Гарния

                Часть 1. Казначей.

 Небо нависало над дорогой, зловещим тёмным покрывалом. Даже в самый солнечный день в этом ущелье никогда не было света. Тучи цеплялись за острые вершины скал и, расцарапав, разодрав себя на части, уносились прочь, без надежды соединиться вновь. Солнце тщетно пыталось осветить дно ущелья, осветить дорогу, но только бессильно лизало верхушки скал, лишь слегка разбавляя тьму. Скалы, похожие на готический собор, громоздили стрельчатые переходы и колоннады своих стен, вознося их до небес, казалось, доставая до звёзд, которые было видно из этого ущелья даже днём, как со дна глубокого колодца. На, редко попадающихся, ровных площадках скал, тихо перешептываясь и гримасничая, сидели горгульи. Время от времени одна из них или сразу несколько, шумно хлопая крыльями, взлетали и, с ужасающим хохотом, уносились вверх и исчезали в глубине фиолетового неба. Даже горгульи никогда не опускались на дно этого ущелья. Чем-то зловещим веяло и от этих скал, и от этой дороги. Дорога была настолько ровной, что казалось она, была отлита из цельного куска шероховатого стекла. Не было ни травы, ни деревьев, только камень. Изломанный резкими гранями камень скал, и идеально ровный камень дороги.
   
 По дороге шли двое. Мужчина и женщина. Он – Казначей Тридцатого Царства. И она – юная Гарнийская принцесса. Он был немолод, длинные седые волосы схвачены кожаным ремешком, на лице, изрезанном морщинами, никогда не появлялась улыбка. В его усталых глазах виделся свет такого знания, такой мудрости, что её уже непосильно было выносить. А она была юной, тоненькой и свежей. Длинные ноги, с аккуратными ступнями в кожаных сапогах. Маленькая грудь. Лицо всегда, словно только что умытое. Короткие, вечно растрёпанные волосы. Тонкая талия. Она выглядела хрупкой, но как-то угадывалось, что тело её обладает, гибкостью и крепостью стали. На поясах у каждого висели тяжёлые мечи-убийцы. Казалось, что она и поднять его не сможет, однако в бою она управлялась им с такой легкостью, словно в руках её не тяжеленный меч, а нежнейший шелковый платок. Она играла на многих музыкальных инструментах, писала стихи, была воспитана в кротости и послушании. Видели бы её воспитатели, как она вонзает меч в смердящие кишки, встреченного строга – чудовища на кривых волосатых ногах с копытами, безволосым туловищем, четырьми руками и головой ящерицы. Или как она вгрызается в сырое мясо, только что убитого кролика, захлёбываясь кровью и прикрывая глаза от наслаждения.
   
 Дорогу им преградило, невесть откуда взявшееся, бревно. Огромное, сучковатое, лежащее поперёк дороги.
   - Дай мне руку, Гарния, я помогу тебе перебраться.
   - Ты отлично знаешь, Казначей, что я могу это сделать сама.
   - Да, я это знаю, но я хотел тебе помочь. Впрочем, постой, откуда бы здесь взяться бревну?
   - Ой, ну подумаешь бревно! Ну, бревно! Ну, с меня ростом! Лежит себе и лежит. Пойдём.
Она шагнула на то, что казалось бревном, и удар страшной силы отбросил её назад. То, что выглядело просто огромным куском дерева, принялось подниматься, поворачиваться, завывая и постанывая, и превратилось в чудовище с восемью головами, на каждой по четыре пары глаз, с чешуйчатым хвостом и туловищем, покрытым зловонной слизью. Гарния вскочила, они оба выхватили мечи и бросились на чудовище. Казначей, молча и деловито, кромсал туловище, а Гарния, легонько пританцовывая и повизгивая от возбуждения, принялась срубать одну голову за другой. Головы тут же отрастали и вновь нападали на неё. Казначей прорубил в туловище чудовища огромную дыру, добрался до алеющего сердца и пронзил его насквозь. Чудовище, захрипев, свалилось без движения, заливая всё вокруг вытекающей кровью.
   - Это хроминос, - сказал Казначей, - его можно убить, только насквозь проткнув сердце. Я думал, их уже не осталось.
   -  Ну откуда ты всё знаешь? – фыркнула Гарния, - подумаешь хроминос какой-то! Есть его можно? Я есть хочу.
   - Нет, есть его нельзя. Но у меня остались сушеные финики.
   - Ну, что ж тут поделаешь, давай финики.
Она уселась на изрубленную тушу, чудовища и, болтая ногами, принялась жевать финики, запивая их водой из фляжки. Они шли уже восемнадцать дней и пищей их служили эти финики, вода и, иногда, убитые ею кролики. Только они остались в живых из жителей Гарнийского королевства и Тридцатого царства, после страшного землетрясения, которое разрушило до основания оба государства и унесло жизни сотен тысяч людей. Казначей был посланником при дворе Гарнийского короля. Однажды ночью, сам не понимая почему, он пришел во дворец, взял запас еды и питья, какую-то книгу, в истёртом тёмно-синем переплёте, поднял на руки, крепко спящую, принцессу и шёл, не останавливаясь всю ночь. А утром они, уже издалека, видели, как рушатся дома, проваливаясь в образовавшиеся, огромные трещины в земле. Почва лопалась, как ореховая скорлупа. И на много километров вокруг были слышны человеческие крики. Принцесса не плакала. Она только сжимала побелевшие кулаки, глядя, как в трещинах земли исчезает её прошлая жизнь.
   - Казначей почему ты меня спас? Почему ты сам спасся?
   - Так нужно.
   - Кому? Кому это нужно?
   - Тебе. Мне. Всем.
   - Ты же всё знаешь! Ну почему всё так?! Зачем мне теперь жить?!
   - Ты принцесса, ты должна жить. Тебе надо жить сейчас, тебе это предначертано. Ты не имеешь права не жить.
   - А тебе тоже предначертано?
   - Нет, я должен жить, потому, что ты не сможешь без меня.
   - Почему не смогу? Я всё умею. Я сильная. Я одна справлюсь со всем.
   - Да, ты всё сумеешь и со всем справишься, но без меня ты не сможешь.
   - Я смогу, смогу, смогу! Я одна со всем справлюсь!...только ты не уходи, побудь со мной ещё.
   - Я буду с тобой столько, сколько потребуется.
   - Кому потребуется?
   - Тебе. Мне. Всем.
   - Не говори загадками. Скажи, как есть.
   - Я знаю ответы не на все вопросы, некоторые ответы я просто чувствую.
   - Что ты чувствуешь сейчас?
   - Всё будет хорошо.
   - Кому хорошо? Тебе? Мне? Всем?
   - Нет, только тебе.
   - Почему только мне? А как же ты?
   - Мне тоже будет хорошо, но по-другому. Моё спокойствие и благополучие зависит от твоего спокойствия и благополучия.
   - Почему?
   - Потому, что ты это я.
   - Опять ты говоришь загадками. Мы ведь совсем разные. Ты старше. Мы выросли в разных странах. Ты мужчина, я женщина.
   - Да мы совсем разные, но внутри мы одинаковы. Мы одинаково мыслим и чувствуем. И потом, какая же ты женщина, ты девочка. Почти ребёнок.
   - Ну, так сделай меня женщиной, Казначей! - Гарния сбросила одежду и протянула к нему руки.
   - Оденься, принцесса, всё это должно произойти не так.
   - Ты глуп, Казначей, хотя и всё знаешь. Неужели ты не понял, что я давно люблю тебя. Что я давно хочу этого. И только с тобой. Иди же ко мне!
Казначей взял её за подбородок и поцеловал нежно и страстно. Потом он долго ласкал её и, наконец, осторожно вошёл в неё. Она не испытала никакой боли. Только радость, только наслаждение, только страсть. Она постанывала и извивалась в его объятиях и, торжествующе закричав, затихла. Подперев голову рукой, она посмотрела на него.
   - Казначей, а ведь это я глупа! Почему мы не сделали это раньше?
   - Потому, что всему своё время.
   - Даже такому?
   - Даже такому.

