Как бы долго вы не мучились с лежачим больным, однажды это заканчивается. Как бы не молили «когда же это закончится?» - конец пробивает душу невосполнимой утратой. Как бы сам больной не призывал смерть, игнорируя больную жизнь, при приближении смерти он испытывает животный страх.
Сомкнулись металлические дверцы лифта крематория за уезжающей навсегда в Вечность – моей мамой и развели нас по разные концы существования.
Лишь примитивное создание скажет в таком случае, что мама уже не существует…
Поминки протекали в разговорах о покойной, о том, как прошла церемония, когда в дверях нарисовалась наша соседка, старенькая бабуля с просвирками и святой водой. В извечно чёрных одеяниях, со сгорбленной к земле - спиной, в моём сознании она ассоциировалась с чёрным колобком. Она словно – катилась по жизни, быстро перебирая маленькими ступнями. Странная манера передвигаться помогала ей успевать всюду. Откатавшись по храмам, монастырям, могилкам святых и прочим местам непонятных мне паломничеств, она ещё умудрялась оказаться в голове любых очередей, прикупив хлеб, молоко, сахар и даже – колбасу и для нашего дома. Говорила она всегда непонятной скороговоркой без пауз, и общаться с ней я не могла. Мне некогда было вслушиваться в её советы при двух маленьких детях, двух работах и одним тяжелобольным человеком, нужды которого перевешивали мою загруженность и работой, и детьми.
Двери нашей квартиры давно не закрывались. Так же регулярно, как и церковь, посещала она мою маму, меняя под ней пелёнки, и снабжала её не только советами, просвирками и землёй с чьей-то могилки, но и необходимым стаканом воды.
Я была ей благодарна за это. Но денег она никогда не брала. Лицо имела удивительно правильное, глаза – чистые и ясные. И звалась, конечно, - Марьей Ивановной.
Она и на поминках быстро прокатилась по комнате, пристроила просвирки и святую воду к портрету в траурной рамке и засеменила обратно. Сесть за стол отказалась. Я вообще никогда не видела Марью Ивановну - вкушающей пищу земную.
Первые девять дней мне снились сны, будто мама рядом.
Думаю, что люди, долго ухаживающие за кем-то, всегда настолько сливаются с объектом забот, что начинают чувствовать его постоянно душой и сердцем, не взирая на расстояния. Здорово расширяя при этом рамки собственного восприятия, между прочим. Поэтому все женщины, прошедшие через материнство, - никогда не смогут вернуться назад, в глухую оболочку лишь собственного существования.
Мои ощущения мамы ничуть не потерялись с захлопнувшимися створками крематорского лифта. Я продолжала с ней мысленно общаться. Поэтому, когда она ночами просила есть, я всегда принималась её кормить. Писаться же она, почему-то – перестала. Что здорово облегчило мой ночной за ней уход.
После девятого дня ночная картина резко сменилась.
Я попала в принеприятнейшее место. Меня окружили гробики и гробы под сводами мрачного подземелья. Одни были по-новее, другие – совсем истлели. Но в каждом из них вели свою неспокойную жизнь покойники. Они ёрзали, жаловались и причитали. Выглядели они ужасно, но их это не заботило. Одни садились в своих гробах, пытаясь дотянуться куда-то. Кому не хватило сил сесть – лёжа размахивали руками. Но галдели они все. По какому поводу – я вникать не стала, разыскивая свою родимую. Мама лежала в сторонке, в чистом гробике - розовым свеженьким ангелочком и умиротворённо спала. Тёплое и ровное дыхание её коснулось моего носа.
- Отдыхает, - подумала я, - видно, очень уж при жизни намучилась от нескончаемых болей и бессонницы…
Навестив её, таким образом, и удостоверившись, что всё в порядке: кормить, поить, менять и поговорить не надо, - я и тронулась отсюда. По своим извечным нескончаемым делам.
Но тут мне преградила дорогу та, что показалась самой страшной в данном склепе. Основная! – мысленно прозвала я её. Это была огромнейшего роста тётка, худая и распрямлённая, словно доска, с густыми чёрными бровями и мощной щетиной чёрных же усов.
Она оказалась не только Основной, но и жутко оголтелой! Её несгибаемая фигура перемещалась с огромной скоростью по всей подземке безо всякого гроба. Я решила, что если гробы у неё и были, то они все давно друг за другом истлели, будто временная одежда, не в пример самой хозяйке. От неё пёрла какая-то нескончаемость: энергичного, прямого, чёрного, непробиваемого.
Я верно рассчитала её главенство. Потому что явление Её предо мною - сразу утихомирило остальных покойников. Среди полуистлевших гробов воцарилась гробовая тишина.
Основная покосилась ресницами на мою мирно спящую в сторонке – маму, и перевела ресницы на меня. Я решительно не понимала - чего хочет. Тогда она вытянула свою ужасную руку прямо к моей груди, словно пыталась внедриться в душу, и нагло рявкнула «Дай!»
