Из разговора с Виноградом или Новелла о добром утр

             

                И каждая еда сподобиться нам.
                И еда каждого сподобиться этому каждому.

        - Неее, чувааак у тебйааа этоо не получитсяяя.
- Прекрати! Я тебя сейчас в микроволновку запихну. – белый трамвай – это когда светит солнце - Ты вообще по своей природе глуп и без мозгов, ну или без мозгов, что значит - ты глуп.
- Но в тоже время это не мешает мне править миром. Да и эту “мою природу” придумали ваши так называемые ученые, а они, кроме как в своих книжках, жизни виноградного куста больше и не видели.
- Зато истребили их кучу! – синий трамвай – это когда она изменила кому-то со мной – Знаешь как эти “так называемые наши ученые” любят пить вино? Можно сказать: пируют смертными фекалиями павших виноградных кустов.
И вот я опять слышу рыдания. Ну чего же он опять? Я ведь не хотел некого обижать, просто ляпнул, подумав, как мне свойственно. Вот почему я такой? Умею обижать, и нечего со мной не поделаешь. Вот почему я не милая бабочка? Полетал бы свой короткий жизненный срок, что отведён бабочке,  повеселил кого-нибудь своей красотой, да и умер. Зачем надо было делать меня таким подонком и козлом? Придется опять утишать рыдальца.
- Ну чего ты? Не плачь. – желтый трамвай – это когда рыжеволосая девушка – Ну перестань пожалуйста. Не хотел я тебя обижать, случайно ляпнул.
Зеленый трамвай – это когда обувь износилась
Красный трамвай – это когда я включаю синтезатор
Черный трамвай – это когда заправляешь постель
Погладил бы беднягу, да вот думаю, не выйдет - уж боюсь, чего не так сделаю с крохой. Почти минута – как так долго можно рыдать?
- Ну не плачь ты. Сейчас все соки вытекут, да и вовсе засохнешь под солнцем. Кексы из тебя можно будет делать. – ой, кажется, опять не то сказал. Розовый трамвай – это когда после еды жевательную резинку
- Да, ладно, ладно! Не плачу я. Просто траур по погибшим – минута молчания. Не только ведь у вас есть сочувствие к своему виду.
- Ну по вашей природе ты не имеешь эмоций и бессердечен, ну или бессердечен, что значит, не имеешь эмоций. – коричневый трамвай – это когда есть, чем расплатиться в магазине
- Ты опять начинаешь? – прям весь такой нахмуренный сказал он мне. Ути-пути, как бы соки не потекли.
- Ладно, ладно. – цветной трамвай – это когда люблю – Ну раз вы такие сочувственные, то впредь постараюсь быть аккуратней. Это ж, если за каждого из ваших минуту молчать, можно всю жизнь, не слова проронив, прожить.    
- Это то да, но ты сам подумай, ваших ведь тоже не мало в землю вкопано. Да и еще не забудь про тех, которых вы по ветру пускаете или держите над отчим камином. И раз на то пошло, то наши жизнь не просто так отдают, цель преследуют единую. Вот и мрут дружно, в геноциде, вами устроенном.
- А я как-то не задумывался раньше, всё времени не находилось. – пару последних штрихов – Ты действительно считаешь, что геноцид можно причислить к вам?
- Ну, вроде как можно, я так думаю. Чем, в конце концов, мы от вас отличаемся? Ну конечно есть отличия, но что касается моральных принципов они вовсе не большие, а ведь к ним геноцид и относится. Не убей брата своего. Не укради. Не прелюбодействуй…
  - Чего, чего? Вот насчет последнего пункта можно поподробней? Вы тоже это можете?
- Нууу, как бы да. Ты думал, как мы плодимся? Конечно, происходит у нас это немного по-другому и бывает с посторонней помощью, но имеет место быть и прелюбодеянию в нашей, как считают ваши ученые “низшей даже не жизни”.   
- Всё, прекрати! Весь аппетит сейчас у меня отобьешь. Взгляни лучше на это. – я поднимаю Вини, эту горсть синего винограда на веточке, и отведя его чуток подальше, чтобы он мог разглядеть всё своим небольшим кругозором, демонстрирую ему своё творчество. – Полюбуйся как это мило. Не правда ли я гений?
И в ответ лишь смех. Черта-с два, я еле сдерживаю себя из последних сил, чтобы не превратить его в растоптанную по бетону кашу. Но, увы, я пообещал ему, что, если он пойдёт гулять со мной ночью (дело в том, что я боюсь темноты), то я не буду его раздавливать, вот так вот. Видели бы вы меня, как я мило развожу руками.