 Вдруг, совершенно неожиданно, внезапно, словно из-под земли выскочила стая строгов, мгновенно окружила их кольцом и застыла в предвкушении еды. Казначей и Гарния, не успев одеться, схватили мечи и, прижавшись спинами, друг к другу, остановились в ожидании. Строги всегда нападали по очереди, никогда всей стаей. Один из строгов бросался вперёд, получал удар мечом, падал замертво и на его месте тут же оказывался другой. Гарния была восхитительно хороша. Обнажённый меч, обнажённое тело. Вся, как единое, цельное обнажённое оружие. Кровь строгов, жирными каплями, брызгала на её грудь, на живот, стекала по бёдрам, маслянисто чавкала под ногами. Принцесса легко размахивала мечом, то с одного удара срубая голову, то, пронзая насквозь живот, выпуская кишки очередного чудовища. Погрузившись в кровь по щиколотку, она никак не могла остановиться и наносила удары по уже мёртвым телам.
   - Остановись, принцесса! Всё закончилось. – произнёс Казначей.
   - Я убила строгов больше чем ты, - похвасталась Гарния.
   - Конечно, ведь ты разрубила каждого на две части, значит у тебя, их в два раза больше.
Гарния расхохоталась, скаля зубы и запрокидывая голову.
   - Ты очень гадкий, Казначей, но я всё равно тебя люблю.
   - И я очень давно тебя люблю. Просто не мог тебе об этом сказать.
   - Почему?
   - Я старше. Возможно, тебе всё это не нужно.
   - Как глупо. При чём здесь возраст? Какая разница кому сколько лет!
   - Ты не понимаешь. Ты молода. Ты должна рожать детей.
   - Господи! Ну, должна! Ты наделаешь мне десяток детей!
   - Ну, хорошо, договорились. Я наделаю тебе десяток детей. А теперь пошли искать воду. Кровь на твоём теле скоро засохнет, и ты будешь, похожа на ящерицу.
   - Но я же всё равно буду красивой?
   - Конечно, ты будешь красивой. Ты всегда будешь красивой. А для меня ты останешься красивой, даже пожирая внутренности строга.
   - Больше ничего не выдумал? Пойдём искать воду.
Совсем скоро они увидели реку, и Гарния, убежав далеко вперёд, шумно упала в воду.
   - Осторожно! - кричал ей вслед Казначей, - здесь могут быть гидроцеры!
Но она не слышала. Она плескалась, смывая с себя кровь, очищая хорошо сложенное тело. Гибкое тело воина, принцессы и любовницы. Она поднимала руки вверх и резко опускала их вниз поднимая брызги. Она крутилась в воде, ныряя и барахтаясь, пока, неожиданно показавшийся из за поворота реки, гидроцер не проглотил её целиком, сходу, не останавливаясь, просто открыл огромную пасть и она исчезла. Гидроцеры не имели зубов и глотали добычу целиком, потом постепенно переваривая её. Гарния заскользила вниз головой по пищеводу, судорожно пытаясь остановиться, но продолжала двигаться по скользким стенкам, пока не очутилась в желудке. Воздуха не хватало, она барахталась в зловонной жиже ещё не переваренной пищи и, не в силах более сопротивляться, потеряла сознание.
   
 - Гарния, очнись, - услышала она голос, и открыла глаза.
Она увидела, склонившегося над ней, Казначея и лежащего невдалеке огромного змееподобного гидроцера, с распоротым животом и растерзанным желудком.
   - Ты снова был рядом, - прошептала Гарния, - и добавила, - ведь когда-нибудь я, в самом деле, не смогу без тебя обходиться, ты меня приучишь.
   - Я буду рядом, пока ты этого хочешь. И даже, когда тебе покажется, что ты этого не хочешь, я всё равно буду неподалёку.
   - Разве я смогу не хотеть, чтобы ты был рядом?
   - Да, ты сможешь.
   - А ты всё равно будешь?
   - А я всё равно буду.
   - Почему?
   - Потому, что тебе это будет нужно, даже если покажется, что это не так.
   - А тебе?
   - И мне.
   - Почему?
   - Потому, что ты часть меня. Я уже говорил тебе об этом. Ты часть меня, и невозможно находится вдалеке от самого себя. Нет, некоторое время можно. Можно спрятаться от мыслей, от чувств, бежать от самого себя за сто тысяч километров, но пройдёт время и поймёшь, что не убежал ни на сантиметр.
   - Ты говоришь загадками, Казначей.
   - Никаких загадок, девочка моя, никаких загадок. Ты веришь в бога?
   - Конечно, все должны верить в бога.
   - И ты веришь в потустороннюю жизнь. Веришь в рай и в ад?
   - Конечно, а как же иначе.
   - То есть после смерти мы попадем, либо в вечное блаженство, либо в чистилище, где нас ждут испытания, лишения и муки?
   - Не хитри, Казначей, наверное, это так и будет, но у тебя, я думаю, есть другое мнение?
   - Ты не думала почему на нас столько свалилось? Почему мы лишились своих городов, родных, знакомых? Почему не проходит и двух часов, как на нас или нападают или съедают тебя? Отчего мы должны теперь куда-то идти, я даже толком не знаю куда? Почему у нас нет тёплого крова и вдоволь пищи? Почему мы не знаем, что будет через час или даже в ближайшее мгновение? Может быть, мы мертвы и это и есть наше чистилище, наша преисподняя, наш ад?
   - Как мертвы? Но мы же двигаемся, говорим, дышим?
   - А ты думаешь, что смерть это холодное тело сборщика податей в деревянном ящике, которое закопали в землю две недели назад? Или этот гидроцер раньше был жив, а теперь он мёртв? Или, может быть, ты думаешь, что я не слишком молодой мужчина, а ты юная восхитительная женщина?
   - А разве это не так? – почти проскулила Гарния.
   - Почему же тогда ты сражаешься, как опытный воин и не умеешь вышивать? Почему ты, без устали можешь шагать целый день, но ни разу не сплела венка из цветов? Почему я чувствую себя молодым и сильным, хотя, глядя на своё отражение, вижу, что это не так? Всё внешнее, лишь оболочка сущего. Суть спрятана в нас самих. И нет её в нас. Мы и живы и мы мертвы. Мы будем существовать вечно и нас не было никогда.
   - Что это значит?
   - Если бы сегодня этот гидроцер успел тебя переварить, ты бы перестала существовать?
   - Да, конечно.
   - Но ты ведь веришь, в бессмертие души?
   - Все должны верить в бессмертие души.
   - Но душа не может существовать вне какой-то оболочки. Значит, через какое-то время твоя душа обрела бы новое тело?
   - Ну да.
   - А это тело помнило бы меня, эту жизнь, это время, эту реку, твоё королевство?
   - Я думаю…нет, не помнило бы.
   - Значит ты бы всё начала сначала, значит, раньше тебя не было никогда. Но, прожив новую, или назови её следующей, жизнь, ты вновь воплотишься в новой сути, а значит, ты будешь существовать вечно.
   - Как ужасно, я не буду помнить ничего этого. Я не буду помнить тебя.
   - А это не важно. Не надо меня помнить. Я всегда буду рядом, только ты не будешь об этом знать.
   - А ты будешь знать? Ты скажешь мне, если мы встретимся через много жизней?
   - Я буду знать, я всегда буду знать, нет, не знать, чувствовать, что ты где-то рядом. Но тебе будет гораздо хуже, чем мне.
   - Почему?
   - Потому, что ты всегда будешь искать меня. Ты будешь влюбляться много раз, но вскоре понимать, что и на этот раз всё не так и всё не то. Ты будешь искать меня и не находить, а я всегда буду рядом. И даже, когда ты будешь находить меня, ты не будешь в это верить, даже если я тебе об этом скажу, и ты будешь продолжать меня искать, хотя уже нашла.
   - Но это ужасно!
   - Да, это ужасно. Я то, по крайней мере, буду чувствовать, что это ты и, что мы нашли друг друга. Потом, когда ты будешь уходить, мне просто нужно будет дождаться следующей жизни и вновь встретить тебя…но, принцесса, скоро стемнеет, а мы не можем ночевать на открытом пространстве. Пойдём, поищем ночлег.
   - Пойдём, Казначей, сейчас-то я знаю, что это ты!

 Они шли ещё часа два, дошли до скал, нашли сухую пещеру, забрались в неё, долго занимались любовью и, наконец, уснули обнявшись. Утром Гарния проснулась первой. Она вышла из пещеры, легко догнала двух кроликов, которые паслись неподалёку, убила их, содрала шкуры одним движением и разбудила Казначея.
   - Вставай, я принесла тебе еду.
Они съели кроликов сырыми, потому, что нечем было разжечь огонь и снова отправились в путь. Так, на восемнадцатый день, они вступили на ровную, словно отлитую из шероховатого стекла, дорогу, которая вела среди скал. По прошествии некоторого времени они услышали позади страшный грохот и, бросившись назад, увидели, что скалы, обрушившись, отрезали им обратный путь и не оставалось ничего, как только идти вперёд. Скалы становились всё выше и выше, тьма всё сгущалась. Через несколько часов они убили, напавшего на них хроминоса и теперь сидели, поедая финики.
   - О чём думаешь, Казначей? – спросила Гарния, по-прежнему сидя на мёртвом хроминосе и болтая ногами.
   - О хроминосе. Я думал, что их либо не осталось, либо это просто легенда и их не было никогда.
   - Что за легенда?
   - По легенде хроминосы охраняют Врата.
   - Какие Врата? Куда они ведут?
   - Никто не знает, но человек, убивший хроминоса, должен войти в эти Врата и обрести какое-то знание.
   - Ну, так пойдём.
   - Но никто не знает, что там и если что-нибудь после них. Никто назад не возвращался.
   - Но ты же сам говорил, что мы не знаем, что будет через час или в следующее мгновение. Так какая разница, что нас ждёт за Вратами.
   - А если за ними просто смерть?
   - Ты противоречишь сам себе, Казначей, или теперь ты уверен, что мы всё-таки живы?
   - Я ни в чём не уверен. Мне не дано быть уверенным, в чём-либо.
   - А, что тебе дано?
   - Мне дано знать то, что я знаю и чувствовать то, чего я не знаю.
   - Что ты чувствуешь сейчас?
   - Сейчас я чувствую, что мы должны войти в эти Врата. Но так же я чувствую и то, что мы не должны этого делать.
   - Объясни, я не понимаю.
   - Мы должны в них войти, просто потому, что у нас нет выбора. А не должны мы этого делать потому, что после Врат всё будет не так, как теперь. Может быть, нас не будет вовсе. А может быть, будем, но совсем другими.
   - Ну, так пойдём и узнаем это!
   - Пойдём и узнаем. Может быть, и Врат никаких нет. Может быть это просто легенда.

