцованы реальностью. Пора было расстаться. Когда ты знаком с чувством полного поглощения и ассимиляции двух оголенных человеческих эмоций – одна твоя, другая ее – ты снова встаешь перед сочетанием полярностей. С одной стороны, для тебя невозможна мысль о разлуке даже на один вечер, ибо ты настолько полон ею, что остальная жизнь твоя полностью растворяется в чувстве. С другой, ты можешь совершенно спокойно, даже с улыбкой на лице расстаться с ней на длительный срок, так как ты настолько полон ею, что вы уже являетесь единым целым.
Я проводил ее на транспорт, обнял на прощание и вернулся к той развилке, с которой все началось. Снова остановившись, я окинул взглядом открывшийся мне пейзаж. Он славно изменился за эти несколько часов, но по-прежнему был прекрасен. Небо больше не было серым – оно изливало золото на землю, покрывая им весь город. Лучи заходящего солнца высыпали его на мою голову, сами купались в нем и умывали меня. В воздухе поселился запах волшебства. Я уже отмечен на карте этого города, этого мира. Мое чувство вышито на ней осенним золотом.
Теперь свернуть налево, и я дома. Дома.
3.
Несложно представить себе, что плеер мог не сесть. Или я мог не остановиться на том распутье и спокойно провести свой размеренный вечер дома. Да даже если бы я просто решил все-таки купить провизии в магазине, я бы уже не пошел с пакетами на набережную. Конечно, тогда все было бы иначе. Мои закупоренные уши не смогли бы услышать осень, а обоняние не восприняло бы тонкого аромата чуда. Ничего этого не было бы. Но я думаю, что не имеет смысла распространяться на тему окружающих нас возможностей, эта идея избита. Каждый знает, что каждую минуту мы выбираем одну из множества троп, тянем за одну единственную из невероятного сонма тончайших ниточек выбора, навсегда отметая все остальные возможности. Но в большинстве случаев, мы делаем этот выбор совершенно неосознанно. Мы не способны видеть всей этой паутины марионеточных струн, составляющей систему приятий и исключений, монструозной в своей бесконечности. Оттого-то я и говорю, что мы не похожи на зверя, мы ниже его в этой плоскости рассмотрения. Мы слепо идем по миру, постоянно дергая то за одну ниточку, то за другую, замечая перед собой лишь толстенные канаты. Тогда мы останавливаемся перед ними и долго чешем в затылке, принимая решение, не задумываясь о том, сколько таких канатов можно было бы сплести из тех миллионов нитей, которые мы прозевали по пути. Каждый из нас уже обмотан ими вдоль и поперек и напоминает мумию. Причина нашей слепоты вполне понятна. Представь себе, что ты музыкант, который играет на этих струнах мироздания. Стоит потянуть за верную ниточку, и прозвучит чистая нота. Важно соблюсти правильную последовательность, и воздух наполнится прекрасной, чарующей мелодией. Сегодня у тебя ответственный концерт – ты выходишь в жизнь. Ты тщательно готовишься, надеваешь белоснежную рубашку, брюки, фрак. Начищаешь туфли до зеркального блеска. Изучаешь партитуру, чтобы не перепутать свою роль с чужой. Вот, до выхода остается совсем немного свободного времени, и ты решаешь немножко расслабить свои нервы, а то от волнения они начинают пошаливать. Тогда ты берешь нашу реальность, мелко-мелко крошишь ее, добавляешь туда щепотки также измельченных ингредиентов: предубеждение, невежество, слепая уверенность в собственной правоте, гордыня и, конечно же, стремление к благодетельности. Потом все это тщательно перемешиваешь и заворачиваешь в призму собственного восприятия. Получается здоровский косяк. Осталось только чиркнуть огнивом, прикурить и затянуться. Ну, или можешь высыпать все это себе в чай. В любом случае, ты заправляешься всем этим, и, в состоянии жуткого дурмана, выползаешь на сцену. Стоит ли говорить, что ты прешься, как обезумевший слон, и дергаешь за все нити подряд, совершенно не разбирая ничего перед собой, не отдавая себе отчета в собственных действиях. Ты рвешь и мечешь, на твоем лице застыла идиотская улыбка, ты даже не можешь сообразить, что все идет не так, как должно. Лишь недоуменные лица зрителей способны поселить редкие сомнения в твое пьяное сознание. Звучит полнейшая какофония, все действие превращается в одну огромную пляску святого Витте с конвульсивными подергиваниями руками и ногами, а когда ты, наконец, успокаиваешься, в зале повисает гробовая тишина.
Молодец, достойный выход.
И ведь когда-то мы умели играть на этом божественном инструменте, но мы уже настолько пристрастились к своей священной и неприкосновенной трактовке реальности, что совершенно перестали врубаться в суть.
Поэтому то, что я оказался в нужном месте в нужное время – истинное чудо. Возможно, на какое-то мгновение у меня открылся третий глаз. Кому же я должен быть за это благодарен?
Так или иначе, сегодня днем мы снова встретились с ней на этой лавочке. Так же, как и вчера. Как и тысячу лет назад, как и до рождения нашей вселенной, как и через бесконечное количество веков после ее исчезновения, мы просто молча сидим на этой набережной, наблюдая за утками, взрывающими воздух созвездиями брызг.
Все-таки, времяпрепровождение здесь чрезвычайно вдохновляет на мысли о причудливости нашего бытия. Резные решетки ограждений выполнены в виде больших ромбов, разделенных, в свою очередь, на группы маленьких ромбиков-ячеек. Сквозь эти ячейки можно посмотреть на воду озера, на бегущую по ее поверхности рябь, создающую иллюзию вечного движения. Если застеклить эти ромбики, создав разноцветную мозаику, то вода тоже изменит свой цвет. Через ячейку, в которую вставлено красное стекло, ты увидишь красную воду ярости. А может быть любви. Это зависит от твоего цветового восприятия, от ассоциаций, вызываемых у тебя тем или иным цветом. Черное стекло – вода ненависти. Розовое или оранжевое – вода счастья. Желтое… возможно, паранойя. Зеленое – радость и покой. В сером стекле бьются серые воды апатии. А вся эта мозаика вместе взятая порождает воду жизни. Правда, можно еще забетонировать несколько ячеек. Тогда ты не увидишь ничего.
Если дождаться вечера – кругом вспыхнут маленькие разноцветные солнца - фонари. На противоположном берегу озера светит один такой фонарь, и его свет отражается от поверхности воды. Маленькие волны, бегущие по ней, превращают это отражение в вихрь сверкающих звезд. У самого берега этих звезд много, при отдалении от источника света в отражении становится все меньше бликов, и это создает иллюзию вихревой воронки с хвостом из одной звездочки и головой из их сонма. В отражении наших жизней от поверхности реальности вертится вот такой же ураган желаний, помыслов и возможностей. Он блестит и переливается светом вечерних звезд, исходящим от наших душ.
Мы сидим, обнявшись, и тихонько, не повышая голоса, чтобы не спугнуть этот прекрасный момент наших жизней, делимся друг с другом впечатлениями от той превосходной картины, что так талантливо изобразила перед нами природа. В изменчивой природе человеческого бытия так хочется сохранить эту мимолетную вспышку двух эмоций, хотя бы на мгновение взять ее в руки и поцеловать. Прикоснуться к божественному. Чтобы затем, легким ветерком дыхания сдуть ее прочь с ладоней, встать, проводить этот теплый свет взглядом, отряхнуться и пойти дальше. В этом-то и состоит истинная ценность радости – в ее мимолетности. В способности зажечь в твоей душе яркий огонь, и упорхнуть в другие миры, оставаясь при этом вечно гореть внутри тебя, освещая твой жизненный путь. Главное, не дать погаснуть этому свету, не укутаться во мрак обыденности и отрешенности. Отрешенности от света любви. Только так ты можешь понять, что радость есть. По тому, что она была. Так же и твоя жизнь, так же и все, что есть драгоценного на свете. В чем смысл вечных вещей? Какова их цена, если они никуда никогда не денутся? Истинную цену имеет лишь преходящее, ибо оно уходит, оставляя след своего пребывания в тебе, становясь, таким образом, вечным. Ты, в свою очередь, становишься вечным, оставив свой след в этом мире, вдохнув в него жизнь, поселив в нем всю ту мгновенную радость, что была испытана тобой, дав возможность другим людям испытать ее. Они же присовокупят к ней свои уникальные чувства, которые так же будут жить после них. Возможно, в этом и состоит смысл жизни человеческой – в создании и умножении этого фонда истинных, высших чувств.
Вечное строится из мгновенного. Только через познание мгновения к нам приходит возможность познания вечности.