- Хотя, знаешь, в этом даже что-то есть…
- О господи! Как я рад, мое творчество оценила горсть винограда! -  мои слова так и пестрят сарказмом. - Окьстись, малыш! Вот во что я точно не поверю, так это в то, что виноград разбирается в искусстве.
- Ну а ты сам подумай. Из нас делают вино – напиток, который пьет вся ваша дряная интеллигенция, а разве не она ставит меры вашему искусству?
- А тебя не смущаешь тот факт, что “делают из вас”. Я бы возможно еще и задумался, что ты что-то смыслишь в искусстве, если бы вы сами делали вино, но увы, малыш. - ох, видела бы меня сейчас моя мама, стоящего на обрыве крыши рядом с рекламным шитом исписанным мною же и общающегося с горстью винограда.
- Я ведь тебе уже объяснял, мы специально разработали формулу брожения. Принося себя в жертву, мой брат выделяет особые ингредиенты нашего организма, который в конечном итоге попадает в ваш организм и берёт его временно под контроль.
Да и черт с ним. Полюбуюсь сам своим творение. В конце концов, он мне только для того, что бы в темноте страшно не было. А наступит утро и все остальные полюбуются, моим творчеством.

“Белый трамвай – это когда светит солнце
Синий трамвай – это когда она изменила кому-то со мной
Желтый трамвай – это когда рыжеволосая девушка
Зеленый трамвай – это когда обувь износилась
Красный трамвай – это когда я включаю синтезатор
Черный трамвай – это когда заправляешь постель
Розовый трамвай – это когда после еды жевательную резинку
Коричневый трамвай – это когда есть, чем расплатиться в магазине
Цветной трамвай – это когда люблю”
                И трамвайчик, нарисованный внизу.

        - Знаешь, я тут вот что еще надумал. Раз эти ваши интеллигенты пьют вино и ставят рамки вашего искусства, то, выходит, это мы диктуем вам, каким должно быть ваше искусство.
        - Если ты всё же говоришь правду про ваш психо-гало-алко-контроль, то выходит, пока в крови интеллигенции есть алкоголь… ой прости, то есть ваша великолепная формула, вы её, интеллигенцию контролируете. Но тогда получается, когда алкоголь выветривается из нашего организма, ваш контроль проходит?
        - Да, ты прав. – еще бы, ведь я гений, ты посмотри на мой шедевр. А когда взойдет солнце, на него посмотрят все.
        - Ну а раз это так, то рамки искусству ставите вовсе не вы – интеллигенция ставит рамки, когда не находится под вашим воздействием, иначе, чем интеллигенция будет отличаться от рядового рабочего с какого-нибудь завода. И прежде чем утверждать, что “ничем”, очень хорошо подумай. Если между интеллигентцией и заводским мужиком нет разницы, выходит, что он, мужик, тоже интеллигентция. И тогда получается, что весь наш вид очень духовно развит.
        - Ну, или, наоборот, вся ваша интеллигентция – это всего лишь очень ленивый заводской мужик, избегающий работы. Так глупо убегающий от своего предназначения. Прям так же, как вы бежите от нас. Как вы бежите от всех. Как вы бежите от своей сущности раба.
        - Ну, ты прям загнул. Да и вообще, мне от всех этих разговоров есть стало охота.
        - АААААааааа! Ты что делаешь!? – ну подумаешь, откусили от тебя одну виноградинку, чего так визжать? Всё равно у тебя их еще вон сколько осталось. Какой-то он сегодня вообще странный. Плачет. Кричит. А с утра так вообще, как растаман разговаривал, наверное, у банана научился. Ой, бедный бананчик, я ведь забыл его из морозилки вытащить.
- Нечего страшного. Прейдем домой, я тебе на клей пластмассовую виноградину приклею.
- Какие же вы, люди извращенцы...
- Чего сразу извращенцы!? Достали вы уже все! Хватит меня извращенцем называть!
- А  нечего ко всему искусственные части оболочки цеплять. Вот объясни, зачем вы себе искусственные вставки делаете? Зубы… Конечности… Самоуверенность?
- Наш организм так же неидеален, как и ваш, хотя ваш, пожалуй, более неидеальный…
- Так, а вот тут ты потише будь. Наш организм – это самый идеальный образ, который может найтись для нашего сознания. Понимаешь, для каждого сознания создан свой образ, подходящий для него идеально. Ну а раз ты говоришь, что ваш организм не идеален, то стоит задуматься о состояние сознания вашего вида.
- Тут ты бы лучше помолчал. Кого это из нас, людей, можно раздавить одной ногой?