 И они пошли. Они шли ещё несколько часов. Потому, что хотелось знать, что их ждёт впереди. Потому, что назад дороги всё равно не было. Да и просто потому, что им было всё равно куда идти. Наконец где-то невообразимо далеко показался свет. Где-то дальше самого горизонта, в такой дали, до которой не дойдешь за всю жизнь. Так им показалось. Но хватило двух шагов, чтобы войти в него. Свет окружил их со всех сторон. Он струился сверху, поднимался снизу, и куда ни глянь по сторонам, там тоже был свет. Казалось, он проник внутрь, и они сами тоже стали источником этого света. Никого и ничего не было внутри этого света, только они двое. Не было чувства голода или жажды. Не хотелось согреться, не хотелось спать. Не хотелось говорить. Не хотелось сесть и отдохнуть, потому, что чувства усталости тоже не было. Да и сидеть было не на чем. Внутри не было ничего. Внутри света был только свет. И выхода из него не было. Они сделали только один шаг, но, оглянувшись, увидели, что и за их спинами только свет. И нет никакого ущелья, нет скал, нет дороги, словно отлитой из шероховатого стекла. Только свет. Даже если бы они захотели вернуться, то и этого нельзя было бы сделать. Потому, что непонятно было с какой стороны они пришли. Беспричинное беспокойство овладело обоими. И, что теперь? Идти дальше? А куда идти, если кругом только свет и непонятно даже стоят ли они на твёрдой поверхности, или парят в воздухе. Это что, и есть цель путешествия? Путешествия, которое называется жизнь. Цель всей жизни в том, чтобы стоять посреди света, держась за руки?
   - Казначей, мне кажется, что мне страшно, - прошептала Гарния.
   - Пока нечего бояться. Просто всё непонятно, но так не может продолжаться вечно.
   - Казначей, ты слышишь меня? Мне страшно!
   - Я слышу тебя. Конечно, я тебя слышу. Что с тобой, принцесса?
   - Казначей ты где? Не бросай меня! Я не хочу быть одна! Вернись Казначей!
   - Гарния, девочка моя, вот же я, рядом с тобой, я держу тебя за руку, - произнёс Казначей, но он уже всё понял. Он заглянул в неподвижные глаза принцессы и понял, что она не видит его, не слышит, не чувствует.
  - Казначей!! Не уходи!! Мне плохо!!
  - Я не ухожу, - ответил он, понимая, что всё напрасно, - я не ухожу. Я рядом с тобой. Я всегда буду рядом с тобой.
   - Не уходи, пожалуйста!! Где ты!? Я же знаю, что ты где-то рядом, ты же обещал! Я прошу тебя, будь рядом со мной! Ну, где же ты, Казначей!!!



                Часть 2. Пастух.

   - Казначей, ты здесь? Ты слышишь меня? Дай мне руку. Я не вижу тебя. Ты здесь?
   Принцесса открыла глаза и, не в силах проснуться окончательно, бессмысленно посмотрела на, нависающий над её кроватью, балдахин. Опять этот сон. Всё тот же сон. Этот сон снился ей, едва ли не каждую ночь. Она бродила внутри яркого света, не в силах отыскать какого-то человека. Именно внутри света, потому что он был повсюду, не было не единого тёмного пятнышка, ни намёка на какую либо тень . Ни отблесков, ни отражений. Только сплошной сияющий свет. Казалось, что этот свет и внутри неё, настолько он был всепоглощающим. Она искала этого человека, звала его, но он, ни разу не откликнулся. Хотя она чувствовала, что он где-то рядом, стоит только позвать и он появится. Но она искала, звала, а этот человек так, ни разу и не появился. Она знала, что он ей нужен. Что, как только она встретится с ним, то сразу всё и произойдёт. Что именно должно произойти она не знала и даже не догадывалась, но чувствовала, что будет что-то невыносимо прекрасное, светлое, яркое, даже ярче этого света, внутри которого она скиталась почти каждую ночь.
   
 Принцесса всегда спала обнажённой. Потому, что так удобно. Потому, что ей так хотелось. И просто потому, что она никого не стеснялась. Не было никого выше её по положению. Все должны были служить ей. К принцессе полагалось подходить, низко склонив голову. Всех, кто находился рядом, она воспринимала, как деталь интерьера, как нечто досадное, но необходимое. Она не делала различия между рабами и домашними животными. Кто стесняется домашних животных? Кто стесняется рабов?
   
 Она встала с постели и, не одеваясь, прошла к небольшому бассейну, ступая по,  на удивление тёплым, мраморным ступеням. В бассейне уже была приготовлена вода с температурой равной температуре человеческого тела. Вода была настояна на ароматических и целебных травах. Поверху плавали лепестки красных роз, потому, что белые розы были вчера, а принцесса не терпела однообразия.
   - Зульфия! – позвала она служанку.
Служанка немедленно прибежала и омыла её водой из бассейна. Потом пришли два чёрных раба и, сгорая от страха и вожделения, натёрли её тело лавандовым маслом. Взмахом руки она отпустила их, и они, пятясь и низко кланяясь, ушли приговаривая:
   - Славься в веках, светлейшая Гассанда.
Принцесса оделась в одежды из тончайшего шёлка. Нанизала на пальцы перстни с драгоценными каменьями. День начался, как обычно. Теперь можно было есть фрукты, запивая их легчайшим вином, слушать песни придворных музыкантов и нежить своё, и без того изнеженное, тело.
   
 Если её посещал каприз, она вольна была выбрать себе на ночь любого мужчину. Но все они настолько робели перед ней, были такими скованными и неловкими, что вызывали только злость и разочарование. Нега и разочарование, праздность и скука составляли всю её жизнь. Она постигла науки, но ей некуда было применить свои знания. Она читала стихи поэтов многих стран, но ей не с кем было о них поговорить. У её тела были совершенные формы, но никто не мог восхититься ими в полной мере. Государство её было богатейшим. Климат мягким. Урожаи обильными. Стада тучными. Не было войн, или даже малейших конфликтов с соседями.
   
 Иногда Гассанда прогуливалась по, растущему близ дворца, саду и часто слышала чудесную мелодию, доносящуюся откуда-то издалека. Мелодия беспокоила, заставляла тревожиться и ждать чего-то необыкновенного. Но ничего не происходило. День шёл за днём, месяц за месяцем, проходила жизнь.
   
 Однажды утром Гассанда проснулась, и трижды хлопнув в ладоши, подозвала служанку:
   - Зульфия, мне нужна твоя одежда.
Одевшись в платье простолюдинки, Гассанда пошла по саду, прошла через него, вдаль по зелёным лугам, на звук мелодии, которая, казалось, звала её. Простой женщине полагалось ходить босой и, странное дело, наступая на камни или упавшие ветки деревьев, принцесса не чувствовала боли. Она словно бы всегда ходила босиком, хотя еще час назад она не вытерпела бы и крошки, попавшей в туфлю.
   