Я наклоняюсь к ней и легонько касаюсь губами ее волос. Сейчас она здесь, со мной. Чего же нужно еще? Лелеять вечно мгновение? Лелеять вечно мгновение…
Собственно, можно сказать о тождественности вечного и моментального, секундного. Мы сидим с ней на этой скамейке, через час мы будем лежать на траве и смотреть на звезды. Через день мы будем вместе, как и через тысячу лет… Мы сидим с ней на этой скамейке, а через мгновение мы расстанемся. Через секунду, через вздох, даже через помысел о вздохе нас уже не будет. Вечное складывается из мгновенного, а в мгновении живет вечность. Мы умерли вчера, а родились сегодня. И мы не знаем, сколько веков разделяет эти вчера и сегодня. Вполне возможно, что одно мгновение. Поэтому можно вечно смаковать момент и наслаждаться вечностью и вселенной в этой точке и в эту секунду.
Мы стоим у самых ограждений и смотрим на безмятежное полотно водоема. В небе сияет солнце, а мы видим звезды, лежа на траве в парке. Она смеется и закрывает мне ладонью глаза. Я ныряю в воду, пытаюсь угнаться за утками, повторяю их движения, рассекаю лапками воздушные массы и посыпаю город золотом, пролетая под аркой радуги. Выныривая, я отряхиваюсь и снова сажусь на скамейку, чтобы продолжать смотреть на звезды, что сияют между ее пальцев, закрывающих мои глаза. Реальность перемешалась. Светит солнце, сверкает и переливается радуга, идет снег, из-под земли пробиваются первые весенние цветы, а с деревьев падают пожухлые листья. Времени больше нет. Разве не этого мы так хотели? Убежать навсегда от преследующей нас по пятам трактовки бытия. Вернее нет, не так – не убежать, а прогнать ее прочь, с глаз долой. Остаться вдвоем в этом новом мире, созданном нами самими лишь для нас двоих. Тебе больше не придется никуда уходить, мы никогда не расстанемся, ведь теперь мы навсегда вместе в этом вечном мгновении, в этом бесконечном ударе двух сердец. Мы не украли этот миг, не заморозили его, не сделали навсегда неподвижным, как на фотографии, нет – мы создали его, воплотили его в этом новом колоссальном уровне существования, дали ему дух и облекли в форму, вдохнули в него жизнь. Свою жизнь. И сделали его нашей жизнью, нашим смыслом существования, нашей новой бесценной трактовкой реальности. Здесь есть только ты и я – только для нас светит это солнце, гармонично сочетаясь с сиянием звезд на ночном небе, не затмевая их, но подчеркивая. Прошу тебя, мгновение, не останавливайся, ведь ты прекрасно! Напротив, продлись, растянись, обратись к нам своей истинной сутью и стань для нас вечным счастьем. Конечно же, жизнь возможна лишь в движении, и именно поэтому мы не стали фиксировать нашу радость в пределах секунды. Нам не нужны эти рамки. Кто сказал, что нужно придерживаться этих систем координат? Мы вышли за их пределы и ни капли не сожалеем о содеянном. Нашим сердцам это подвластно. Теперь подвластно, счастье мое.
Это безграничный полет сознания в поисках лучшего. Человек – существо дефицитное. Мы вечно испытываем на себе этот дефицит чувств и ощущений, жажду удовлетворять все новые потребности, открывать новые горизонты познания. Отчаянный поиск. Любовь здесь выступает одновременно как способ достижения высшей гармонии, удовлетворения вечного желания, и как конечная цель этой гармонии, поиска. Любовь есть финальная эклектика, объединяющая весь мир человека под своим знаменателем. Познание и абсорбция души любимого человека. Ты отдаешь все, что у тебя есть, получая взамен еще больше. Фантазия, ставшая реальностью, и обратившая реальность в фантазию.
Теперь, когда мы остались вдвоем, и вокруг ни души, мы можем делать все, что нам заблагорассудится. Я беру ее за руку и веду к себе домой – это было ее желанием, познакомиться с моей жизнью поближе. Я открываю пошарпанную дверь перед ней, помогаю ей подняться по потрескавшимся ступенькам полуразрушенной лестницы. Открывается еще одна дверь, и мы входим в огромный залитый светом зал. Здесь почти ничего нет, только в центре стоит стол с двумя стульями, расположенными рядом друг с другом по одну из его сторон. Мы садимся за этот стол и беремся за руки.
- И давно ты здесь обитаешь? – слегка оборачиваясь в мою сторону, спрашивает она.
- Не знаю, - пожимаю я плечами в ответ, - Теперь я уже не могу с уверенностью сказать, когда это было. Возможно, это место всегда было моим домом, а может быть, я сделал его таким минуту назад, когда мы вошли сюда.
Она понимающе кивает. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть в ее лицо, и она уже полностью оборачивается ко мне. Я вижу, как сияют ее глаза. Мне кажется, что этот ее взгляд – это то, к чему я, осознанно или нет, стремился всю свою жизнь. Возможно, даже, все человечество всю свою историю искало именно этого. Это истина и ложь, грех и искупление, свобода и власть. Альфа и омега моей души. Воздух и вакуум сталкиваются, становятся единым целым, затем конденсируются и каскадом дождя низвергаются в мое сознание.
- Господи, в самом деле, и откуда ты только взялся, - произнося этот вопрос с интонацией, превращающей его в утверждение, она легко усмехается, и я целую эту усмешку. Наши губы сливаются в поцелуе, мысли в голове беспорядочным роем взметаются ввысь, проносятся в хороводе ритуальной пляски и прахом осыпаются на дно, оставляя пустоту.
4.
Я достал из кармана пачку сигарет, вынул одну и закурил. Дым пачкает легкие и очищает сознание. Она взяла зажигалку из моих рук и стала вертеть ее в своих.
- Чем мы займемся дальше? – я посмотрел на нее.
- Ты думаешь, «дальше» - подходящее слово? – ее взгляд перехватил мой, и в ее глазах я прочел улыбку, - Послушай, здесь написано, что они изготавливают их в Корее. А газ в них заправляется там же?
- Наверное, - я не улавливал смысла ее слов, все мои чувства сконцентрировались на их звучании, на плавных переливах ее голоса.
- Значит, эти зажигалки заправлены корейским газом? – она, словно почувствовав, что я не прислушиваюсь к тому, что она говорит, впилась своим улыбающимся взглядом в меня, и я стряхнул с себя чарующее наваждение ее голоса.
- Боже, неужели это важно? – я рассмеялся, схватил ее и повалил на пол. Пол растекся под нами и позволил нашим телам просочиться сквозь него.
Еще глубже – в самые бездны нашей любви, туда, где сознание перестает быть осознанием, где остается лишь голый импульс чувств, первичная энергия жизни, взрыв бьющегося сердца. Как будто взрывная волна огромнейшей силы выплескивает себя на все сущее – материальное и нематериальное – и мгновенно сворачивает себя обратно, заново отстраивая все, что разрушила. И так происходит каждую секунду, беспрерывно. Устремлялись ли мы вниз или же возносились ввысь – вектор нашего направления определить не представлялось возможным. Кругом была лишь звенящая тишина, переливающаяся палитрой всех возможных цветов и оттенков, и содержащая в себе все известные звуки и звуки несуществующие. Монументальная, громоздкая тишина, извивающаяся подобно змее.
И ее голос:
- Кажется, я начинаю понимать. Теперь больше нет вообще ничего, кроме нас двоих. И нас тоже нет. Быть вместе вечно – теперь я знаю, что это значит. Это возможно лишь тогда, когда вечность прекращает свое существование. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, - подумал я ей в ответ, - Ты стала мною, а я стал тобой. И та личность, что соединила нас в себе, не существует. Она представляет собой все человечество, каждого в отдельности и всех вместе, все мироздание, все, что было, есть и будет, и, вместе с тем, она – пустота.
- Да, - продолжила она, - Люди, всю историю своего существования, ищут бога. Они поклоняются ему, они ненавидят его, они молятся ему на коленях, они смеются над самой идеей его, они боятся его и клянутся ему в вечной любви. Но они даже не представляют себе, чем он является на самом деле. Человечество не способно даже прикоснуться к чувству понимания идеи его эманации, простейшей проекции истины на течение бытия.
- Мы с тобой также далеки от ядра, от сути, как и были до нашей встречи, - вторил ей я, - Все, что мы сделали, это получили опыт осознания друг друга, опыт отчуждения
реальности. Опыт вечности.
- Что же ждет нас там?
- Вероятнее всего, нас там не ждут.