  - Зато я темноты не боюсь. Беее. – предполагаю, если бы у этого винограда было лицо, то сейчас я бы лицезрел его язык, пытающийся меня раздразнить.
- Знаешь что? Вообще не перебивай меня. Так вот, о чем я? А точно. Наш организм неидеален. Его части ломаются, портятся и становятся неугодными хозяину. Зубы мы меняем, когда они выпадают и не отрастают заново. Вообще у них есть несколько циклов, когда они выпадают и отрастают заново, а когда все циклы пройдут, то и зубы перестанут отрастать. А обходиться без зубов человеку крайне неудобно, он может вставить себе пару зубов, а может и вовсе целую челюсть. Что касается конечностей, то они обычно непроизвольно теряются. Хотя бывает, они ломаются, и не остается ничего другого, кроме как воспользоваться имплантантом. Ну а самоуверенность – это то ли чувство, то ли что-то еще, но я не припомню, чтобы его увеличивали подобным образом.
- Странно, если “самоуверенность – это чувство, то ли что-то еще” то, как оно может иметь физическое воплощение? Никогда не натыкался на подобные явления, да и в книгах, вроде, ничего подобного не приводилось.   
- Ты уверен, что мы сейчас говорим об одном и том же?
- Ну твоя самоуверенность, которую ты еще любишь засовывать в грейпфрут, когда смотришь на изображение самоуверенностей женских особей вашего вида.
            Не знаю как, вы, но я от таких слов прям поперхнулся, выплюнув виноградину, которую всё это время держал во рту. И не надо идти и проверять, возможно ли разговаривать с виноградиной во рту. Вы еще запихните её туда и попробуйте вслух прочесть все мои реплики, начиная с того момента, как я откусил от Вини.
- Так на чем мы там остановились? Интеллигентция, если не ошибаюсь? Так вот вся эта интеллигенция ставит рамки искусства для своих ограниченных кругов общения. А я человек не самой интеллигентной породы. Надеюсь, ты это понимаешь?
- Ты еще спрашиваешь?
- Мог бы и промолчать.
- Хорошо, в следующий раз обязательно промолчу.
- Так вот. Я человек не особо интеллигентный, вышедший скорее из общей массы, чем из привилегированных кругов. Так что и искусство мое для массы. В конце концов, масса она всё же больше, значит, и гений мой будет больше. Другое дело, если бы я творил по рамкам интеллигенции, тогда и понимала бы меня лишь интеллигенция, и был бы я тогда интеллигентным гением, ну а интеллигентные круги с каждым днём всё меньше. А вот представь, что могло бы быть через год – я и вовсе бы стал лишь интеллигентным гением, только для себя одного. Был бы один сам себе гений, через год, когда вся интеллигенция умрет. Может она и уже умерла, кто её знает. Лично я давно не видел эту самую интеллигентцию, если и видел когда-либо вообще.
- Тебе так нравиться смотреть вниз?
- Что?
- Почему ты сидишь и смотришь вниз? Вниз с крыши? Тебе это так нравиться? – он был прав. Нет не в том, что мне это нравится, а в том, что я сижу на крыше. Свесил ноги вниз, держусь за перегородку, чтобы не упасть. Мне вовсе не хочется, чтобы, когда взойдет солнце, люди любовались моим разбившимся об асфальт телом, ведь тогда мой шедевр просто останется незамеченным перед творчеством земного притяжения. Вот зачем Ньютон его открыл? Сидел бы я сейчас на крыше и не боялся бы, что меня к  асфальту этим самым притяжением притянет.
- Наверное, нравится, Вини. Есть в этом что-то, тебе, винограду, не понять этого -  несвойственно вот и всё. Нас всегда тянет к чему-то нам недостижимому без глубоких стараний.
- А почему так? Вот мы висим себе на  ветке, пока не сорвут, а вы все куда-то стремитесь, несётесь. Может отсюда и все ваше горе? Постоянно делать вам что-нибудь надо, висели бы вы на одном месте, как и мы, правили бы миром, и было бы вам счастье.
- Наверное, потому что мы ленивые. Понимаешь, Вини? Когда мы видим что-то, что нам нравиться, но для достижения нужны немалые усилия, у нас появляется повод сесть и ничего не делать под предлогом, что “это невозможно”. Ну а ты сам сказал, что, если бы мы просто остановились на месте и перестали действовать, то было бы нам счастье. Наверное, я сейчас счастлив.
- Какой лирический момент.
- Почему, Вини?
        - Наверное, не каждый день понимаешь, что ты счастлив.
- Ну да, ты прав. Действительно, лирический момент. Давай помолчим немного, Вини?
***

- Я всё хотел спросить, у тебя какие-то комплексы?