 Принцесса шла долго, солнце сначала светило прямо над головой, обозначая полдень и уже начало склоняться к закату. Мелодия не становилась ни тише и не громче. Она завораживающе звучала, не то далеко, не то где-то рядом. Наконец за очередным холмом она увидела мужчину, пасшего овец.
   - Это ты играл сейчас? – спросила она его.
   - Нет, мне и играть не на чем, у меня нет ни дудочки, ни свирели.
   - Все пастухи играют на свирелях, - удивилась принцесса, - как же ты пасёшь овец, если у тебя нет свирели?
   - Овцам не нужна музыка. Им нужна только свежая трава и чистая вода.
Принцесса вдруг поняла, что не слышит теперь никакой музыки.
   - Но раньше я слышала музыку, а теперь нет. Покажи, что у тебя в сумке, ты ведь в неё спрятал свою свирель?
   - Смотри, если хочешь, там только сыр, хлеб и немного вина.
Принцесса почувствовала, что очень голодна.
   - Ты дашь мне поесть? – спросила она.
   - Конечно, бери. Всё, что хочешь.
Избалованная, привезёнными из разных стран, деликатесами, принцесса с аппетитом перекусила прогорклым сыром и сухим хлебом, запивая всё это отвратительным кислым вином.
   - Как зовут тебя, - спросил пастух.
   - Гассанда, - машинально ответила она.
   - Так зовут принцессу этой страны.
   - Да у нас одинаковые имена. А как зовут тебя?
   - Конрад.
   - Что за странное имя? Ты чужестранец?
   - Да, я родился и вырос в другом месте.
   - Почему ты не спросишь кто я и для чего здесь?
   - Зачем? Я знаю кто ты и почему ты здесь.
   - И что же ты знаешь?
Пастух, прищурившись, посмотрел прямо на солнце и ответил:
   - Видишь вон ту хромую овцу? Она вчера оступилась на камнях и повредила ногу. Знаешь кто это? А это просто овца, которая вчера должна была оступиться. А ты женщина, которая должна была сегодня к вечеру придти на этот луг. Никакая другая овца не могла вчера подвернуть ногу. И никакая другая женщина не могла здесь появиться.
   - Но я никогда не собиралась на этот луг!
   - Но, однако же, ты здесь. Почему?
   - Потому, что я каждый день слышала музыку, мне захотелось узнать, кто так играет, вот я и пришла.
   - Вот видишь, всё так, как я и сказал. Ты ведь не вчера услышала какую-то музыку, которой, похоже, вовсе и не было?
  -  Я слышу её несколько месяцев.
   - Но ведь ты не пришла вчера или неделю назад. Никто и никогда не приходит просто так. Никогда события не происходят сами по себе. Овца подвернула ногу вчера, ты пришла сегодня. Завтра к полудню будет дождь, если ему нужно будет пролиться, а если не нужно, то его и не будет.
   - Ты изучал какие-то науки? Что-то ты не похож на пастуха.
   - И ты не похожа на женщину из народа.
   - А на кого я  похожа?
   -  Я не могу сказать, на кого ты похожа. Я могу сказать кто ты.
   - Ну и кто же я?
   - Ты принцесса Гассанда, правительница этой страны.
   - Как я могу быть принцессой? Я хожу босиком, на мне рваное платье.
   - Ты шла целый день, а от тебя пахнет, словно минуту назад тебя умащали лавандовым маслом. На твоих пальцах отпечатки перстней. Сурьма на твоих бровях. И сквозь дыры в одежде я вижу слишком нежное тело. Эта кожа не загрубела от работы на пыльных виноградниках или на   пшеничных полях.
   - Ты не так умён, как хочешь казаться, - фыркнула принцесса, - Не только принцессы не работают на полях и виноградниках. Я могу быть просто знатного рода.
   - Конечно это так. Но о красоте принцессы ходят легенды. Женщины, красивей тебя, я не видел никогда, хотя и был во многих странах. У тебя красивое лицо, самое красивое лицо, из когда-либо виденных мною. Я не хочу думать, почему твоё лицо настолько красиво. То ли это разрез глаз, то ли форма губ. Неважно, оно просто красиво и всё. Твоя грудь, как две маленьких чаши, как два сосуда удовольствия. Живот твой ровный и плоский, выглядит мускулистым и твёрдым, однако я думаю, что он мягок и приятен. Бёдра твои округлы, но не широки. Они и не узки, а пропорциональны твоему телу. Ноги стройны. Спина гибкая и изящная.
   - Послушай, пастух, от твоих слов мне захотелось раздеться, чтобы ты мог увидеть меня всю.
  - Ну, так разденься.
  -  А ты не боишься так говорить с принцессой, - вспылила Гассанда, -  Не боишься, что я позову слуг.
   - Нет, слуг я твоих не боюсь, да их и нет здесь. Принцесса ты, кажется, забыла, что здесь только ты, я и эти овцы.
   - Наверное, ты хочешь сказать, что это я должна тебя бояться?
   - Нет, меня боятся не нужно. И вообще бояться стоит, прежде всего, только себя самого, - пастух лег, закинув руки за голову, и, прикрыв глаза, продолжал, - не надо боятся никого и ничего. Всё, что происходит, рождается внутри нас. Мы являемся причиной внешних событий. Нужно внутри себя попытаться навести подобие порядка. Привести мысли и поступки в соответствие с, хотя бы минимальной, логикой. Отринуть спонтанность поведения. Прежде чем сделать что-то подумать о том, к чему это приведёт.
   - Я ещё раз убеждаюсь, что ты чужеземец. Ты говоришь не так, как жители моей страны.
   - Что ты можешь знать о жителях своей страны, кроме того, что они существуют для того, чтобы сделать твою жизнь максимально комфортной.
   - Зачем ты так говоришь? Да, я пользуюсь своими привилегиями, но я никому не делаю зла.
   - Равнодушие – большее зло, чем может показаться. Впрочем, ты лучше, чем думалось вначале. Ты уже оправдываешься. Сомнение в собственной правоте, хорошее качество для принцессы.
   
 За разговором принцесса не заметила, как стемнело. Ночь обрушилась внезапно, почти без перехода от солнца к сумеркам. Ночь просто пришла. Она случилась. Только что был, день и не стало дня. Во дворце ночь наступала, когда она приказывала гасить лампы. А сейчас тьма сгустилась независимо от её желания. Ей стало немного страшно, но она не могла показать своего страха перед пастухом.
   - Тебе немного страшно, Гассанда. Не бойся. Это и не страх вовсе. Просто ты никогда не была в такой ситуации. Это просто легкое беспокойство. Скоро ты привыкнешь, и всё пройдёт. Боятся здесь нечего, тут нет диких зверей, а неподалёку мой шалаш, в котором ты можешь переночевать.
   - А где будешь спать ты?
   - Рядом с тобой, мой шалаш невелик.
   - Но я не приглашала тебя к себе сегодняшней ночью.
   - Ну, хорошо. Коли так, то я буду спать в шалаше, а ты рядом с ним. Правда одеяло у меня всего одно и тебе придётся спать на земле.
   И принцессе ничего не осталось, как влезть в шалаш вместе с пастухом. По-привычке спать обнажённой, она, машинально, сняла с себя одежду и впервые в жизни ощутила какое-то странное чувство. Не то стыд, не то беспокойство, не то лёгкое волнение, не то ожидание чего-то неведомого и волнующего, как от звуков той необыкновенной музыки. Обыкновенный пастух находился рядом с ней, а она почувствовала себя маленькой и беззащитной. Самое странное, что ей понравилось это ощущение. Какая-то непререкаемая надёжность исходила от него. Хотелось слушать его слова, хотелось самой говорить обо всём на свете. И хотелось быть просто женщиной. Не повелевать, не принимать никаких решений, немного покапризничать, возможно, даже поплакать.
   - Конрад, ты не спишь? - позвала она.
Он вдруг рассмеялся и ответил:
   - Плохо же ты обо мне думаешь. Разве я могу спокойно спать, когда рядом со мной, самая красивая женщина, из когда-либо виденных мною, да ещё и абсолютно голая.
   - У тебя есть светильник? Зажги его, я хочу, чтобы ты меня видел.
Конрад зажёг лампу и, вдруг встав на колени, поцеловал её ступни. Неожиданные слёзы выступили на его глазах. Он привлек её к себе и овладел ею нежно, но настойчиво. Гассанда забыла о том, кто она, где она. Она никогда не испытывала таких ощущений ни с одним мужчиной, но вместе с тем она словно вернулась после долгой отлучки. Всё было простым и знакомым. Его прикосновения, её прикосновения, казалось, уже были когда-то. Она испытала чувство восхитительного полёта. Всё внутри неё искрилось и пылало. Земля и бешено вращалась и замерла одновременно. Ей было не то жарко, не то холодно. Она существовала здесь и сейчас, в этом шалаше, и её не было нигде…
Окончательно обессилев, принцесса заснула.
         - Казначей, ты здесь? Ты слышишь меня? Дай мне руку. Я не вижу тебя. Ты здесь? – снова ей снился, преследующий её сон. Она металась на убогой постели пастуха, не в силах проснуться, не в силах выкарабкаться из этого сна. Словно что-то мягкое, но тяжёлое давило на неё, обволакивало со всех сторон, и, вдруг, она услышала:
   - Я здесь.
Гассанда открыла глаза и увидела Конрада, который держал, её за руку и такая безысходная боль была в его глазах, что ей стало страшно.
   - Кто ты? Что происходит? Ты не пастух.
   - Я Казначей тридцатого царства.
   - Такого царства нет, я знаю обо всех странах.
   - Теперь такого царства нет.
   - Ты говоришь нелепости, если нет такого царства, как ты можешь быть его Казначеем.
   - Неважно кем ты являешься во время этой жизни, главное, чтобы ты знал кто ты. Иногда это непросто, иногда мучительно. Но не знать гораздо хуже, потому, что тогда всю жизнь словно проводишь в темноте, несмотря на ясный день. Ищешь, судорожно пытаешься успеть, догнать. А что ищешь, что догоняешь, неизвестно. И, казалось бы, вот оно, свершилось! Но ускользает, исчезает, и неизвестно даже, что именно должно свершиться, и должно ли.
   - И знать непросто, и не знать непросто. Как же быть?
   - Пытаться увидеть, услышать, почувствовать. Жизнь состоит из одних подсказок, из знаков, из предостережений и предупреждений. Надо иногда задуматься, а иногда слепо следовать инстинктам, даже вопреки логике.
   - Странное дело! Мне почему-то кажется, что я тебя давно знаю.
   - И это так. Все люди давно знают друг друга. Все когда-то встречались. Надо просто поверить, при очередной встрече, что это именно тот человек. 
Конрад вышел из шалаша и долго смотрел куда-то вдаль. Даже не за горизонт, а ещё дальше. В такое далеко, дальше которого и быть не может.
   - Конрад, а как понять, что это именно тот человек? – спросила Гассанда.
   - Это и есть самое непростое, а иногда и невозможное. Вся жизнь может пройти в судорожных попытках обрести это понимание. И, казалось бы, что вот всё и свершилось, но страшно, не верится, вдруг ошибка. И снова ищешь, возможно уже не найдя никогда.
   - Но ведь это больно.
   - Люди всегда причиняют друг другу боль, вольно или невольно. Но тот, кто может вызвать твои слёзы, принцесса, не заслуживает их. А тот, кто заслуживает, не заставит тебя плакать.
Гассанда попыталась посмотреть в ту сторону, куда смотрел Конрад, но не увидела там ничего.
   - Знаешь, мне нужно уходить, - сказала она, - меня, наверное, уже ищут.
   - Да, иди, у меня тоже много дел, мне нужно пасти овец.
Принцесса помахала ему рукой и зашагала, мягко ступая по сочной зелёной траве.
   - Гарния, остановись! Вспомни строгов, кровь которых заливала твоё тело, вспомни хроминоса, которого мы убили, вспомни Врата!
   Принцесса, вздрогнув, как от неожиданного удара, остановилась. Постояла недолго и пошла дальше по зелёному лугу, через кипарисовую рощу к, сияющему белизной, величественному дворцу.