Чем же является мысль там, где нет ничего? Там, где тишина извивается вокруг тела пустоты, пронизывая его и поглощая, перерабатывая его и извергая, трансформируя его в саму себя, чтобы самой затем стать пустотой. Возможна ли мысль там, где останавливается движение и зарождается смерть? Нет, мысль невозможна там в своем первозданном виде. Но чем же она тогда является? Ничем – лишь потому, что там, где нет ничего, ничего быть и не может?
- Нет, - я вновь услышал ее голос, - Там, где ничего нет, есть все.
- Значит, то, чем становится мысль, это тоже мы, - я подвел черту.
Мое тело вновь начало обретать форму. Ее руки обвивали мою шею, наши ноги переплелись вместе. Легкий толчок – мы коснулись дна.
Чем бы это дно ни было – оно не было осязаемым. Тот «удар», что мы ощутили, коснувшись его, был ментальным, так как наши тела на тот момент еще не закончили материализоваться. Теперь же мы снова были прежними людьми из плоти и крови. Она лежала на мне, ее волосы щекотали мой нос, переполняя меня тем самым чудесным запахом волшебства. Запах был реален. И ко мне вернулось чувство радости. Оно было столь велико, что воплощалось в желании обнять весь мир. Но, как показал наш недавний опыт, осуществление этого желания уничтожает само желание, так как там, где оно возможно, чувства постепенно умирают. Впрочем, так обстоит дело не только с неосуществимыми при обычных условиях стремлениями, а вообще со всеми. Осуществление их приводит к их гибели. Это естественно, но, вместе с тем, порождает чувство грусти, от которого нестерпимо хочется избавиться. Что заставляет человека формировать все новые желания, образуя тем самым замкнутый круг. Значит ли это, что воплощение наших стремлений в реальность, ровно как и сама возможность эти желания создавать, делает счастье недосягаемым для человека?
Я посмотрел на мою любовь – источник всех моих вожделений. Однажды придет тот миг, когда ты, как мое высшее желание, тоже исчерпаешь себя. И тогда вслед за грандиозным счастьем придет грандиозная же скорбь. Но возможно ли это в нашем идеальном мире, где одно мгновение длится вечно? Это произойдет только тогда, когда мы с тобой сами разрушим нашу любовь. Тогда нас выбросит наружу, и неизвестно, что произойдет с нами после этого.
Получается, где-то в плоскости наших миров произойдет разлом, и наши сознания будут извлечены из той реальности, которую мы создали для себя. Но наши души, вероятно, навсегда останутся в этом мгновении радости, потому что то, что длится вечно, остается нетленным даже со смертью вечности. Исчезновение бесконечности лишь подтверждает вечность преходящего, даруя тем самым этому мгновению абсолютное искупление. Лишь это явление придает нашему счастью истинную ценность и оправдывает его существование. Означает ли это, что наша любовь, дабы явиться истинной, обречена на крушение в нашем ее осознании? Только ли таким образом она сможет увековечиться в наших душах?
Так или иначе, сейчас мы были здесь вдвоем, и я снова целовал твои губы, жадно, словно пытаясь запомнить этот вкус и этот запах на всю жизнь.
Но ведь так и есть, разве нет?
Я закрыл глаза и попытался представить себя ею, и больше не смог этого сделать – наше единое сознание вновь разделилось на две независимые сущности. Все-таки, хоть быть истинно единым целым и являлось, безусловно, захватывающим новым опытом, чувствовать ее присутствие как человека отдельного от меня было куда как привычнее и приятнее. Наслаждение тождественности сознаний проигрывало удовольствию животной человеческой основы.
Я вгляделся в бесконечную глубину ее глаз. Мы поднимались по узенькой тропе к заснеженной вершине, укрывая лица от бьющего в них ветра. Снег ложился на щеки и обжигал холодом древних ледников. Чувства обострились как никогда, каждая клетка тела, казалось, жила своей собственной, совершенно независимой жизнью и дрожала, и билась в истерике. Кровь бежала по сосудам неистовым бурным потоком, образуя реки, сливаясь в моря и океаны. Все тело стало огромной планетой-гигантом и жило в согласии с законами, установленными природой собственного мира. Вместо переживания концентрированного сознания центра бытия, которое мне удалось испытать раньше – если «раньше» было подходящим словом – я переживал превращение своего организма в сонм отдельных существ, оставаясь, однако, при этом самим собой. Каждую секунду во мне что-то умирало и рождалось вновь, и каждая мысль проносилась мимо меня с астрономической скоростью, но я знал, что стоит мне захотеть, и она, подобно этим снежинкам, вдруг замерзнет на лету, прекратит свою гонку и упадет к моим ногам. Но я не хотел делать этого – я весь стал одним созерцанием. Мой взгляд был обращен к бушующим в этом безумном шторме небесам, покрытым черными зимними тучами, в которые упиралась вершина той горы, что мы осмелились покорить.
Я снова взглянул в ее глаза и увидел, что между нами пролегает широчайшая пропасть бесконечной глубины, превышающей в разы высоту этого горного пика. Снежный буран укрывал от меня ее взгляд, а из разделяющей нас бездны на поверхность вырывались все духи мира: от озаряющих все вокруг ослепляющим светом тонких эфирных сущностей до безликих демонов низших миров, корчащихся в неподвластной осознанию агонии. Все вместе они образовывали пестрый сверкающий фейерверк красок, переплетающийся с громоподобным ревом, издаваемым ими. Но и этого крика практически не возможно было расслышать, из-за перекрывающего его шума бурана. Я закрыл глаза.
Затем все стихло, и тишина продолжила прокладывать свой змеиный путь.
Мы стояли на самой вершине горы, обнявшись так легко и нежно, как только могут это сделать два человека. Стихия прекратила свое буйство, тучи ушли прочь, оставив пронзительный синий небесный простор, с которого лился на нас яркий солнечный свет. Свет этот, спускаясь к нам сверху, создавал обширный коридор, уходящий ввысь, и явлющийся продолжением пути восхождения. Я устремил свой взор туда, наверх, и почувствовал, как мое сознание снова начало сливаться с ней. Тепло стало выветриваться из меня, наполняя тело прежней стеклянной пустотой. Я тряхнул головой.
- Не стоит, - прошептала она мне на ухо.
- Конечно, - улыбнулся в ответ я, - ведь мы уже не сможем достичь большего понимания…
- Кто знает, может быть, мы все еще способны на новые открытия. Но я боюсь, - она вздрогнула, - Что если мы уже не сможем вернуться назад? Если мы изменимся навсегда и никогда уже не сможем вернуть прежние чувства – чувства, которые способен переживать лишь человек, оставаясь человеком, со всеми его радостями и недостатками. Обыкновенное земное существо, необыкновенное в своей тяге к познанию истины. Вечно ищущее ее и не находящее. Потому что сущность, постигшая тайну, едва ли сохранит имя человека. И, если мы станем такими, то мы, вероятнее всего, утратим нашу любовь, нашу страсть. Готов ли ты отречься от наших чувств во имя познания? Я нет.
В этот момент все мое тело, разум, всю мою суть, пронзила невероятная дрожь, очищающая и губительная одновременно. Что-то внутри меня разорвалось, и, я уверен в этом, часть моей души навсегда осталась на этом заснеженном горном пике, устремленная вверх, вечно ожидая у входа в световой коридор. Но я ни капли не сожалел об этом – эта часть моего «я» больше не была мне нужна.
- Конечно же, нет, - сказал я, прижимая ее к себе крепче, - Как же я могу добровольно отказаться от собственного счастья.
Она подняла лицо, и я увидел, как она улыбается сквозь слезы. Самый бесценный вид на всем белом свете.
- Хотя, - я усмехнулся, - Многие отдали бы все на свете за подобную возможность. Но катись она к черту, если испить из чаши высших сил означает отказаться от тебя. Все эти истины и тайны…
Я проглотил слова. Вновь грянул гром, поднялся ураган, взорвалась буря. С небес на землю рухнул всеуничтожающей тяжестью ливень такой силы, какой мир не видел со времен Великого Потопа. Свет и тьма, любовь и ненависть, все чувства человечества и, возможно, каких-то неведомых человеку сил слились в этих тяжелых как свинец каплях дождя. Мой разум отключился в следующую же секунду.
Открыв глаза, я обнаружил, что мы лежим на полу возле стола – том самом полу, который проглотил нас в начале этого путешествия. Она все так же лежала на мне и улыбалась. Слез на ее лице больше не было.
- Совершенно не важны, - продолжил я прерванный разговор.
- Потому что… - ее губы открывались синхронно с произносимыми мной словами
- Я люблю тебя.
5.