- Не знаю. А почему ты так считаешь?
- Ну, ты постоянно говоришь “наверное”.
- Я не знаю.
- Ну вот, опять.
- Разве? Я ведь не сказал “наверное”.
- Нет, но ты сказал “не знаю”. Кажется, это, как и “наверное”, говорит о твоей неуверенности. Может, тебе стоит увеличить твою самоуверенность? 
- Я даже и не знаю… Ой. Ну вот. Ты прям меня одурманил. Наверное, стоит посмотреть, что-то ни будь об этом у Фрейда.
- Ты так думаешь? Ведь он тоже был из интеллигенции, а мы, виноград, не особо разбираемся в человеческой психологии.
- И?
- Не думаю, что он мог написать что-то путное под нашим воздействием.
- Ты до сих пор утверждаешь, что вся интеллигенция постоянно употребляет вино?
- Ну, ты меня так и не убедил в обратном.
- Вини, ты хочешь домой?
- Нет, мне больше нравиться жить у тебя. На самом деле, как бы это ни было хорошо, висеть на одном месте, в итоге начинаешь скучать.
- Правда?
- Правда.
- Ну и ладно, всё равно я не собирался сидеть на крыше долго. И насчет дома: я имел в виду мой дом. Мне кажется, что ты тоже уже имеешь полное право называть его своим.
- Как это мило. Ты еще предложил бы мне обручиться. Тебе не кажется это глупым? Ведь ты все ровно меня съешь рано или поздно.
- А могу поставить бродить, тогда мы сможем побыть вмести чуть подольше.
- Или можешь засушить меня, тогда будем вместе еще дольше.
- А еще могу сварить из тебя варенье и наслаждаться всю долгую зиму. Или действительно, засушить, а потом испечь кексы. Или съесть сразу, пока есть витамины…
- Эй, притормози! Не знаю о чем ты подумал, но мне вовсе не нравится слушать твои размышления насчет того, как меня съесть.
- Прости. А жаль, я уж понадеялся, что у нас хоть одна общая тема для общения появилась.
- Мне кажется, что всё же тебе стоит пойти домой и плотно там чем-нибудь набить желудок, пока не произошло второго покушения на меня.
- Домой, так домой. – Поднявшись с долей усилия, я впускаю в лёгкие прохладный воздух. Заря-зарница светит в небе, отвлекая взгляд от рассвета. Мне в очередной раз приходиться убедиться, что за городским рассветом наблюдать куда приятней, чем где-нибудь на дикой природе – есть в этом что-то, ты словно чувствуешь безразличие природы к человеку, когда видишь рассвет из-за городских домов. Мы постоянно куда-то стремимся, что-то делаем, с чем-то возимся, в то время, как Миру на нас совершенно наплевать. Он продолжает, как и прежде, гонять солнце туда-сюда.
Вот скоро станет совсем светло и люди выйдут на улицу, вылезут из своих уютных постелей. Кого-то ждет кофе, кого-то чай, кого-то запах волос Майки, ну а кто-то и вовсе останется без утренней трапезы. А я прейду домой и засну на кровати под солнечными лучами, проникающими сквозь окно и шторы. Каким бы милым не был этот день, я проведу его во сне, а уже вечером проснусь знаменитым. А пока вынужден шлепать подошвой кроссовок по лужам на крыше, которые пролил вчерашний дождь. Шлеп, шлеп. Небольшое помещение, в котором размешен выход на крышу, освещено лампочкой. Малышка висит там сутки напролёт и сияет на радость мотылькам или на радость их инстинктам. Пока я спускаюсь с крыши в подъезд, меня посещает озарение: ведь она счастлива, эта малышка, эта лампочка. Как говорил Вини, “висит себе и счастлива”. Может она еще и миром на пару с виноградом правит? Этаж за этажом я спускаюсь вниз, прохожу мимо дверей, за которыми пока еще спят люди. Такие милые и безобидные, лежат в своих кроватях, укутавшись, кто в одеяла, кто в простыни, и, наверное, все такие счастливые. Правда, миром они не правят ведь, как сказал Вини: “Виноград и люди не могут править вместе на одной земле, это им не свойственно”. 
Выйдя из подъезда, я оказываюсь посреди тумана, так прекрасно укрывающего истинное обличие города, выдавая его за тихий и спокойный уголок, которых на земле остается все меньше с каждым днем. И как бы эти пейзажи ни было прекрасны, меня волнует один вопрос: а как же люди увидят мой шедевр, если все окутано туманом? Остается лишь надеяться, что туман рассеется раньше, чем до полудня. Но даже эта надежда меня не успокаивает – как, же рановстаи, те, что на ногах и бодрствуют, когда солнце только начинает всходить, неужели они не увидят моего шедевра? А ведь эта публика, наверняка, очень интересный ценитель.