                Часть 3. Поэт.

                1.
     Тяжёлые дубовые ворота, стянутые стальными полосами с заклёпками, рухнули, под ударами стенобитной машины, и, улюлюкающая, толпа Варваров ворвалась в Сведенборг.
Они неслись по улицам, разбивая стёкла домов, опрокидывая повозки и убивая всех без разбора. Всех, кто попадётся на их пути. Кровь перемешалась с пылью, раздавленными фруктами и разбитыми глиняными горшками. Почти никто не мог оказать им сопротивления. Осада города продолжалась несколько недель, и его защитники ослабли от голода и усталости. Нестерпимый, нескончаемый гул застыл в воздухе. Он состоял из гортанных криков непонятного языка Варваров, детского плача, стонов раненых, лязга мечей и звона разбитых стёкол, почему-то особенно ненавидимых Варварами. Одетые в шкуры, в низко надвинутых рогатых шапках, с сальными космами, липко свисающими на лица, они, одним своим видом, вызывали ужас и отвращение. Сметая всё на своём пути, Варвары неудержимо приближались, к своей главной цели – замку принцессы Хеленборге.
   
 Принцесса - молодая, хрупкая женщина – стоя в одном из узких переходов замка, отчаянно оборонялась. Длинный узкий меч в её руках, казалось жил собственной жизнью. Кровожадно поблёскивая, он с одного удара отсекал головы нападавших, трупы валились друг на друга, мешая ещё оставшимся в живых. Коридор был настолько узок, что иногда меч ударялся о стены, высекая искры. Нападавших было настолько много, что Хеленборге уже не справлялась и ей приходилось отступать вглубь замка, по крытым переходам, узким лестницам, всё дальше и дальше, к той заветной комнате, где на стене висело Сияющее Зеркало Сведенборга.
   
 Никто не знал, откуда оно взялось. Все поколения помнили его именно в этой комнате, именно на этой стене. Зеркало никогда не тускнело, не покрывалось пылью. В этой комнате не было окон, но в ней всегда было светло, зеркало было словно освещено изнутри, озаряя своим светом всё помещение. У зеркала была одна особенность – горбатый, гнусный карлик мог отразиться в нём стройным красавцем, а юная девушка, оказаться мерзкой старухой, с висячим носом. Монах мог быть пиратом, в алой повязке на голове, а мошенник и вор, подростком, с наивным взглядом. Говорили, что зеркало отражает истинную суть вещей.
   
 Хеленборге, из последних сил обороняясь, ворвалась в комнату и, захлопнув дверь, закрыла её на тяжёлый кованый засов. Яркий свет, исходящий от зеркала, заливал помещение. Он был равномерным, не оставляя возможности теням поселиться здесь. Словно светились изнутри все стены, не давая ни бликов, ни отражений. И пол и потолок светились ровным светом, хотя не было ни окон, ни, каких либо, светильников. Неизвестно какого размера была эта комната. Может быть, она была совсем небольшой, а может быть огромной до необъятности. Никто и никогда не пытался дойти до стены. Человек будто бы находился внутри световой сферы, без границ, без начала и конца. Мысли замедляли свой ход, время будто останавливалось. Не было ни чувств, ни желаний. Хотелось только подойти и заглянуть в зеркало. Очень страшно было в него смотреть, ведь неизвестно, что увидишь, но зеркало манило, притягивало, звало к себе. И люди смотрели. Рушились жизни, ломались судьбы. Невыносимо было увидеть вместо собственного отражения какое-нибудь чудовище, или рыбу, или вообще одинокое дерево посреди пустыни.
   
 Хеленборге подошла к зеркалу и увидела в нём то, что и видела всегда – ослепительной красоты молодую женщину, с короткими тёмными волосами, тонкой талией, длинными, стройными ногами, осанкой и грациозностью истинной принцессы. Только у неё были тёмные волосы и зелёные глаза, все жители города были светловолосыми, с бледной кожей и глазами голубыми или светло-серыми. Никто, да и она сама, не знали не только то, почему она отличается от всех жителей, но даже и то когда и откуда она появилась в городе. Она словно бы всегда была принцессой. Вечность. Хотя ей было совсем немного лет, но даже глубокие старики, казалось, помнили её своей повелительницей с самого детства. Правила городом она мудро и справедливо, так, что даже умудрённые опытом, седые правители соседних провинций удивлялись точности и взвешенности её решений. Было неисчислимое количество пытающихся завоевать её любовь, завладеть её сердцем, но тщетны были их попытки. Принцессе достаточно было нескольких минут разговора, чтобы понять несходство взглядов на суть вещей, разницу характеров и мироощущения. Ей просто становилось скучно. Претендентов всё не убывало, а принцессе становилось всё тяжелей и тяжелей оттого, что, видимо, не встретится уже человек, с которым одинаково хорошо будет и говорить, и молчать, и ложиться спать, и просыпаться утром, и смеяться, и грустить. И уже решила она, что лучше быть одиночкой, чем вновь и вновь пытаться налаживать отношения, которых нет, да и быть не могло. Иногда как тёплая волна накатывала на её сердце, и она замирала в ожидании, что наконец-то всё свершилось. Но, нет! Снова всё не то! Не так! Непонята. Непонятна.
   
 Тяжёлая, массивная дверь содрогалась под ударами Варваров, слышны были за ней их воинственные выкрики. Уже трещали доски, и засов был почти оторван. Вот уже стало видно, в образовавшиеся щели, их глыбообразные, немытые тела. Уже чувствовалось их зловонное дыхание.
   - Ну, вот и всё, - спокойно подумала Хеленборге.
Не собираясь просто так отдать свою жизнь, она подняла меч и, в его отражении, увидела зеркало. Подумав, что ей показалось, она повернулась и, нет, зеркало и в самом деле словно исказилось и помутнело. Будто лёгкая дымка покрыла его поверхность. Всегда сияющее ослепительным белым светом, оно, вдруг, стало разноцветным и переливающимся. Так бывает, когда капли смолы, падая с деревьев, в тёплые летние лужи, тают и распускаются, образуя вот такие радужные пятна. Принцесса, не обращая внимания на ликующие крики Варваров, подошла к зеркалу и машинально коснулась его рукой. Поверхность зеркала, вдруг, оказалась мягкой и податливой. Рука провалилась, почти не встречая сопротивления. Зеркало будто звало её к себе, поблёскивая разноцветными огоньками. Принцесса всё дальше и дальше продвигала руку вглубь зеркала. Вот уже погрузила по локоть, по плечо и, наконец, шагнула внутрь.
   
 Она не то падала, не то летела. Это падение было не стремительным, а мягким и плавным. Разноцветное мелькание исчезло, вокруг снова воцарился ярчайший белый свет. Он не слепил глаза, не раздражал, он вызывал спокойствие и умиротворение. Хеленборге чувствовала, что движется, преодолевая легкое сопротивление плотного, как кисель, воздуха. А может быть, это воздух двигался ей навстречу, а она оставалась недвижимой. Она не понимала, куда она движется, наверх, вниз или в сторону, вокруг не было ничего, никаких ориентиров, не мелькали тени, не было никаких предметов, людей, строений, растений или животных, она была абсолютно одна. Но это одиночество не пугало и не настораживало, она испытывала чувство удивительного покоя и необыкновенной лёгкости. Лёгким было не её тело, лёгкой была её душа. Никогда ещё она не была в таком ладу с самой собой. Никакого беспокойства и неопределённости. Хотелось лететь бесконечно, не зная цели, не стремясь узнать её, целью полёта, был сам полёт. Воздух обволакивал её равномерно со всех сторон. Она словно находилась внутри капсулы из тепла и ветра. Но и ветер не похож был на ветер. Он не трепал волосы, не заставлял платье прилипать к ногам. Ветер был, как лёгкое дыхание молодого ангела. Он был, и его не было. Ветер был, как и этот полёт. Чувствовалось несомненное движение, но куда, как быстро, было непонятно. Хотелось, чтобы это продолжалось, как можно дольше. Хотелось, чтобы это продолжалось всегда. Бесконечно. Чтобы этот полёт не прекращался. Не проходило чувство всеобъемлющего покоя и абсолютной защищённости. Не хотелось ни плакать, ни смеяться. Не хотелось думать, мечтать, любить, страдать, наслаждаться. Не хотелось ни радоваться, ни горевать. Не было никаких желаний, кроме желания полёта. Она даже не понимала, есть ли у неё тело. Она смотрела на свои руки и не понимала, есть ли у неё руки. Она касалась своего лица, но не понимала, касается ли она его, и есть ли у неё лицо. Несомненно, она знала, что она принцесса Хеленборге, но понимала это, как-то равнодушно. Хеленборге разводила руки в стороны и точно знала, что она это делает, но она не видела своих рук, а может быть, их и увидеть было нечем. Может быть, у неё не было глаз. А может быть, были глаза. Но всё это было мелким и неважным. Лететь! Только лететь!