Если построить график наших отношений, то визит в мою квартиру и это путешествие наших сознаний явились их кульминацией, апогеем. Поэтому, именно на этом моменте мне бы хотелось несколько отстраниться от прямого повествования, дабы препарировать это чувство, разложив его в разные плоскости восприятия. При ближайшем рассмотрении мы видим, что одна яркая вспышка, коей явилась наша с ней встреча, породившая это необыкновенное чувство, способна полностью перевернуть представления о течении жизни, смести все границы и разрушить стереотипы, которыми питается человек в своей повседневной жизни. Но не всегда возможно получить полное и ясное представление о явлении, глядя на него в упор. Порой необходимо отдалится от него на максимальное расстояние либо взглянуть с разных углов, в противном случае мы рискуем получить чересчур однобокое видение картины.
Итак, некоторый ключ к пониманию очарования происшедшего даст рассмотрение моих взаимоотношений с непосредственной реальностью, то есть погружение в плоскость обыденной жизни, которой, собственно, и противопоставлено охватившее нас любовное безумие. Безумием оно является, конечно же, только с позиции, так называемой, житейской мудрости. Одно уже введение понятия безумия является прямым противопоставлением бытового и истинно чувственного миров.
Как нам известно, отношения с окружающим миром у меня были раскрашены отнюдь не в самые радужные тона. Причиной же подобных противоречий между моим внутренним миром и миром внешним являлась моя неудовлетворенность существующим порядком вещей. Неудовлетворенность эта не всегда выпячивала себя напоказ, не всегда обрушивалась своей распахнутой пастью на простые радости жизни, совершенно искажая суть любых сиюминутных удовольствий. Нет, порой она пряталась где-то в одной из глубоких ниш моей души, не засыпая, но занимая выжидательную позицию, усмехаясь внутри себя, глядя на то, как я веселюсь с друзьями или наслаждаюсь тихим вечером за чтением книги. Порой она шла на компромисс, дабы не разрушить полностью свой дом, коим являлся я. Но она неизменно давала о себе знать, когда мне бесконечно наскучивал весь этот бег в колесе, эта бесконечная пляска безликих манекенов в зеркальной комнате. Тогда я запирался у себя дома, ложился на кровать и смотрел в потолок, не способный поймать ни одну мысль в своей голове, так как каждая из них была маленькой хрустальной каплей, вращающейся среди себе подобных в огромном хрустальном океане моего сознания. Стоило только попытаться схватить ее, как она мгновенно рассыпалась в дождь острых осколков, создавая цепную реакцию, разрушающую весь этот хрустальный монолит, холодный прах которого невыносимой болью впивался в мозг и по кровотокам отправлялся в сердце, заставляя его сжиматься в мучениях. Все это лишь для того, чтобы через секунду этот заново наращенный монолит снова звенел своей хрустальной пустотой в моей душе. В такие часы смысл моего существования безнадежно ускользал от меня. Неудивительно, что тогда мир представлялся мне чужеродной озлобленной субстанцией, в которую я был помещен ради какого-то извращенного эксперимента высших сил либо для их бесчеловечного увеселения. Впрочем, винить их в этом было глупо – глупо ожидать сострадания и гуманности там, где не существует человеческих чувств и норм бытия. Но легче от осознания неповинности мироздания в моих мучениях мне не становилось. Все это было чудовищным, высшим недоразумением.
И имя этому недоразумению было идеал. Где-то в том тонком измерении подсознания, что формировало все мое мировоззрение, все мои реакции на происходящие вокруг меня события, прочно укоренились установки на жизнь совершенно иную, противоположную той, что имела место быть в действительности, жизнь, наполненную истинным, неповторимым смыслом. И это вызывало отчуждение. Мне были глубоко противны те методы, которыми мир достигал своего равновесия и своего мнимого порядка. Более того, в свете понимания низости бытия тем противнее мне были потуги этого мира на что-то по-настоящему высокое, его претензии на тот смысл, который должен был существовать, но которого не было нигде. В ежедневной кутерьме семейной жизни, в отношениях между полами, пусть и напоминающих порой истинную любовь и дающих некоторый намек на искренность чувств, в отрешенности героизма, в войнах и святости – нигде не представлялось возможным обнаружить того смысла, того идеала, которого так отчаянно жаждала моя несчастная душа. Все было подернуто пеленой сиюминутного идиотизма. Ведь даже и в черной бездне помешательств, ярости и ненависти, в темных волнах океана пороков могло быть обнаружено то высшее начало. Но нет, и здесь правили лишь глупость и непонимание.
При погружении в эти мысли у меня возникало ощущение, будто человечество обречено, ведь нет никакого света истины в его бессмысленном существовании. Но я прекрасно осознавал, что на самом деле обречен я. Потому что никогда мне было не обрести чувства единения с окружающей меня реальностью, никогда не предстояло мне слиться с ней в одном порыве чувств. Я был инородным объектом в теле мира, а он, как и любое другое тело, всегда исторгает из себя то, что ему не принадлежит.
Поэтому было вполне понятно мое постоянное желание бегства, желание навсегда укрыться в своей скорлупе, потерять все контакты, связывающие меня с миром внешним, дабы наконец утратить возможность сравнения моих установок и желаний с желаниями мира, с векторами его направлений. Но чем больше я укрывался в себе, тем больше реальность вторгалась в меня, тем яснее виделись различия между нами, и тем сильнее я страдал. Мучения не могли продолжаться вечно. Так как жизнь не даровала мне талантов творца, чтобы я мог хоть как-то оправдать такое свое существование, изготовив бессмертные произведения искусства из того безумного сплава, что варился в кузнице моей души, то исхода всей этой истории я предвидел всего только два. Я мог, наконец, сгореть, напрочь, в этом жестоком огне непонимания, что горел пожаром столкновения этих двух враждебных миров, причем, сгореть довольно быстро. Либо же провидение могло все-таки угомонить свой смех надо мной и указать мне, что все это не было бессмысленным.
И, как мы можем видеть, моя дорога избрала своим поворотом второй вариант. Я встретил эту необыкновенную девушку, и вместе мы нырнули в неизведанные прежде глубины бытия. Интересно, что любовь эта, с одной стороны, продемонстрировала мне мои заблуждения насчет жизни, подарив мне то, что я долго искал, хоть и был уже вполне уверен в безысходности моего поиска. Она показала мне, что мир не таков, каким представлялся мне, и что в нем возможна еще та подлинность чувств, в которой я ему отказывал. С другой же стороны, это чувство унесло нас обоих еще дальше от обыденного восприятия реальности, прочь от нее. То, что явилось доказательством полноценности и непреложности бытия, одновременно явилось же и окончательным разрушением его образа. Но, так или иначе, именно эта встреча, наконец, внесла луч радости в мою невыносимую, преисполненную негодования и неприятия жизнь. Именно этого все мое естество бесконечно жаждало, ради этого бился в нервных плясках мой пульс, и именно этот дар столь восторженно приняла моя душа.
Неясным оставалось лишь, было ли это моим окончательным спасением или же лишь очередной ступенью в этой кровавой лестнице познания.
В тот день, когда я встретил ее, моя внутренняя оценка событий уже успела претерпеть некоторые изменения. Зверь внутри меня успел вырваться на поверхность, лязгнуть несколько раз своими клыками, затем уступить интересу к новым ощущениям одурманившей меня осени, чтобы позже вновь показать свою морду там, на набережной, при нашей первой встрече, и, в конце концов, убраться куда-то совсем далеко, если не исчезнуть навсегда. Кто бы мог подумать, что катализатором для таких преображений моих взглядов может стать обыкновенная музыка в моих ушах, а вернее, ее отсутствие. Безусловно, этот день, когда произошли столь неожиданные и радостные события, был отмечен какой-то особой, счастливой звездой. Все происходило не так, как всегда. И этому стоило удивляться, и я удивлялся, не смотря на то, что все еще не был до конца готов впустить чудо в свое сердце. Но эта неготовность к новым свершениям над собой, этот пережиток моего безрадостного прошлого носил лишь временный характер. Довольно быстро я сдался на милость сразившего меня счастья и больше не имел ни малейшего сопротивления в своих мыслях. И, какое бы развитие не приняла вся эта история, я был щедро вознагражден за такую податливость случаю.
Когда я шептал ей о том, что люблю ее, и когда она произносила те же слова мне в ответ – тогда свет нашего невероятного чувства изгонял остатки отчуждения прочь из моей души. Подобно тому, как лучи весеннего солнца обращают ледники в воду, так же и любовь уничтожала цитадель зверя, ровняя ее с землей, обращая мерзкого, злобного хищника в могучее светлое животное царственной породы. Так же, как лед и вода едины по сути, но имеют между собой безусловные различия, так и ненависть с любовью сотворены из одного и того же материала, не являясь, однако, одним и тем же. Человек не способен плавать во льду, но он с радостью искупается в свежей ласковой воде уютного водоема. Прежде, я был настолько глуп, что пытался плыть в черных льдах непонимания. Теперь же мое сердце омывали веселые ручьи любви.
