Начало здесь: http://www.kornilova.by/library/detail.php?ELEMENT_ID=22170
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2010/10/07/1283
Профессор Головин, главный врач кардиологического центра, встретил нас очень дружелюбно, мы познакомились, и нас пригласили к накрытому в большой деревянной беседке столу. Владимир Федорович позвал супругу и помощницу по хозяйству и попросил их занять чем-нибудь суетящегося и капризничающего Антошку с тем, чтобы мы могли спокойно и серьезно поговорить.
После вступительной беседы, чисто формальной, на уровне традиционных вопросов о жизни в Белоруссии, о погоде и работе, хозяин сразу перешел к делу.
- За вас хлопочет мой друг Армен. Похоже, что Вы, Петр Иванович, спасли моего друга от нескольких лет тюрьмы, сами рискуя… можно сказать, рискуя всем и всеми, включая и жизнь Вашего внука. Вряд ли мы сейчас имели бы возможность вот так здесь собраться. Потому, я, не стесняясь принести некоторые для вас неудобства, а также ввиду исключительности недуга вашего внука, просил вас, людей взрослых совершенно и вменяемых, прибыть, извините для серьезного разговора в Москву. – Он начал так, будто хотел извиниться за то, что нас с Петром потревожил. – Я очень серьезно отнесся к истории болезни вашего внука не только потому, что меня попросил человек, которому я в своей жизни очень обязан, Армен. А, скорее даже, потому, что больной, Антон, представляет большой интерес с точки зрения изучения данного вида порока сердца, редчайшего в своем роде, не исследованного окончательно ни одной еще клиникой мира, можно сказать. Поверьте уж.
Процент выживания в данном случае, как бы страшно это для вас ни прозвучало, – ноль. В нашей стране – ноль. Вы сейчас должны собрать в кулак всю свою волю и чувства и выслушать меня внимательно. И пока молча. Говорить буду я.
В Америке и Великобритании операции по такому случаю порока делают. Недавно стали делать. Но! И там при согласии на операцию предупреждают в устной и письменной форме пациента или его представителей, что шансов, ну, возможно, от одного до пяти процентов. Как следствие, большинство нуждающихся в оперативном вмешательстве, просто от него отказываются, видя всю безнадегу и уповая на «авось». А особенно «авось» популярен в нашей стране, как известно. Так вот, скажу я вам, никакого «авося» не будет, и Антошка ваш прожить может… ну, от силы и при строжайшем соблюдении режима, ну, скажем, лет до пятнадцати – семнадцати. Хотя уже года через три наступит следующий кризис. И, вообще, прогнозировать я не имею права. Я просто сам как ученый заинтересовался этой проблемой глубоко, и имею планы на серьезные исследования в этой области. Некоторые соображения имею.
При этих словах тело мое покрылось иголками. Не иголочками, а острыми большими иголками, я собрала все свои силы, чтобы не разрыдаться, наблюдая за Антошкой, который в дальнем углу сада играл с маленькими, только недавно, похоже, родившимися котятами. Он тянул бумажный бантик на ниточке, дразня пушистых несмышленышей, и смешно мяукал. Поднять глаза на Лизу, сидящую напротив, сил не было тоже, потому что я видела под высоким столом, как она придерживает руками колени, дрожащие мелкой дробью.
- Ваши дети, Юрий и Елизавета, все это уже слышали, и как специалисты, вполне разумеют всю ситуацию. Вам же, уважаемые Петр Иванович и Ирина Алексеевна, я хочу объяснить ситуацию и на бумаге, простым, так сказать, языком.
- Женечка, бумагу принесите, будьте любезны. – Крикнул он домработнице. – И карандаш! Там, в моем кабинете все.
Около часа Владимир Федорович рисовал и чертил на бумаге Антошкино сердце и прилегающие к нему ниточки – сосуды – артерии. И, как дотошный учитель черчения, детским языком объяснял каждую черточку и кружочек, время от времени спрашивая: «Ну, это понятно»?
Понятно было даже мне, что, чем взрослее будет становиться наш внук, тем больше шансов его сердцу не справиться с приемом крови, что узкие каналы подачи этой крови к сердцу такими же узкими будут оставаться всегда. Теперь нам стало понятным, почему в первые год – два жизни мы не смогли заметить никаких отклонений, а, как только Антон подрос, сердце стало «тормозить».
- Ежели вы думаете, уважаемые, что я позвал вас, чтобы сообщить, что выход найден, вы глубоко ошибаетесь. Наоборот, «Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие», прямо, как «ревизор» — нас всех ждут большие и серьезные испытания. Варианта два: либо оставить, как все есть, и просто ждать, когда ребенок умрет… да, да, пожалуйста, будем называть вещи своими именами, либо полностью перекроить сейчас жизнь всей вашей семьи.
Слава Богу, что ваши сын с невесткой выбрали именно эту профессию. Не отвлекаясь от нашей основной проблемы, скажу без лести и заискивания (у меня к этому оснований нет) – ребята ваши, причем оба, - специалисты высочайшего класса. Не знаю, каким образом и какие талантливые педагоги – медики обучают уж своих белорусских студентов, но скажу важное – случись мне встретить Юрия и Лизу вне этой трагической ситуации, я предпринял бы максимум усилий, чтобы они попали работать в мою клинику. А потому, прошу поучаствовать вас, и сам приму все возможные и невозможные меры к тому, чтобы эти молодые хирурги, ваши дети, получили распределение в наш центр.
Он сделал паузу и закурил.