                2.


   Хеленборге открыла глаза и увидела, что лежит на, поросшем диким виноградником, склоне. Солнце сияло в ослепительной голубизне неба. Небо было настолько чистым и прозрачным, что не верилось, что на этом небе могут быть облака или даже грозовые тучи. Не могло это небо быть тёмным или мрачным. И эта зелёная трава не могла быть высохшей, пожелтевшей и пожухлой. И эта песня неизвестной птицы должна была продолжаться бесконечно. Принцессе было легко, тепло и комфортно.
   - Где я? – подумала она, - неужели вот так попадают в рай?
   - Эй, шлюха! Чего разлеглась? – услышала она препротивнейший мужской голос, и почувствовала ощутимый пинок по рёбрам.

 Хеленборге вскочила, пытаясь выхватить меч, но его не было. Вокруг неё собралась группа оборванцев, явно не имеющих мирных намерений. Бежать было некуда, да и бессмысленно, всё равно догонят. Собираясь дорого продать свою жизнь или честь, или, что там от неё было нужно, принцесса приготовилась к драке.
   - Послушайте ребята – соплеменники, вы своей корысти пленники. Это моя женщина. Подите вон, и я не брошусь вам вдогон, - за спиной раздался голос, и Хеленборге, обернувшись, увидела мужчину с палкой в руке. Бродяги, озираясь и переругиваясь между собой, разбежались в разные стороны.
   - Ты кто? - спросила принцесса.
   - Меня зовут Таулла, я весельчак, поэт и пьяница. За мною эта слава тянется. На это я почти не сетую, ну а тебе бояться не советую. Теперь тебя никто не тронет, пока мой труп навеки не схоронят.
   - Ну, то, что ты весельчак и поэт я уже поняла. Ты всегда говоришь стихами?
   - А я, что опять говорю стихами? Ну да, как видно в этом храме, поэзии моей, я одинок среди людей. Мой разговор нелеп и сложен, порою просто невозможен. Не понят, я бываю часто, ну, да и бог с ним, наше счастье, не в том, чтобы понятным быть, а в том, чтоб просто жить и жить. Проснуться утром на заре, увидеть блики на стекле. Увидеть дождь, мороз иль солнце, сквозь запотевшее оконце. Увидеть, что проснулся снова. Да, кстати, ты теперь здорова?
   - Я вполне здорова. Почему ты спрашиваешь? Я так плохо выгляжу?
   - Не говори так, умоляю! Ведь я теперь-то точно знаю, что нет красивее на свете, зелёных глаз прекрасных этих. И этого лица овал, я день и ночь бы целовал. У этих ног готов погибнуть, вниз со скалы высокой спрыгнуть. Лишь для того, чтобы тебе, не горевать о той судьбе, по мановению которой ты здесь, на этих пыльных склонах. Ведь видно, что тебе не гоже, смотреть на те тупые рожи, которые назад минуту. Суки! К тебе протягивали руки.
Хеленборге от души расхохоталась. Ей, вдруг, снова стало спокойно. Она не знала, где находится, в какой стране, в каком времени, какой сейчас год и месяц. Этот забавный незнакомец внушал доверие. С ним было легко и приятно, словно она знала его очень давно. Она будто встретилась с давним другом. С человеком, на которого можно положиться.
   - Ну, а скажи ка мне, Таулла. Когда я сяду мимо стула. Не будешь ли тогда любезен, и мой вопрос не бесполезен, чтоб мне себя не расшибить, соломы мягкой подстелить?
Теперь уже рассмеялся Таулла.
   - Я обязательно подстелю тебе целую копну. И не соломы, а мягчайшего сена, которое скошу собственными руками. Да я теперь всегда буду иметь в запасе, что-нибудь мягкое. Просто на всякий случай. Однако, ты не сказала, как тебя зовут.
   - Хеленборге.
   - Тебя зовут Хеленборге?! Не обманывай меня! Ты хочешь сказать, что я, вот так, среди зарослей дикого виноградника, запросто, мимоходом, встретил принцессу Хеленборге?! Несколько поколений ждали встречи с тобой, а мне выпала честь приветствовать тебя? Неспроста твоё лицо показалось мне знакомым!
Таулла, встав на одно колено, склонил голову.
   - Встань, что ты делаешь!
   - Не встану, пока ты не прикоснёшься ко мне! Пусть снизойдёт на меня твоя благодать, божественная Хеленборге!
   - Ну, хорошо, вот я прикасаюсь к тебе. Вставай же! – смешинки появились в глазах принцессы, - повелеваю тебе поцеловать меня!
Таулла поднялся и с немым восторгом коснулся её губ.
   - Ну, нет, так не пойдёт! – капризно сказала принцесса и поцеловала его таким долгим и глубоким поцелуем, которого не забыть до конца дней.
   - Достоин ли я этого?
   - Ну, хватит дурачиться!.. слушай, ты всё это серьёзно, что ли?
   - Я серьёзен так, как не был никогда в жизни серьёзен.
   - И какие-то там поколения ждали, пока я появлюсь? Зачем ждали-то? и откуда они знали, что я должна появиться? Ну, хорошо, я появилась, и что теперь? Молиться на меня будете?
   - На твой лик давно молится множество людей. Твой храм построен из отборного Каррарского мрамора. Толпы паломников ежегодно собираются возле храма, чтобы поклониться тебе.
   - Но почему? Что такого я сделала?
   - Ты должна сделать.
   - И, что же я должна?
   - Только тебе дано собрать воедино осколки разбитого Сияющего Зеркала Сведенборга. Очень много лет назад Варвары, захватившие Сведенборг, разбили зеркало. Люди перестали воспринимать события, понимать их истинную суть. Исчезло понятие о добре и зле. Материки изменили своё положение. Огромные волны, поднявшиеся из океана, смыли целые страны. Вулканы заливали лавой города и посёлки. Невиданные раньше звери стали появляться в лесах. Люди начали превращаться в диких животных. Только здесь, в этом городе, в котором построен твой храм, ещё продолжается почти, что прежняя жизнь. Идем принцесса, я отведу тебя туда.
   - А если я не смогу соединить зеркало?
   - Ты сможешь.
   -Но я не знаю, как это сделать! Может мне, кто-нибудь объяснить, что я должна делать?
   -Ты всё поймёшь сама. Никто и ничего не сможет тебе объяснить. И не говори никому, что ты не знаешь, как себя вести. У людей только одна надежда, что ты появишься, и начнётся новая счастливая жизнь. Не разрушай надежд. Иногда это всё, что есть. Отчаянье и безысходность мертвы, пока существует надежда. Пойдём, принцесса!
   
 Они спустились вниз по склону, войдя в город через южные ворота. На площади перед храмом толпы зевак, торговцев и нищих заполонили всё пространство. Разноязыкая речь звучала беспрерывно. Кричали продавцы ярких восточных тканей, погонщики верблюдов пытались разминуться со своими повозками в тесных улочках, нищие дрались из-за медных монет, брошенных в пыль, чеканщики стучали своими молотками, какой-то человек, в изодранном белом хитоне, бился головой о крайнюю правую колонну храма. Кровь заливала его лицо, но он, словно не чувствуя боли, продолжал своё странное занятие.
   - Кто это? - спросила Хеленборге.
   - Он говорит, что его зовут Иуда, не то из Коринфии, не то из Назарета. Твердит, что-то про тридцать сребреников, словом сумасшедший.
   - Иуда? – иронично улыбнулась принцесса, - а Понтия Пилата случайно нет где-нибудь поблизости?
   - Откуда ты знаешь Понтия Пилата? Он держит москательную лавку неподалеку от восточных ворот.
   - Ладно, не важно. Я, видимо, скоро совсем перестану удивляться. Вот это и есть мой храм?
Храм из белого Каррарского мрамора ослепительно сиял, выглядев чужеродным, среди гомона людской толпы, рёва верблюдов, среди грязных, кривых улиц. Несколько широких ступеней, вели внутрь, сквозь крытую колоннаду. Огромные двери, кажущиеся тяжелыми и массивными, оказались легкими, словно это были не двери, а занавеси из лёгкой ткани. Свет заливал храм изнутри. Солнце било с размаху, сквозь витражи в оконных стёклах, преломляясь и застывая в воздухе. Свет был повсюду. Не было не единого тёмного уголка. Храм был огромен, но свет доставал до каждой из стен, и до, невероятной высоты потолка. И с этих стен, и с этого потолка на принцессу смотрели её собственные изображения. Помещение было совершенно пустым. Только пол, стены, потолок и её лики кругом.
   - Почему здесь никого нет? – шепотом спросила Хеленборге.
   - Очень редкий человек может войти в этот храм. Двери всегда открыты, но войти невозможно, будто невидимая завеса на входе.
   - Но ты ведь вошёл.
   - Я часто здесь бываю.
   - А как же завеса, о которой ты говорил?
   - Я не знаю, просто вхожу и всё.
   - Знаешь Таулла, я понимаю, что я что-то тут должна, но сейчас я хочу, есть, пить и…мне страшно. Уведи меня отсюда.