- Я люблю тебя, - шептали мои губы.
И реальность вырастала передо мной сияющим колоссом, которого я не был способен увидеть раньше, так как был безнадежно слеп.
- Я люблю тебя, - произносила она в ответ.
И реальность рассыпалась в тысячи крошечных песчинок, и ветер уносил их прочь, с глаз долой.
Любовь была окончательной эклектикой, сама ее суть гетерогенна. Она объединяла в себе все то, что не могло сосуществовать в иных условиях. Она являлась настоящим доказательством узости нашего мышления, не способного воспринимать жизнь во всем ее многообразии. Она возносила души к небесам и бросала их в бездонную пропасть, она дарила вечное спасение и губила навеки, она взрывалась фейерверком красок перед глазами, и ее совершенно невозможно было уловить и попробовать на вкус. Любовь творила этот мир, и она же его разрушала.
Просто невероятно, как такие глубокие изменения в самой сути меня могли произойти всего за один день. В течение одного дня произошло полное мое преображение, неприятие обратилось осознанием, и я стал другим человеком. Невероятно, удивительно, волшебно. И, пожалуй, даже немножко страшно.
Но, несмотря на все изменения внутри меня, дальнейшие события приняли весьма предсказуемый оборот, вполне согласующийся с моими прежними взглядами. Вместо того чтобы с полученным опытом понимания друг друга и всего мира, содержащегося в нас, вместе бросится в эту радостную жизнь, слившись с ней в едином экстазе, мы оградили пространство наших ощущений, сомкнув его лишь на нас двоих, свернули его в воронку, обернув лентой нашего нового времени, которое текло теперь лишь для нас и в лишь нам подвластном направлении, и поселились внутри. В конечном счете, даже полностью перевоплотившись, мое сознание не смогло окончательно вырваться из круга привычных для него установок и сложившихся суждений о проистечении явлений. Так или иначе, я вновь возвращался к некому обособлению, пусть обособление это и являло себя в качественно новом виде. Означало ли это, что все эти преображения не превратили меня в полную себе противоположность, но вполне закономерно подняли мою личность на следующий уровень ее убеждений? Являлось ли это демонстрацией того, что человек никогда не сможет обернуться против своей сути, дабы разрушить ее до основания и переродиться в нечто иное? Неужели каждый вынужден пройти свой путь до конца с определенным заранее багажом качеств, будучи способным поместить туда что-то новое, но ни в коем случае не выбросить что-то из этой копилки, не обновить ее полностью? Ведь, если, даже подвергнувшись воздействию такого мощного катализатора, как этот редчайший случай, я не смог избавиться от себя прежнего, то, вероятнее всего, я не смог бы сделать этого никогда.
С одной стороны, все было именно так. Именно эта совокупность моих внутренних свойств предопределила всю модель моего поведения в данной ситуации. Но, помимо качеств, присущих непосредственно мне, существовали еще характеристики мира внешнего, которые в любом случае вмешивались в идеалистическую картину наших с ней отношений, внося в нее свои коррективы. Именно для того, чтобы испытать эту любовь во всей глубине ее неповторимых чувств, чтобы почувствовать каждой частичкой наших душ это невообразимое созвездие впечатлений мы утонули друг в друге, оградив наши сознания от посягательств реальности, исторгнув ее из них, подобно тому самому инородному телу. Реальности, со всеми ее дрязгами, всей ее суетой, мельтешением и причинно-следственной связью, не было места в нашем идеальном мире. Так мы считали. Возможно, это наше представление о действительности не соответствовало ей – этого мы так и не узнали, так как отказались испытать на себе. Но, так как наше представление и стало нашей действительностью, то этой реальности вовсе не обязательно было соответствовать реальности окружающей – мы избрали этот путь, и прошли его так, как посчитали нужным.
Впрочем, даже если бы сама действительность не соответствовала самой себе – в этом не было бы ни капли удивительного.
Наш путь лег через градацию признака – от мучительного отчуждения, к сладостному приятию, и дальше – к счастливому отчуждению.
Таким образом, когда мы отправились в наше путешествие сознаний, слившись в одно целое – это странствие явилось символом высшего отчуждения в попытке почувствовать сопричастность. Это была предпоследняя ступень на пути нашего с ней познания себя. Дальше оставался только выбор – неизменная последняя точка в любом странствии. Любое, даже самое шикарное, геройское и идеалистическое приключение завершается именно выбором. Выбор – вот та корона, что венчает и счастье, и горе.
И мы совершили свой выбор, который был абсолютно естественным. Он просто не мог быть другим…
«- Потому что…
- Я люблю тебя».
Итак, сменив линзу рассмотрения, мы взглянули на пройденный путь под другим углом, вновь пройдя его и добравшись до его финальной точки – выбора. Все это для того, чтобы вынуть другую линзу из нашего набора, дабы продолжить раскладывать высшее чувство в плоскостях возможностей осмысления.
Говоря о причинах того, почему мы избрали именно этот путь и никакой другой, мы упустили один важный момент. Если я сам и окружающая меня реальность, отношения между которыми и замешали этот безумный коктейль, являлись двумя звеньями, составляющими цепь данных событий, то сама моя любовь, та девушка, которая пробудила эти чувства, несомненно, была третьим звеном этой цепи. И глупо было бы не взглянуть на нее, как на такого же человека из плоти и крови, как и я, обладающего собственными чувствами и мировоззрением. Совпадали ли ее взгляды на жизнь с моими, мучилась ли она от невыносимого неприятия бытия так же, как и я, или же была в этом смысле личностью мне прямо противоположной? Почему она согласилась пройти этот путь вместе со мной и именно так, а не иначе? Почему решилась она на эту авантюру? Неосмотрительно с нашей стороны было бы упустить из виду возможность рассмотрения этих вопросов, так как от ответов на них вполне могло бы зависеть понимание причин происходящего.
Глупо и неосмотрительно - именно так мы поступим, отбросив все эти вопросы, и, в некотором смысле, исключив третье звено в нашей следующей попытке восприятия.
6.
Погрузившись в атмосферу осенней сказки, я совершенно позабыл о тех неприятных ощущениях, что вызвала у меня незапланированная остановка электронного сердца моего музыкального плейера. Я словно стал гостем на спектакле, который сегодня, по случаю какого-то забытого людьми, но от того не менее прекрасного осеннего праздника, разыгрывала природа. Воздух вокруг меня дышал тайной, и оттого весь мой ум был преисполнен любопытства. Чувства мои были обострены, все воспринималось в ином свете, нежели прежде, и совершенно точно должно было произойти нечто особенное – я был уверен в этом. Это ощущение не покидало меня на всем пути к дому, и именно поэтому я решил задержаться и отправился на набережную, дабы дождаться того, что должно было случиться.
И там, среди всех этих каменных образцов человеческого ремесленного мастерства, мои ожидания были вознаграждены. Я встретил ее – живое воплощение мечты, девушку, равных которой просто не могло существовать на всем белом свете. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять это. Она была прекрасна. Она была именно той, кого я ждал, более того – она была тем, ради чего я существовал.
Она сидела на небольшой деревянной скамеечке на этой набережной и смотрела на уток, игравшихся друг с другом в озере. На скамейке было как раз достаточно места для двоих, поэтому я решился подсесть к ней, чтобы положить начало нашему знакомству.
Девушка взглянула на меня с холодным интересом. Она была несколько удивлена моим появлением, так как, по всей видимости, не совсем понимала, зачем я здесь. Но никакой особенной радости в выражении ее лица не читалось. Я вздохнул - девушка, вероятно, была настроена не слишком дружелюбно, и этот факт несколько спутал мои мысли, я не знал, с чего начать разговор. Тогда я поднял лицо к небу, и в течение пары минут наблюдал облака, пытаясь все же сообразить, что мне следует сказать. Но она избавила меня от этой необходимости, не выдержав, и заговорив первой:
- Привет. Кто ты такой? Я впервые вижу человека, способного усидеть лишь на половине лавки. Целой для тебя слишком много, боишься с ней не совладать?
От таких ее вопросов я смутился еще больше, и выдал совершеннейшую чушь:
- Я хотел попросить тебя о помощи в этом нелегком деле, так как увидел, что ты способна их укрощать. Мне же это не удается совсем.
Вопреки моим ожиданиям, она улыбнулась в ответ на произнесенную мной глупость, и ее взгляд немного потеплел.