- Владимир Федорович, Вы руководите, говорите, что мы должны делать… - Петр, стараясь переварить сразу столько информации, никак не мог дождаться главного – конкретных указаний.
- Минуточку. Думаю… - Ответил Головин, вышел из беседки и стал ходить по тропинке туда – сюда, а наши головы послушно повторяли направление его движения. Мы переглянулись пустыми, невыразительными, глазами – никто не хотел выпустить взглядом наружу свои чувства.
- Итак… - Профессор вернулся за стол, прокашлялся и продолжил. – Вопрос можно считать решенным, я так понимаю? Юрий и Елизавета сейчас возвращаются в Минск, получают дипломы и направления в Москву, и втроем, вместе с сыном, я имею в виду, переезжают сюда. – Он опять сделал паузу, чтобы увидеть теперь уже нашу реакцию. Мы кивнули хором «Понятно». – Далее… - Продолжил Головин. – А далее, о ребенке… Вы получите массу рекомендаций позднее, а пока скажу самое главное: никакой физической нагрузки! Ни бегать, ни прыгать, ни подниматься по лестнице. Бассейн – нельзя, футбол – нельзя, особое питание, калорийное, но легкое. Никаких тревог, никаких слез и эмоций, ничего, что могло бы его расстроить и заставить кровь возбудиться и циркулировать быстрее обычного. Я простым языком вам объясняю. А теперь представьте, как тонко нужно проходить все обычные процессы воспитания при таком режиме – ребенок уже через год «сядет на голову», поймет, что ему все можно, станет капризным и безтормозным. И это уже вызовет в нем другие, но тоже бурные эмоции. То есть мы придем в результате к тому, от чего сейчас будем его оберегать. Вы заметили, что я описываю перспективы на длительный промежуток времени? А вот сейчас нужно подумать, как организовать все это, кто сможет взять на себя такое особенное воспитание, такую заботу. Работающие в моей клинике специалисты вряд ли справятся одинаково хорошо и с работой, и с заботой о таком больном ребенке.
Мы с Петром напряглись, понимая, что в этот самый момент профессор Головин держит в руках огромные портняжные ножницы, наша жизнь, как огромный холст, разложена на этом круглом столе, и он уже расчертил все, осталось только резать – кроить.
Мы отдали команду: «Что Вы советуете, как нам поступить»?
- Минуту. Еще минуту терпения. Планы на ближайшее будущее, думаю, вам понятны. Вернемся позже. Теперь – на перспективу. Сами знаете, какие у нашего государства контакты с внешним миром. Никаких. Выехать на операцию за рубеж у нас нет ни возможности, ни средств. А там – капиталисты, которые все делают только за деньги. Уповать на совесть, просить помощи? И бессмысленно, и даже глупо. Мы должны это просто понять и принять. Но!!! Юрий Гагарин не только космос открыл для человечества, он открыл, вернее, приоткрыл немного дверь в заграницу и нам. В наш центр довольно уже нередко приезжают продемонстрировать новинки и изобретения светила зарубежной медицины. Сами понимаете, на ком они практикуются. Кроме того, у нас оперируются и лечатся «оттуда» некоторые люди. Он показал пальцем вверх. В прошлом году несколько молодых талантов нашей клиники выезжали в Югославию и на Кубу на медицинские конференции. И, кстати, не только перенимали, но и делились успешно некоторым нашим, отечественным, опытом. Туристы, опять-таки… Правда, почему-то исключительно выходцы из рабочего класса выезжали кое-куда туристами… В общем, нам с Юрием и Елизаветой необходимо быть лучшими, быть перспективными, учиться дальше, много практиковать, и шансы наши будут бОльшими в любом случае. Медицина шагает семимильно, вполне допускаю вероятность того, что уже в ближайший год – два могут поступить и хорошие новости. И в этом случае (он сделал сильное ударение на «этом») у нас (интонацией вдавил «нас») будет первейший доступ к этой информации. Уффф… - Выдохнул он и резко встал. – Вот, пожалуй, и все, что я хотел вам сказать. Ах, вот еще что… Вдруг! Вдру-у-уг (хоть пока это и кажется невероятным) появится какая-то возможность лечения за рубежом, нам понадобятся оччччень большие деньги. Такие, которых у нас нет. Ни у кого. И быть не может. И вот тогда нужно будет думать уже оч-ч-чень серьезно. Продавать все, что движется и не движется… Ну, да ладно. Хватит страхов на этот раз. Пока разговор этот совершенно пустой и беспочвенный.
Остаток дня до самого вечера, когда нужно было отправляться на вокзал, мы провели в саду. Разговор о серьезном на этом прекратился. Он просто остался в той беседке, а мы перешли на террасу, где нас вкусно покормили, и теперь уже супруга профессора развлекала нас разговорами о том, как живется дачникам, расспрашивала нас о Минске, о нашей жизни.
На вокзал нас отвез Армен.
Уезжали мы поздним рейсом, так что по дороге домой, хоть никому и не спалось, разговоров об этой встрече не было. Каждый думал о своем, каждый предполагал и пытался прогнозировать будущее всей семьи и каждого в отдельности.
А уже через месяц мы прощались с Петром. Вы, наверняка, догадались, что воспитателем и главным ответственным за Антошку назначили меня. Конечно же, инициатива от меня и исходила. В выходные съездили в гости к Анатолию Ивановичу – он испереживался от неизвестности, бедняга.
И началась совершенно новая жизнь нашей семьи, велением судьбы опять расколотой пополам.
(продолжение следует…)