От такого нахальства или от испуга я сразу лишилась ночного, сумеречного сознания и пришла в себя, проснувшись.
Я абсолютно верю в Высшую справедливость, поэтому жест мёртвой руки в сторону моего живого сердца и хотелось бы воспринять, как полный нонсенс в делах Справедливости. Но раз это произошло, значит Справедливость хотела чего-то от меня. Так думала я в течение всего светлого дня, беспокоясь о том, чтобы эти озверелые и оголтелые не стали будить и обижать мою родимую.
На следующую же ночь всё и повторилось. Нетронутая тленом, сладко спящая мама лежала в сторонке, а Оголтелая несгибаемо близилась ко мне. Но теперь она подключила самую верную для пробивания моего сознания – уловку.
Между нами возник круглый стол. Она, как стрелку компаса, тянула в мою сторону руку. Я отступала вдоль стола, она наступала вдоль него же, не отводя руки. Чем быстрее я отступала, тем скорее у неё получалось наступать. Наши движения переходили в бег вокруг стола.
Боже мой!!! Именно таким образом мы выясняли с мамой отношения, когда я была маленькой! Именно неотступное, ускоряющееся и приближающееся возмездие и пугало меня пуще любой порки!
-Дай! - снова произнесла немногословная Основная, уловив мой детский испуг.
- Но у меня нет денег! – уматывала я от неё по кругу, не видя других ответов на призыв «дай». Все живые в то время уже паслись в девяностых.
Она в ответ лишь ускорила темп.
- Да что я могу дать??? – раскалилась негодованием я. – Лишь на мороженое…
- Вот на мороженое ты мне и дай! – наконец застыла, как вкопанная, Оголтелая.
То ли мысль о мороженом подкосила её дальнейшее движение, то ли – она поняла, что большего с меня не стянуть…
Мне представлялись гробы, из которых вместо гула недовольства, потянулись неспешные чавканья и запахи ванили. Прописка, значит, - соображала я, окончательно просыпаясь. Ударивший в глаза свет дня проявил картинку полностью. Ведь дать деньги я должна по-настоящему! Но вот – как? И – куда?
Весь день я ломала голову. А вечером, когда поднялась на этаж, передо мною возникла чёрная сгорбленная фигура Марьи Ивановны. Она, как всегда, зачастила какую-то тарабарщину, в которой я расслышала слова «девонька» и «сны». Остановившись, я и кивнула головой на пароль «сны». Напрягшись слухом и всеми своими мозговыми извилинами, я всматривалась в густые чёрные брови говорящей и разглядывала её чёрные усики... После просьбы повторить второй раз, и посозерцав её светлые чистые глаза, я и разобралась в смысле того, что она вещала в мир таким своеобразным способом.
Она мне советовала найти самую древнюю старушку, стоящую одной ногой у края могилы, и подать ей.
Надо сказать, в те времена - людей, просящих подаяние, уже выстраивалась масса в любых общественных местах.
Надо только найти Нужную, - успокаивалась я.
Передо мною забрезжил, наконец, путь на выход из кошмара.
На следующий день я специально заглянула узнать - почём же продают самое хорошее мороженое. Положила эту сумму в карман и поехала на работу. Все, ожидающие подаяния, оказывались ещё не старыми бугаями, потерявшими руки или ноги явно по пьяни, на пьянь и собирающими.
Наконец, я вошла в метро. Тут просящие размещались в каждом переходе. Но всё было не то.
Я быстро вошла в привычное состояние людей подземки. Они спешили по делам с совершенно мёртвыми глазами, сонными лицами, тупо упёршись внутрь себя. Каждый видел другого лишь в качестве помехи к движению. И вдруг один арочный свод явился полным повторением той обители с гробами. В него и влилась я со всей ровно шагающей толпой. Меня пронзило ощущение, что мы уже все в царстве мёртвых. Только пока без гробов… Я приготовилась увидеть Основную…
Облокотившись о стену, неподалёку и стояло нечто, совершенно древнее. Хотя непонятные одеяния окутывали полностью не только её лицо, но и всю невероятно тощую фигуру. И лишь рука, одна только оголённая рука, - невероятной худобы, кость которой прикрывала свисающая кожа, имеющая оттенок подземелья, навсегда лишённого света, - мне сказала всё.
Я вложила в эту руку содержимое кармана. Задержала свою руку, пытаясь уловить хоть какой-то импульс под оставляемой горкой похрустывающих купюр. Мертвенная рука дрогнула и стала сжимать пальцы. Было это или мне почудилось, но в моё сердце полилось тёпло благодарности, мгновенно снявшее всю напряжённую заморозку последних недель.
Подобных снов больше не было.
Словно всё произошедшее привело к полному покою какие-то Чаши незримых Весов...