- Ну, вдвоем-то мы точно справимся, - сказала незнакомка, улыбнувшись, - Но не будет ли нас двоих слишком для нее одной? По-моему, это слегка нечестно, - она помолчала несколько мгновений и затем добавила, - Ты интересный.
- Да, мне тоже так порой кажется… - начал, было, я и осекся, взглянув в ее глаза. Боже! Неужели такая красота действительно могла существовать? И не где-то в выдуманной идеальной вселенной, а прямо здесь и сейчас, передо мной. Я явился свидетелем невероятного творения природы. Кажется, я был готов полностью раствориться в этом взгляде, погрузиться в него и остаться там навеки. Мне хотелось обнять ее, почувствовать ее, наконец, стать ею.
Она ожидала продолжения, но я был слишком охвачен настигшим меня чувством, чтобы говорить. Девушка подождала еще чуть-чуть, потом отвернулась к озеру, подняла, нагнувшись, небольшой камешек с земли и бросила его в воду. Озеро ответило разбежавшимися по его поверхности кругами.
- Ну чего же ты замолчал? – с грустью в голосе спросила она, - Если ты будешь молчать, то я, пожалуй, уйду.
Меня охватило смятение, вырвав меня из плена размышлений. Мне отчаянно не хотелось ее отпускать, но в мою голову, которая пошла кругом от всех этих переживаний, никак не могло прийти ни одной стоящей мысли. Я снова не знал что сказать, я лишился дара речи, будто красота ее вынула язык из моего рта.
- Что же, - начала она, вставая, - Тогда извини, но нам не по пути. Молчать я могу и в одиночестве, с тем преимуществом, что никто не будет мне мешать наслаждаться осенним пейзажем. Счастливо оставаться, - с этими словами она поднялась со скамейки.
Этого никак нельзя было допустить.
- Подожди! – закричал я, - Молю, не уходи! – во что бы то ни стало, я должен был заставить ее сесть обратно.
- Возможно, - она замерла и взглянула на меня с вызовом, - Но тогда объясни, почему же я должна остаться. Убеди меня.
Я замялся на секунду. В одно мгновение сонм мыслей пронесся в моей голове, превратив ее в мощнейший вычислительный механизм, мерные весы, взвешивающие все за и против. Я ни в коем случае не мог позволить этой жизни, которая и так все время издевалась надо мной, сыграть со мной подобную злую шутку и увести у меня из-под носа этот великолепный случай. Нет уж, хватит, я не дам этому произойти!
Мгновение спустя я решился:
- Я не смогу без тебя. Ты прекрасна, ты бесподобна, ты откровение, озарившее меня. Я понял это сразу же, стоило мне только приблизиться к тебе. Сегодняшний день отмечен нашей встречей, все, что ни происходило, вело к этому. Я знаю, я был рожден для того, чтобы встретиться с тобой. Весь мир сейчас наблюдает за нами и ждет твоего ответа, - на этих моих словах она качнула головой и села обратно, а я продолжил, - Мы несовершенны, но мы можем спасти друг друга. Не уходи сейчас, и, я уверен в этом, мы будем счастливы всегда, - я остановился, глубоко вдохнул прозрачный осенний воздух, и закончил, - Я люблю тебя.
Теперь задумалась она. Подняла с земли еще один камешек и бросила его вперед, целясь в озеро, но он не долетел до него, стукнулся об ограждение и упал обратно на землю. Она смотрела на место его падения несколько секунд, затем перевела взгляд на меня.
- Все это очень интересно и трогательно, мой дорогой нечаянный друг, - она грустно улыбнулась, - Но, к сожалению, чертовски скучно
Еще один камень, который, на сей раз, достиг своей цели.
- Да, скучно, - повторила девушка тихо и отстраненно, будто решила подтвердить собственные слова.
Теперь я не на шутку испугался. Я ожидал чего угодно, но не такого ее ответа. Она совершенно обезоружила меня. Все мои идеи, все мое вдохновение, вся патетика – все это было разбито в пух и прах одним простым определением. Все это оказалось всего лишь на всего «скучно». Это было невероятно.
Праздник подходил к концу. Актеры на сцене взялись за руки для финального поклона. Рабочие за сценой приготовились опускать занавес, позевывая, представляя, как предстоит еще убирать театр после спектакля, и затем можно будет отправиться домой. Зрители радостно аплодировали, довольные увиденным и готовые продолжать веселиться где-нибудь на площади города. Небо улыбалось, и над толпой разлилась музыка «Оды Радости».
Но я все еще не хотел прекращать это действо, слишком безрадостным казался мне конец этой истории.
- Но если это скучно, то что же тогда способно тебя заинтересовать? – я тщетно пытался скрыть отчаяние в голосе и казаться спокойным.
Она снова улыбнулась без видимого удовольствия.
- Я не знаю. Я надеялась, что ты сможешь мне рассказать. Но, увы, ты можешь думать только о себе, - девушка посмотрела на меня с укором, - Взгляни туда, - она указала на воду, - Видишь тех уток? Почему-то, они всегда ныряют по очереди. Кажется, что их там две, но из-под воды выныривают еще три, а предыдущие снова исчезают. Попробуй их сосчитать. Сколько их там, можешь ли ты сказать с уверенностью?
Я смотрел на нее и не мог понять, к чему все это было сказано. В этом был какой-то смысл, или же она просто играла со мной, жестокое создание?
- Как ты думаешь, им скучно? – она смотрела в мои глаза с просьбой во взгляде.
- Послушай, я не совсем понимаю, отчего меня должен интересовать внутренний мир уток? – какая-то глупость этой ситуации смущала меня все больше, и я начинал раздражаться, - Но если ты так хочешь услышать мой ответ, то вот он: уткам не может быть скучно или весело, потому что они не способны любить.
Я произнес эти слова и поморщился – подобный ответ совершенно не устраивал меня самого, в нем не было ничего от моего прежнего идеализма и того романтического чувства, которым я дышал еще несколько минут назад. Но было поздно – я уже озвучил эту очередную глупость. И что только на меня нашло?
И, конечно же, этот ответ не понравился и моей собеседнице.
- А, по-моему, это ты не способен любить, несмотря на все твои высокие слова. Незачем перекладывать увечья своей души на несчастных птиц, они не виноваты в том, что ты так пуст и озлоблен, - отрезала она, - Я думала, ты интересный. А ты оказался таким же скучным, как и вся моя жизнь,- продолжала она, и голос ее дрожал, - Знаешь ли ты, что такое истинная, высшая скука? – о да, конечно же, я знал! – Когда ничего не способно тебя заинтересовать, когда весь мир облачен в повседневность и все кругом отвратительно обыденно. До омерзения знакомы лица, вся вселенная находится в одной точке и вращается по своей маленькой, идиотской, нестерпимо скучной орбите. Все что остается, это только пытаться забыться, изо дня в день, из года в год. Поиск забвения скуки становится единственным интересом, но, даже если оно и обретается, то не может длиться долго, ибо очень скоро становится той же скукой. И все повторяется вновь.
- Поверь мне, я прекрасно понимаю!.. – начал я, но ей уже не было интересно.
- И ты предлагаешь мне любовь. Но имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, что же это такое? Что есть любовь, когда не огромная, бесконечная, всепоглощающая скука?
Я был ошеломлен. Каким нужно было быть человеком, чтобы позволить себе так отзываться о высшем, прекраснейшем из чувств? Через что же она прошла в своей жизни? Что же такого смогла она понять, что было недоступно моему восприятию?
Глубокие страстные чувства стали потихоньку успокаиваться во мне, и на смену негодованию пришел интерес.
- Поясни, пожалуйста, - попросил я.
Девушка снова посмотрела на меня с какой-то доброй грустью и жалостью.
- Хорошо, я объясню тебе, но после этого я уйду, ты уж не обижайся.
Я кивнул, больше мне ничего не оставалось. Я был разгромлен ею, разбит наголову и сдавался на ее милость с белым флагом в руке и духовым оркестром за спиной.
- Господи, да чего же здесь объяснять? – в глазах ее стояли слезы, она была рассержена, - Ты действительно совершенно неинтересен, если не чувствуешь таких простых вещей.
С этими словами она поднялась, отвернулась от меня и тихо добавила:
- И способен вот так легко меня отпустить.
Я немедленно протянул руку, чтобы остановить ее, но уже безнадежно опоздал – она ушла, не сказав больше не слова.
Занавес опустился, зрители начали расходиться кто куда, недовольно бурча по поводу излишне затянутой концовки. Свет погас, музыка стихла. Наступила ночь.