 Таулла взял принцессу за руку, и они пошли сквозь толпу, мимо кричащих торговцев, по узким улицам, прочь от этого людского шума, всё дальше от храма, на самую окраину города и ещё дальше на берег моря, где стояло вполне ухоженное жилище поэта.
   - Однако, у тебя здесь уютно, - удивилась принцесса, - ты живёшь здесь один?
   - Совершенно один.
   - И у тебя нет женщины? - спросила принцесса и замерла, ожидая ответ. Почему-то ей хотелось, чтобы у Тауллы никого не было.
   - Нет, никакой женщины у меня нет.
   - Хочу искупаться, - сказала Хеленборге и, сбросив с себя одежду, пошла к морю.
Она шла, совершенно обнажённой, по тёплому рыжеватому песку, подняв руки кверху и изящно покачивая бёдрами. Принцесса не оборачивалась, но точно знала, что Таулла смотрит ей вслед. Странное дело, ей очень хотелось, чтобы он смотрел на неё. Сотни претендентов добивались её расположения, но всем она отказывала, а этот, впервые встреченный человек, которого она совсем не знала, был ей интересен. Она чувствовала какое-то лёгкое порхание в животе, хотелось говорить с ним, слушать его, хотелось ходить перед ним голой, наблюдая его восхищённый взгляд.  Хеленборге долго плескалась в море, наслаждаясь тёплой водой и возникшим ощущением собственной чистоты и свежести. Наконец она вышла из воды и пошла навстречу Таулле.
   - Не отворачивайся, смотри на меня! - потребовала Хеленборге.
   - Я смотрю. Почему ты хочешь, чтобы я смотрел на тебя?
   - Я красива?
   - Ты не просто красива, ты божественно красива!
   - Ну, так и смотри на меня! Мне хочется, чтобы ты смотрел на меня! Зачем мне быть красивой, если никто этого не увидит и не оценит.
   - Видишь ли, принцесса, всё это, конечно, великолепно, но я всего лишь мужчина, а ты восхитительная женщина…
   - Продолжай! Ты мужчина, я женщина…ты хочешь меня?
   - Невыносимо!
   - Так, что тебе мешает?
Хеленборге подошла к Таулле и буквально впилась поцелуем в его губы. Он заглянул в её бездонные зелёные глаза и понял, что погиб, что растворился, утонул в них навсегда. Принцесса сорвала с него одежду, и они упали прямо на песок. Никогда ещё она не чувствовала в себе такой безысходной, всепоглощающей, затмевающей разум страсти. Она набросилась на него изголодавшимся зверем. Ему оставалось только подчиниться её желаниям. Подчиниться, исчезая из реальности, умирая от невыносимого счастья.
   
 Утро пришло незаметно, исподволь, солнце сначала легко осветило верхушки финиковых пальм, опустилось вниз по стволам, съедая тени, пробежалось по песку, лизнуло краешек моря и утвердилось на лице спящей принцессы. Она открыла глаза и, блаженно потянувшись, вышла из домика.
   - Завтрак готов, божественная Хеленборге, - услышала она голос.
   - Я не думаю, что ты теперь должен называть меня божественной, кто бы я ни была. События прошлой ночи разве не позволяют видеть во мне просто женщину.
   - События прошлой ночи заставляют обожествлять тебя ещё больше!
   - Но я не хочу быть божеством, ну хотя бы для тебя. Поговори со мной, так, как ты можешь. Поговори стихами. Я чувствую, что конечно должна соединить зеркало, но не знаю как, а от этого мне немного страшно.
   - Ну, что ж, пожалуй. Но стих мой, как товар лежалый. Чтоб прелесть описать твою, я слов не нахожу. Тебе, как верный раб служу, готов служить отныне и до гроба, когда б ни умерли мы оба.
   - Я не хочу об этом знать! Что смерть, когда с тобой опять, мы можем солнцем наслаждаться, друг в друге страстно растворяться и, взявшись за руки, вдвоём, навстречу истине пойдём.
   - Где эта истина не знаю, но справедливо полагаю, что даже просто путь с тобой, через года, лишенья и ненастья, быть может, истинной судьбой, быть может, счастьем.
   - Твой разговор, бальзам на душу, его бы бесконечно слушать. Хотелось бы вот в этом доме, прожить остаток дней своих, и ничего не видеть, кроме, тепла и света, только море, песок и солнце, и твой стих.
   - Да это было бы прекрасно, я это называю счастьем. И мне не нужно ничего отныне, среди лесов или в пустыне, готов с тобой одною быть, тебя любить, тебе служить.
   - Да, и ко мне пришла любовь! Тебя готова вновь и вновь, и ждать и видеть, и метаться, в растерзанной постели. От наслажденья задыхаться, не понимая, в самом деле, где я и, что со мной, с тобой бы только быть, с тобой!
Таулла помолчал и, рисуя на песке, какие-то бессмысленные знаки, сказал:
   - Я очень люблю тебя Хеленборге. Мне кажется, что я любил тебя всегда. Мне это кажется. Но я точно знаю, что любить теперь я тебя буду до конца дней, когда бы он ни наступил, завтра или через тысячу лет.
   - И я это знаю. И я буду любить тебя всегда.
   - Ну, хорошо, - как-то не слишком весело, ответил Таулла и добавил, - ты не забыла о Сияющем Зеркале Сведенборга?
   - Да, что ж такое!! Ну почему всё так! Не хочу я знать ни о каком зеркале! Ну почему я не могу быть просто женщиной! Просто любить и быть любимой! Я уже начинаю думать, что лучше бы ты мне не встретился. Теперь мне особенно тяжело выполнять какую-либо миссию, пусть даже это спасёт человечество. Не хочу я никого спасать! А кто спасёт меня?!
   - Тебя спасу я. Я всегда буду рядом, пусть и через сто веков. Я никогда тебя не покину.
   - Ты обманываешь меня! Ты не будешь жить сто веков!
   - Я не обманываю тебя. Я тебе обещаю быть всё время рядом. Ты меня узнаешь. Ты меня обязательно узнаешь. Пойдем, тебе пора.
   - Смотри, ты обещал! Пойдём.
   Они снова прошли по кривым улочкам города, через галдящую толпу, к храму.
   - Иди, теперь ты должна быть одна, - сказал Таулла,- и отступил в сторону.

 Хеленборге вошла в храм, остановилась в нерешительности, не зная в какую сторону идти и, постояв, уверенно зашагала через всё огромное помещение, к самой дальней стене. Теперь она точно знала, что она должна делать. Шла она бесконечно долго, стены будто отодвигались от неё, раздвигая пространство до бесконечности. Какие-то смутные видения преследовали её. Она видела то каких-то чудовищ и седого человека рядом с собой. То бассейн с лепестками роз, плавающими поверх воды. То пастуха, не то игравшего на свирели, не то не было никакой свирели. Она видела город, но не грязный и захламлённый, с кривыми узкими улицами, а чистый и светлый с высокими домами и широкими проспектами. И свет! Везде свет! И в её видениях и вокруг неё, и, кажется, и внутри неё самой. Принцесса чувствовала себя спокойной и уверенной. Теперь она знала, зачем и куда идёт. Ничто теперь не могло её остановить.
   