- Вини, вот ты долго весел на своем кусту, наверное, многое повидал. Как ты думаешь, скоро туман пройдет? – малыш уже весь зазевался, так устал и вымотался за весь день, что начал засыпать, прям у меня в руке. Виноград хоть и не человек, но даже он теряет внимательность и бдительность когда находится в полудреме. Мне приходится повторить вопрос, чтобы он услышал и осознал его. Выслушав долгий зевок, я дожидаюсь ответа:
- А я даже и не знаю. Чего-чего, а вот туманов я не так много застал в своей жизни. И вообще, я у тебя вот что хотел спросить: ты сотворил свой шедевр, допустим, с утра им будут восхищаться люди, ну и что дальше?..
- Вот только прошу тебя,  не надо начинать все это. Зачем загадывать в будущее? Посмотрим, что из всего этого получится, обдумаем, сориентируемся по ситуации, ну и там видно будет.
- Да подожди ты, не перебивай. Я вовсе не о том. Ты ведь даже не подписал свой шедевр, как люди узнают, что это ты его создал? Посмотрят, подивятся и все? Красиво да и красиво. Дивно, да и дивно. Мудро, да и мудро. Ну и черт с ним, все равно невесть кто накалякал. Понимаешь, о чем я?
- Вот блин, действительно. Вини, почему ты раньше об этом не сказал? Я ведь совсем забыл подписаться. – Да и наплевать на все приметы. Плевал раньше, наплюю и сейчас. Как рассказывал один мой друг: “Ты знаешь, кто придумал эту примету? Не отвечай – вопрос, так сказать, риторический. Для тебя ведь не секрет, что я не первый десяток десятков лет живу, ну и так же для тебя не секрет, что я в гостях засиживаюсь долго. Ну и был, собственно говоря, как-то такой случай: гостил я у некоего Лаврентия, ну и он, этот Лаврентий, возжелав от меня избавиться на этот вечер, был согласен проводить меня ровно  до отметки на полпути между нашими жилищами, хотя была она вовсе не “ровно”, скажу я тебе. Собирался он второпях и меня собирал тоже в них, вот и вышло что венок, подаренный  мне одной из приближенных Цезаря, остался у Лаврентия на месте, где мы вели свою трапезу и болтовню. На пути к полпути мне вспомнилось про забытый венок, я, не мешкая, предложил возвратиться за венком и, возможно, опрокинуть в гортань еще парочку другую чаш медового напитка. Лаврентий в свою очередь оказался остр на язык и на ходу объявил мне, что якобы возврат невозможен, чему причиной служит дурная примета, гласящая, что возвращаться себе же в горе. Ну и придумав единожды, Лаврентий принялся использовать эту придуманную им примету каждый раз, чтобы избежать моей компании в его жилище”. В общем, смысл этого всего, в том, что приметы придуманы вот такими вот Лаврентиями, для применения в свое же благо. Страх – это сильное оружие.
Опять спящие люди, опять лампочка, вот только мысли в этот раз совсем другие, такие пошлые. К чему? Зачем? Никто не знает. Ни кто не скажет. И я не скажу. Заря Зарница скрылась из виду, да и звезды почти перестали быть видны, а Луну, пока еще блекло сияя, смещает Солнце. Его лучи уже успели осветить мой шедевр, придав его на обзор совсем малой и сонной публике. Кажется, их сонный рассудок занят совершенно другим, что бы заметить какие либо изменения в окружающем их мире. Хотя будь бы это более крупные явления, что-то из разряда всемирной катастрофы или природного катаклизма, они наверняка бы заметили. Или может в такой ситуации рассудок тут же перестал быть сонным. Даже не знаю, стоит ли обижаться на них за это? С одной стороны я сам не видел многое творчество очень многих людей, так что теперь каждый из них поголовно должен кастрировать меня? С другой стороны эти прохожие такие унылые и печальные. Утро явно начиналось не с лучшей мысли об очередном рабочем дне.   
- Вини, а как мне его подписать? Я как-то об этом раньше и не задумывался.
- Напиши просто свою фамилию и имя, где-нибудь сбоку.
- Да ну, какой-то это не творческий подход - слишком просто.
  - Зато самый верный, если ты хочешь, чтобы все точно знали, что автор – это ты.
И я делаю пару штрихов на своем полотне, так нагло присвоенном мною у разорившейся рекламной фирмы.
- Все, я подписался. Теперь этим добрым утром все увидят мой шедевр.