Я все так же сидел на этой лавочке, которую мы разделили этим вечером, и пытался понять, что же все-таки я сделал не так. Ее слова не выходили из моей головы. Я был расстроен, я был влюблен и жаждал разъяснений. Любовь это скука, сказала она. Но разве может быть это спасение скукой? Что же тогда еще остается в этом мире, кроме скуки? Чем же тогда жив человек, куда направлены все его стремления, ради чего вся наша жизнь? О да, я мог понять ее, когда она говорила о невыносимости повседневного бытия, но свести все душевные порывы к попытке избавиться от этого утомления, лишь для того, чтобы вновь к нему вернуться – с этим я не мог согласиться. Да, жизнь была дьявольским молохом, стервятником, вскармливающимся на мучениях человека. Но ведь существовала любовь – божественный свет, прорывающий своими лучами это серое полотно безысходности. Она была выходом, тем самым последним выбором, который ласково обнимал тех счастливых, что решились на него.
«Скука» - вот что она сказала об этом.
Меня снова окунуло в безрадостные размышления о моем жизненном пути. Черными грозовыми тучами окутала мое сознание идея о прежнем одиночестве, конец которому казался таким близким. Слезы на ее глазах, которые я увидел в последние мгновения нашей встречи, брызнули на эти тучи, раздался гром, и фраза о том, что я так легко сдался, ударила молнией. Холодным ливнем хлынули мысли, нанося точные удары в сердце.
Вся цепь этих событий началась с раздражения, которое затем переросло в радостное ожидание чуда, чтобы смениться калейдоскопом всевозможнейших чувств, когда я повстречал ее.
И закончилось все тяжелой осенней грозой.
Дождь пронизывал меня насквозь, одежда вымокла до нитки, а поднявшийся ветер заставил меня сжаться от холода. Я покинул набережную, так как делать здесь теперь было нечего, и отправился, наконец, домой.
Но внутри, я все еще не мог уняться. Эта чудесная, странная, необыкновенная девушка свела меня с ума. Столько было в этой встрече замечательного, что я никак не хотел поверить в то, что все могло закончиться вот так. Я посмотрел в дождливое небо, и мои губы прошептали:
- Мы обязательно встретимся снова.
Но когда и как – этого я не мог себе представить.
7.
Но нас и не интересует, когда и как могла вновь произойти эта встреча, и могла ли произойти вообще. Мы рассмотрели ее с еще одной позиции и, будем надеяться, вынесли из этого что-то полезное. Теперь же, и наконец, хотелось бы удалиться от объекта рассмотрения, абстрагироваться от него и посмотреть, что же из этого выйдет.
Я вынул из кармана ключи от своей квартиры и отпер дверь. Уже начало темнеть, и кругом лежала тень. Моя рука щелкнула выключателем, зажегся свет. Я вошел и, прежде чем разуться и снять с себя одежду, швырнул бесполезный плеер на стол – тот приземлился со стуком, и наушники безжизненно повисли в нескольких сантиметрах от пола. Настроение было ни к черту. Мне пришлось в течение часа добираться до дома, внимая болтовне города, вдыхая разряженный воздух его суеты. На какое-то время всей этой чепухе даже удалось заинтересовать меня, но очень скоро у меня страшно разболелась голова, и дискомфорт, доставляемый окружающим меня шумом, перерос в настоящую муку. Пришлось выкурить несколько сигарет, от чего болезненная пульсация в мозгу только усилилась. Но, так или иначе, я все-таки был дома, и теперь предстояло решить еще один вопрос: нужно было чем-то себя занять.
Сбросив с себя уличные вещи, я упал на диван и уставился в потолок. Тишина окружила меня, укутала своей непоколебимой серьезностью и принялась петь мне на ухо безмолвные колыбельные, убаюкивая меня, клоня в сон. Я и в самом деле почувствовал, как медленно закрываются мои глаза. Это было, безусловно, лучше, чем скрежетания городских нойз-симфоний, но и этого мне не хотелось. Оторвав голову от подушки, я несколько раз хорошенько ею тряхнул и включил музыкальный центр. Простое нажатие нескольких клавиш – и из колонок наконец-то раздалась настоящая музыка. Стоило только этому произойти, как на моем лице сразу же растянулась довольная улыбка.
Странное же я все-таки существо. Вроде бы, внутри меня постоянно разгораются интереснейшие споры, темы которых нетривиальны и высоки. Моя душа полна идеалов и устремлений, которые живут в ней не то райским зверинцем, изобилующим редчайшими царственными породами, не то скоплением мерзких паразитов, беспрестанно отравляющих мой организм продуктами своей жизнедеятельности. Я верил в высокую любовь, я, совершенно точно, на многое мог бы сгодиться в этой жизни. По всему видно – я был человеком одухотворенным, человеком сложной душевной организации. И вместе с тем, минимальной необходимостью и необходимостью же, судя по всему, максимальной для меня, личности столь неординарной, служило вот такое примитивное отрешение от всего. Закрыть глаза и слушать музыку. И все хорошо, все замечательно, все довольны – мир и любовь к ближнему воцаряются на земле. Dixi.
Немного же мне было нужно, право, для того, чтобы угомонить этот кипящий котел внутри себя.
Я взял со стола, что стоял возле дивана, первую попавшуюся книгу, раскрыл ее на середине, и принялся читать.
«…Несвязный поток нашего сознания, беспорядочность и опрометчивость мышления – вот главный враг наших амбиций, надежд и чаяний, разрушитель благополучия. Неспособность организовывать посещающие нас идеи, вычленять из этого суетного течения то, что представляет собой непосредственную ценность, и отсеивать бесполезных сомнамбул приводит к потере рационального зерна мысли и, более того, к всенарастающей лености мышления, которая, в конечном счете, делает для человека недоступным истинно познание. Необходимо научиться четко структурировать этот беспрерывный поток, поставить в нем логические дамбы, дабы не позволить ему обрушиться на нас лавиной, похоронив под собой возможность реализации наших стремлений. Желания же, в свою очередь, нужно уметь безошибочно определять, классифицировать и подчинять воле…»
Буквы поплыли перед моими глазами и слились сначала в одно длинное слово которое затем превратилось в большое темное пятно. Тяжелый молот опустился на мою голову, и она взорвалась очередным приступом боли, заставив лицо скорчиться в жуткой гримасе. Я поспешно закрыл книгу, вернул ее на прежнее место и выключил музыку. К черту, все это мне не нравилось. Взяв с полки пачку с таблетками обезболивающего, я вынул одну, быстро запихнул ее в рот и проглотил не запивая. Сейчас, пара минут, и все пройдет. Я почувствовал голод, мне хотелось есть, но я совершенно не желал ничего из тех блюд, о которых мог подумать. Отвратительное состояние, когда, несмотря на чувство голода, ты не можешь поесть из-за того, что пища тебе омерзительна. Нужно было чем-то себя занять, отвлечь внимание, избежав при этом возвращения приступа головной боли, иначе растущее раздражение съело бы меня с потрохами. Я окинул свою комнату взглядом в поисках занятий. Все, на что бы я ни взглянул, навевало скуку. Положение было безрадостным: из невыносимости улиц я попал прямиком в плен домашней тоски. Тогда я решил прибегнуть к запасному плану, которым пользовался крайне редко, ввиду обычного отсутствия желания. Я взял с полки пульт управления, нажал кнопку и включил телевизор. Кто знает, может быть, этой коробке удастся меня увлечь? Сейчас мне подходил любой выход.
Показывали какое-то толк-шоу, где множество людей обсуждали в студии очередную ересь, поочередно вскакивая с мест, крича и перебивая друг друга, заламывая руки, смеясь и плача. Я немедленно переключил канал – такого рода программы совершенно невозможно выносить. Теперь это был фильм, судя по всему мелодрама. Молодой человек и его девушка сидели в квартире и непринужденно общались. Актриса, игравшая героиню, была очень хороша собой. У нее были красивые, чуть вьющиеся черные волосы, милые, какие-то по-детски наивные черты лица, и невероятные, восхитительные голубые глаза. Все в ней было не слишком, всего было вдоволь, и все вместе создавало образ редкой красоты. Стоило узнать ее имя – она никогда прежде не встречалась мне в фильмах. Кстати, актер тоже был вполне неплох.
Я потянулся за программой передач, чтобы выяснить название картины, но меня постигло разочарование – в программе на этом месте значилось познавательное шоу. Странно, обычно они не допускают подобных ошибок. Ну, впрочем, ладно, выясню ее имя как-нибудь иначе.
Герои находились в просторном помещении, где из мебели были только стол и два стула, на которых они и сидели. Эти двое смотрели друг на друга с большой нежностью и о чем-то беседовали. Я прислушался к диалогу.