 Огромное помещение храма вдруг пропало, и Хеленборге оказалась в совсем небольшой комнате. На полу лежали осколки разбитого зеркала. А ещё там был человек. Он спокойно стоял рядом с осколками, не двигаясь. Его неподвижность была не просто задержкой движения, видно было, что стоит он так очень долго. Он не смотрел ни на зеркало, ни на принцессу. Казалось, что он не смотрит никуда. Только внутрь себя. Хеленборге совсем не удивилась, увидев именно этого человека, и именно здесь.
   - Привет, Казначей, - поздоровалась она.
   - Здравствуй принцесса, - вздрогнув, ответил тот.
   -  Давно ждёшь? 
   -  Всегда.
   - Любишь ты говорить загадками. Всегда это сколько?
   - Никаких загадок. Всегда это всегда. У этого понятия нет временного промежутка и нет расстояний.
   - А я могу сейчас ничего не делать и просто вернуться? Просто выйти из храма и жить так, как я захочу?
   - О каком храме ты говоришь? Нет никакого храма.
   - А Сияющее Зеркало Сведенборга есть?
   - Зеркало есть. Вот же, перед тобой его осколки.
   - И ты, конечно, знаешь, как их соединить?
   - Конечно знаю. Просто коснись их рукой.
   - А зачем мне это нужно?
   - Всё в этом мире для чего-то нужно. Каждое событие неизбежно. Случайностей не бывает. Ты здесь, ты пришла, чтобы соединить зеркало, ну так и сделай это.
   - А если я не стану этого делать? Если я просто уйду отсюда?
   - Ну, что ж иди. Только вот куда?
Хеленборге обернулась и увидела, что в комнате нет ни окон, ни дверей. Комната была абсолютно круглой, сделанной из непонятного материала, стены были гладкими, словно отлитыми из стекла, или вырезаны из целого куска камня резцом великана каменотёса.
   - Ну, хорошо, выйти я сейчас отсюда не могу. А когда я сделаю, то, что должна, я ведь могу пойти туда, куда захочу?
   - Если захочешь, то сможешь.
   - Казначей, мне иногда хочется тебя убить! Я уже почти не могу без тебя обходиться, но и твоё присутствие мне иногда тяжело переносить. Что значит, если захочу? Если я хочу сейчас, почему я должна передумать?
   - Ты не должна, тебе придётся. С тех пор, как ты вошла сюда, прошло сто тридцать шесть лет.
   - Что?! Тот город, мой храм, этот дом у моря были сто тридцать шесть лет назад?
   - Для тебя, да.
   - А для кого нет?
   - Для жителей этого города, всё осталось по-прежнему. Торговцы кричат на площади перед храмом, растаскивая повозки, странный человек, с разбитым лицом, сидит у крайней правой колонны, рыжеватый песок всё такой же тёплый, море синее. Только тот дом у моря пуст.
   - Ты не можешь этого знать!
   - Ну, да, конечно, не могу. Ты можешь думать, что я лгу. Но нет правдивей слов моих. Ты ждёшь, дыханье затаив, какой-то истины небесной, но ожиданья бесполезны. Не будет истин никаких, ты не услышишь слов других. Да, что слова! Словам нет веры! На всех в аду хватает серы. На всех в раю хватает света. И в вечности пребудет это.
   - Таулла, это ты? – прошептала принцесса.
   - Я Казначей тридцатого царства, и ты отлично это знаешь.
   - Но ты ведь был им?!
   - Ну, был.
   - Почему!!! Ну почему, ты никогда не скажешь об этом!!! Не скажешь, что это ты!!!
   - Я пытаюсь, но ты не хочешь слушать. 
   - А ты ещё говори, ты много говори.
   - Гарния, ты ведь никогда не отличалась покладистым характером. Ты же многое делаешь вопреки.
   - Но, боже мой! Как же ты всё это терпишь?!
   - Да привык уже, за столько веков.

 В комнате внезапно потемнело. И не потемнело даже, а как будто немного стало меньше света.
   - Дай мне руку, Гарния! – почти закричал Казначей, и, взяв её руку, направил ладонь принцессы в сторону разбитого зеркала, - коснись зеркала!
Принцесса положила руку на осколки, и они начали сползаться друг к другу, соединяясь. Острые края резали ладонь, кровь заливала зеркало, но она не убирала руку, теперь уже зная, что всё делает правильно. Теперь уже не сомневаясь в этом. Зеркало стало целым, без единого шва, без единой трещинки. Радужные блики сияли на его поверхности. Принцесса почувствовала, как рука её проваливается внутрь зеркала, и, не в силах сопротивляться, погружалась в него всё больше и больше. Наконец она полностью исчезла. Радужные переливы пропали с поверхности зеркала, и оно засветилось ярким ровным цветом. Пропали тучи, там, где они были. Прекратились войны, там, где была война. Реки вошли в свои берега. Выпрямились, согнутые ветром, деревья. Вновь стали смеяться дети и улыбаться женщины. Странный человек у крайней правой колонны храма, остановил своё нелепое занятие и прислушался к чему-то внутри себя.
   - Прощай, Гарния, – тихонько сказал Казначей, - и до встречи.
Он стоял один посреди каменной пустыни. Сколько видно было глазу, вокруг простиралась только каменная поверхность. Ни травы, ни деревьев. Только вдали, невыразимо далеко, ослепительно сверкало Сияющее Зеркало Сведенборга.


                Часть 4. Клим.

   Алиса шла по городу, залитому солнцем. Она шагала, размахивая сумочкой. Шла вполне беспечно. Просто шла себе, не имея конечной цели. Она была молода, красива, город чист и приятен, воздух свеж, небо ясное, солнце тёплое. Она  только что рассталась, с человеком, которого она, как ей казалось ещё неделю назад она любила. А теперь ей было странно, что этот человек мог существовать в её жизни. Она трижды была замужем, потом грянули несколько, так называемых, гражданских браков, которые продолжались максимум полгода. Сначала человек казался интересным. Приятным в общении. Милым. Но потом новизна ощущений проходила, отступали былые эмоции и не оставалось ничего. Только скука. Иногда это перерастало в неприязнь. Иногда просто в равнодушие. Она остановилась у киоска, купила банку пива, тут же открыла и сделала несколько глотков.
   - Да что ж за мука такая? Почему всё так происходит? – подумала она.
Алиса села на лавочку и пила пиво из банки, разглядывая прохожих. Идти было некуда. Да нет, было куда идти, но не хотелось.
   - Позвонить что ли Климу, - пришла ей в голову мысль.

 Мужчина со странным именем Климентий был в её жизни несколько лет назад. Она была влюблена в него до беспамятства, до сумасшествия, до самоотречения. Потом они расстались по не вполне понятной причине, но он, странным образом, не исчез из её жизни. Как-то так получалось, что он всё время подразумевался. И даже если она месяцами не думала о нём, то всё равно знала, что он где-то неподалёку. Не знала. Чувствовала. Он был, как нечто, что всегда под рукой. Алиса достала телефон и набрала его номер.
   - Климушка-а! Ты не занят? Ты можешь сейчас приехать?
   - Конечно, я приеду. Ты где?
   - А я сижу на лавочке.
   - А лавочка эта, где расположена?
   - А лавочка эта расположена возле ларька, где я купила пива. А ларёк на улице. А улица называется Комсомольская.
   - Никуда не уходи. Жди. Я через минут двадцать подъеду.
Странное дело, когда бы она не позвонила, ему всегда требовалось не более двадцати минут, чтобы приехать. Дежурил он, что ли на таком от неё расстоянии?
   Подъехала машина, открылась дверь.
   - Привет. Садись.
   Он никогда не спрашивал, зачем она его позвала. Он просто сидел рядом и слушал.
   - Привет. Я тебя не отвлекла от важных дел?
   - Ты меня не отвлекла от важных дел.
   - У тебя, что ли нет никаких важных дел?
   - Кроме тебя никаких.
   - Ты меня обманываешь, но я тебе всё равно верю.
   - Я тебя никогда не обманываю.
   - Ты меня никогда не обманываешь. А у тебя есть сигареты?
Клим похлопал по карманам и сказал:
    - Посмотри в бардачке, там должны быть.
Алиса открыла бардачок и увидела, лежащую в нём, книгу в истёртом тёмно-синем переплёте. Она взяла её и машинально открыла на первой попавшейся странице. Казалось, что ярчайший свет ослепил её так, что стало больно глазам. Она почти потеряла сознание. Какие-то странные видения стали возникать в воображении. Тяжёлый меч. Внутренности строга, вываливающиеся из распоротого ею брюха. Кровь чудовища, заливающая её обнажённую грудь. Сказочно красивый дворец, по которому она имела право ходить где ей вздумается. И седой человек, держащий её за руку.
   - Казначей, это ты? - прошептала Алиса.
   - Это я, Гарния. Это я.
   - Почему ты раньше не сказал, что это ты?
   - Я говорил, но ты меня не слышала.
   - Не обманывай, ты никогда не говорил мне, что ты Казначей.
   - Я говорил другими словами, но ты не понимала, ты мне не верила. Не мог же я тебе сказать, что я Казначей тридцатого царства, если реалии таковы, что теперь можно быть только казначеем какого-нибудь гаражно-строительного кооператива.
   - Почему же ты не сказал мне, что я принцесса Гарнийская?
   - Я и это говорил, но опять таки не дословно.
   - Да, да, ты говорил. Не то, не так, но говорил, говорил. А сколько прошло времени?
   - Двадцать пять веков.
   - А сколько у нас было жизней?
   - Четырнадцать.
   - Почему же так мало, мы разве не должны были воплощаться сразу же после смерти.
   - Да, обычно так и происходит, но мы пересекли Врата и нам было дано время забыть. Потому, что человек не должен помнить, кем он был в предыдущей жизни. Мы пересекли Врата и нам дано было это знание. Оно запретно, поэтому мы не воплощались вновь какое-то время.
   - И ты всегда был где-то рядом?
   - Я не отпускал твоей руки никогда. Я был тем монахом, который нашел тебя, умирающей на дороге в Палермо. Я был рыцарем, спасшим тебя от сарацин. Я был монгольским ханом, любимой наложницей которого ты была. А помнишь того пирата? А того белого офицера? Да много всего было.
   - Почему ты не показал мне эту книгу? Я бы вспомнила всё раньше.
   - Ты видела эту книгу сотни раз.
   - Почему я не помню этой книги. Нет, я помню эту книгу! Но раньше она казалась мне обычной книгой. Почему именно сейчас я всё вспомнила. Казначей, теперь всё будет хорошо?
   - Да, теперь всё будет хорошо, - ответил он и, для чего-то, добавил, - скорей возьми меня за руку!
Огромный башенный кран, стоящий на находящейся рядом стройке, вдруг заскрипел, заскрежетал и рухнул на их машину, расплющив её, как жестяную банку из-под пива.
   - Казначей, почему вдруг стало так светло?
   - Ничего страшного, Гарния, ничего страшного. Это просто свет.
   - А ты здесь? Ты рядом? Я ничего не вижу.
   - Да я здесь. Не бойся, я рядом. Я держу тебя за руку. Я всегда держу тебя за руку.