Это не я сказал, это – Маяковский, поэт. Молодые, его, может, и в школе уж не проходили. Так вот. Это он требовал от власти, уважая Ильича. Не послушали. И вот чем дело кончилось.
Поселок геологов, Дальний, затерялся в дебрях Приморской тайги, куда, как в песне, только самолётом можно добраться. Зимой, конечно, по застывшим рекам, по зимникам. Медвежий край, иначе не скажешь, хотя, и тигр уссурийский здесь тогда был не в диковинку. Глухое, прямо скажем, местечко.
Олово-полиметаллическое месторождение здесь открыли ещё в конце тридцатых, прошлого века. Руки дошли только в конце пятидесятых – война. Люди здесь собрались разные, и по профессии, и по нравам. ПодсылАли вербованных – рязанских, саратовских. Искали люди по стране лучшей доли, да задерживались немногие. Гнус, да энцефалит клещевой допекали. Лихие людишки прибивались – закон тайга, медведь хозяин. Участковый, один на весь район – на лошади по тайге мотался. Свобода. Так что, начальник геологической партии – он и хозяин, и отец родной.
Хозяйство у него приличное – буровиков под сотню, горнопроходчиков не меньше, да службы обеспечивающие, а условия – морозы зимой до сорока. Вот и крутился начальник белочкой, молодой ещё. Закалку проходил.
И была в механическом цеху кузня, а при ней, естественно, и кузнецы, герои мои.
Один – Гриша Лесоповал, по фамилии Самохвалов. Представлялся третьему, если случайный оказался – Самохвал с лесоповала. Вот и прилипла кликуха. Тощий, его ещё в шутку Карабасом-Барабасом кликали – уж больно оброс. Весь в бороде чёрной. Казалось она у него и из под шапки торчит, а сквозь неё два глаза да нос, и всё. Ушей, вроде и вовсе нет. Кузнец был от бога – всё выкует, для станка ли, для трактора, а то и решётку на могилу усопшему. Такие здесь тоже случались нередко.
Второй, первому по колориту природному никак не уступал. Только всё в обратном плане. Низенький, толстенький, и голова начисто волос лишённая. По лицу, так, отдельные колючки в беспорядке. Грудь широкая, в круглый живот переходит незаметно, и опирается прямо на кроткие толстые ноги в валенках, сзади разрезанных – чтоб пролазили, ноги-то. Руки – короткие, к бокам не прилегают, торчком в стороны. Такой вот портрет. По улице, если в одиночку бежит, ну колобок и колобок. И кличка у него с обликом созвучная – Кулак. Из раскулаченных он, с Украины. Привыкли все, и сам он – Кулак и всё. Не обижался.
Такая вот кузнечная пара. Годков каждому за пятьдесят, а повадками – ну пацаны и пацаны, потому как, если не под шафэ, будто и нет их вовсе. Почти всегда вместе, и третьего им постоянно не хватает. А третий у нас когда проблемой был? Поэтому и весёлые. Как-то с третьим своим постоянным, маркшейдером, на складе бочку антифриза откопали. Ну и шастают туда по темноте с бидончиком. Маркшейдер, он образованный, организовал перегонку. Всё по науке. Вот и отыскали жёны кузнецов своих среди ночи – вокруг наковальни калачиками. Еле откачали. И бочку с сырьём по нюху отыскали, вернули на ГСМку. А у тех и брагуля всегда в кузне заначена. Так что, без весёлого состояния у мужиков редко обходилось. Марширую после работы по улице в обнимку, «Марш энтузиастов» горланят – Мы кузнецы, и дух наш молод.
Как-то на праздник в посёлок «филармонию» привезли. Клуб полный набился, а кузнецы, уже весёлые, в первом ряду, прямо перед сценой. Улыбчивые оба, и дух от них молодой, бражный, вокруг витает, хоть закусывай.
Где-то посреди концерта, певица, плотная такая, с центнер, песню исполняла. А там слова такие кокетливые – Ну что ты смотришь на меня? Так она слова эти уж раз пять подряд пропела, так видно композитором предусмотрено. И ещё собирается. И к кузнецам, как бы, вопрос свой обращает. Наклоняется, и ручкой, этак к ним нежно тянется.
Тут Лесоповал и не выдержал. Вскочил – Тьфу ты, громко так на весь клуб. – Чего бы я на тебя таращился. Поёшь, мол, и пой себе, деньги плачены. Тут и Кулак подскочил, за кореша заступается. Чего, мол, к мужику прицепилась? Публика взбунтовалась, орешки щёлкать перестала, требует кузнецов вывести, не мешать артистам искусство своё демонстрировать. Обиделись мужики тогда.
Да, про деньги-то. Бежит как-то по утрянке Кулак тропочкой сквозь сугробы к кузне своей. Быстро так колобком катится, полушубок расстёгнут и шапка поперёк, будто удирает от кого. Перед кузней буровики первой смены вахтовку дожидаются, шелухой кедровой сорят. Кулак на всех парах мимо, в кузню, аж упрел. За пазуху руку сунул и у всех на глазах вынимает четвертной – двадцать пять рублей одной бумажкой. Старыми советскими. Это вам не нынешние деревянные.
Мужики вокруг все свои, друг друга, как облупленные. Чтоб у Кулака деньги, да целый четвертак – глазам не верят. Жена у Кулака, Кулачка Соня, мужика в руках крепко держала – до фонарей под глазом, и не единыжды. Получку, аванс получала за Кулака только в собственные руки Вот и прониклись мужики интересом – откуда, мол, колись, Кулачина.
Кулак весёлый, во весь рот. – Прокидаюсь я вранци ранэнько бигты до кузни. Тыхэнько так пидиймаюсь, до Сони повэртаюсь. А Бо-о-! Дывлюсь, а в нэйи з пид лифчыка Ильич выглядае. Аж зимлив, аж рукы трусяться. Тихэнько так высмыкнув и тикать. Кулак показывал ржущим вахтовикам розовую купюру, на которой с овала, осуждающе глядел знакомый с детства Ильич.
Проснувшись в одиночестве и обнаружив пропажу Кулачка Соня рванулась на перехват, но опоздала. Криминал был налицо, дверь кузницы украшал огромный амбарный замок. Похититель исчез вместе с напарником. Поиски воровской «малины» результатов не дали. Посёлок затих в предчувствии кровавой развязки.
Уж солнце садилось за сопки, когда на тропу к дому выкатился развесёлый Кулак. Марш энтузиастов с украинским акцентом доносился на террасу, где выстроились зрители, ожидающие грядущих кулачек. Соня, заслышав привычную мелодию, заняла позицию на крыльце, вооружённая увесистым врубелем, тем, что наши предки разглаживали бельё.
Погоня вокруг хаты сопровождалась гулкими, словно в шаманский бубен, ударами. Сквозь звонкое Зоино «Я тоби покажу злыдэнь, як у риднойи жинкы гроши красты» прорывалось визгливое Кулаково «Ты шо, здурила, вража жинка, чоловика каличыш. Схамэнысь, зараза».
Нарезав вокруг хаты кругов двадцать, Кулак успел шмыгнуть в дверь и долго удерживал её изнутри. Потом Соня прорвала оборону. Удовлетворённые зрители разбредались, обсуждая Кулаково побоище.
Соня никогда не била супруга по голове, сохраняя жизнь кормильцу, а для Кулаковой спиняки Сонин врубель, что слону дробина. А получилось всё вроде как из-за Ильича. Видно, прав был поэт.