- Чем мы займемся дальше? – спросил он.
- Дальше? – девушка легко рассмеялась, - Не думаю, что это подходящее слово.
- Да, - он улыбнулся ей в ответ, - Пожалуй, ты права. Сейчас, когда мы с тобой вдвоем, понятие времени больше не имеет значения. А значит, совершенно не важно, что будет потом или было вчера – важно то, что есть здесь и сейчас.
- А здесь и сейчас, - она продолжила за него, - есть мы.
Я был удивлен. Довольно странный разговор для будничной вечерней мелодрамы, которая, к тому же, еще и не значится в списках передач. Я еще раз хорошенько тряхнул головой, которая, благодаря лекарству, больше не болела: я точно не сплю?
Между тем, они продолжали:
- Еще вчера мы оба бежали прочь от своих жизней, в надежде обрести успокоение. Сегодня же мы его обрели, столкнувшись друг с другом на этом пути, - девушка буквально мурлыкала эти слова.
- Выходит, что мы бежали навстречу друг другу, - парень усмехнулся, - Тогда эти две злобные реальности, – твоя и моя – от которых мы спасались, должны столкнуться и, я надеюсь, поглотить сами себя. Пусть так и будет, ведь мы взмыли ввысь от них, создав свой собственный мир.
С этими словами они обнялись, упали на пол и, к моему удивлению, исчезли. Недоумевая, я поднялся с места и вышел на кухню. Там я открыл форточку, сел за стол возле окна, придвинул к себе пепельницу и закурил. Интересные мысли посетили меня. В том, что я только что увидел, будто бы отразились мои собственные желания, потребность обрести свободу от своего бытия посредством любви. Я бы не смог выразить этого стремления точнее, чем оно только что было продемонстрировано мне. Кроме того, эта девушка, вернее актриса, сыгравшая ее, если такая вообще существовала, в чем я не вовсе не был уверен, была олицетворением моего идеала. Я уже практически влюбился в это изображение. Странная ревность наполнила меня – ревность к тому, чего я отчаянно жаждал, но чего не было в моей жизни. Страшным было осознание того факта, что пока я бежал от своей реальности, я потерял всяческий смысл этого бегства, бежал с закрытыми глазами, задыхаясь. Где-то на границе моего периферийного зрения мелькали дорожки, ведущие в сторону, но я был слишком занят, чтобы обратить на них внимания. Я сам закрыл для себя все возможности, которые могла предоставить эта жизнь. Проще говоря, эта мечта, которую я смог разглядеть только тогда, когда мне сунули ее прямо под нос, была недоступна для меня до тех пор, покуда продолжался этот марафонский забег. Я вполне мог бы остановиться на минуту, прислушаться к своим желаниям, услышать их зов и воплотить их, выбрав другую дорогу и сократив тем самым свой путь. Но я не был на это способен – все, чем было занято мое воображение, это та длинная, возможно бесконечная беговая дорожка, на которую я встал когда-то давно, и с которой предпочитал не сворачивать. Когда-нибудь, стоило это признать, мне предстояло все же расширить свой кругозор, дабы направить свой взгляд в ином направлении, чем то, что вело только вперед, или же так и пасть на этом бессмысленном пути.
Я выплюнул дым, глубоко вздохнул и затянулся снова. Любовь. Это то, чего мне всегда не хватало. Сражаясь со своими страхами и обидами на все вокруг в одиночку, я дрался против ветряных мельниц. Но у этих мельниц были острые как бритва когти и огромные клыки, с которых капал яд. Да и вообще, они больше походили на настоящих и очень опасных монстров, нежели на собственно мельницы. Вот только битва с ними была столь же бесполезной и даже нелепой. Я знал, что человеческого тепла было достаточно, чтобы они рассыпались в прах, растворились легким туманом над рекой, тогда все переменилось бы раз и навсегда, и вожделенный смысл был бы, наконец, обретен. Можно было продолжать ждать подходящего случая бесконечно, или же можно было попытаться изменить себя. Но, в самом деле, я еще даже не понимал, с чего следует начать. Одно было хорошо: я познакомился со своим желанием, осознал его и взял за руку.
Форточка была захлопнута, окурок догорал в пепельнице – я вернулся к экрану. Герои этого необыкновенного фильма вновь объявились и теперь совершали восхождение на заснеженную горную вершину. Он крепко держал ее за руку и заботливо помогал подниматься вверх. Она, полностью доверяя ему, смело глядела вперед. Вдруг, мне так и не удалось заметить, как это произошло, в одну секунду они оказались по разные стороны пропасти, бездны и сражались с невероятными чудовищами, являвшими себя из этой зияющей дыры. Но, несмотря на их несметное количество и вселяющий ужас вид, они справлялись с ними очень легко – стоило им лишь протянуть руки навстречу друг другу, как эти существа пропадали без следа. И вот, уже несколько мгновений спустя, герои продолжили свой путь. Я наблюдал за происходящим с большим интересом и каким-то щемящим чувством в груди. Через некоторое время они, наконец, достигли вершины и там продолжили диалог:
- Ну, вот мы и пришли, - он посмотрел в кристально чистые небеса, - Это конец пути. Теперь все, что нам остается, это сделать выбор.
- Но ведь этот выбор предельно прост, - она подняла глаза и взглянула с надеждой и верой в его лицо, - Или же…
- Конечно же, не бойся, - он улыбнулся ей, - Испытание истиной не значит более для нас ничего – теперь, когда мы есть друг у друга. К чему нам познание этого мира и лишение наших чувств, когда у нас есть наша жизнь и наша собственная правда, и, прежде всего, наша любовь.
На ее лице воссияла радостная, искренняя, чистая улыбка, а на глазах выступили слезы. Она обняла его так крепко, как только могла.
Вместе с ней заплакал и я. Я больше не мог этого выносить. Я вскочил, выключил телевизор, накинул куртку и пулей вылетел вон из дома. Я рыдал, все внутри меня сотрясалось беспредельной, терзающей и сладкой мукой откровения. Подняв голову вверх, я увидел весь безграничный космос в этом ночном небе, мой взгляд был способен проникнуть во все те туманные, пропавшие и счастливые миры, которые скрывались в нем. Где-то там, в каждом из этих миров, вновь и вновь разыгрывалась эта история любви, моя история. Снова и снова встречались два сердца, произносились эти слова, и совершался чистый, божественный акт искупления. Я бежал, мчался по улицам этого города и не мог остановиться, моя голова больше не болела – все звенело всеобъемлющей пустотой, содержащей в себе истины и глупости, деяния и раскаяния, страхи и торжества. Моя любовь была когда-то и где-то, но не сейчас. Моя любовь будет когда-то и где-то, но не здесь. Моя любовь есть где-то, но сейчас и здесь я продолжал бежать, переполненный этим чувством, которое нельзя было выразить словами.
В конце концов, я оказался на набережной. Не задумываясь, я сел на первую скамейку – мои мысли были далеко от этого мира. Когда-нибудь, я знал это точно, я встречу ее, и эта встреча останется с нами навсегда, она озарит все эти многочисленные миры новым ярким и счастливым светом. Этот свет переживет нас и будет сиять вечно, пронизывая каждое мгновение, которое только будет существовать.
Я повернул голову. Рядом сидела девушка и смотрела в мое лицо с интересом, как будто видела меня впервые.
Ну да, она ведь действительно видела меня впервые. Разве не так?
Я закрыл глаза. Все образы в моей голове, наконец, смешались в один. Мы лежали с ней на полу, наши тела были переплетены. Она лежала сверху и улыбалась. Несколько мгновений назад, а, может быть, с тех пор прошла целая вечность, мы совершили захватывающее путешествие к центру наших душ. Или, вернее, нашей души. Теперь же, очнувшись, мы наслаждались запахом друг друга, стараясь запомнить его на всю жизнь. Мы остались людьми навсегда, отбросив остальные возможности, потому что человек перестает быть человеком там, где заканчивается любовь. Об этом я и сказал ей, жадно выпив ее улыбку, которой она одарила меня в ответ.
- Теперь все решено, - я не отрывал от нее взгляда, - И больше никакого бега – только размеренный, уверенный, твердый шаг. Навстречу нашему новому счастью.
Она рассмеялась:
- Ты на это согласен?
- Конечно же. А ты?
- Безусловно.
- Потому что, я люблю тебя, - эти слова мы произнесли одновременно.
Я снова открыл глаза. Я сидел один на лавочке, вокруг не было никого, а в озере плескался рассвет. Ночь куда-то исчезла. Запах волшебства тоже пропал, вместо него остались тонкие ароматы пробуждающейся жизни. И осеннее золото градом сыпалось с небес.