8 Друд остаётся без денег, участвует в дуэли и решает уморить себя голодом
Жизнь Друда, ползшая как черепаха, пустая и бесцветная, заиграла новыми красками. Каждый вечер он ждал с нетерпением, чтобы отправиться в фехтовальный зал господина Каноля, находившийся возле городской ратуши. Там, заплатив служителю за вход, любой желающий мог пофехтовать «чёрной» шпагой, а также поиграть в мяч и потренироваться в верховой езде на специальной площадке. Впрочем, последнюю чаще использовали для обучения детей. В мяч Друд играть пока не рисковал, но часто наблюдал с галереи для зрителей, как игроки, передвигаясь по выложенному плитками полу, отбивают через сетку кожаный шар. Обычно этому занятию он предавался в ожидании своих новых знакомых. Из них он выделил троих. Во-первых, двух офицеров, в гости к которым его так неудачно отправил Мельхиор. Один из них, высокий, светловолосый, с правильными чертами лица, звался Борд - Сигюрд Стеен. Он был немногословен, сдержан и невозмутим. Увидев Друда, Борд – Сигюрд даже не изменился в лице и общался с ним так, словно они впервые увиделись только в зале. Его друг, Эронимас Борстен, по характеру представлял собой смесь живости, горячности и постоянной увлечённости. Увлекался он любым делом, которым занимался в данный момент. В кофейне он горячо спорил о достоинствах сортов кофе, в поединке подзуживал и раздражал противника едкими замечаниями, не видя, кроме него, никого вокруг, в театре кричал, топал ногами и хлопал в зависимости от того, какой реакции, по его мнению, требовала пьеса. Эронимас постоянно шумел, препирался, возмущался, зубоскалил или поучал кого-нибудь, но не со зла, а потому что принимал мельчайшее дело близко к сердцу, чувствовал к нему огромный интерес, а потому и «раздувал из мухи слона». Эти два человека интересовали Друда прежде всего как члены тайной организации. Он жаждал получить от них какие-то знаки, но оба офицера вели себя совершенно обычно. Борд – Сигюрд часто рассказывал о своей матери и двух сёстрах, а Борстен – о миллионах бытовых мелочей, которые привлекали его внимание здесь и сейчас. Речи о политике они вели лишь в кофейне, читая официальную газету, причём их слова без угрызений совести мог слушать любой тайный агент, так они были банальны и лояльны по отношению к правительству наместника.
Оба офицера не проявляли к Друду каких-либо повышенно дружеских чувств, но и не избегали его, часто договаривались о встречах с ним в зале, приглашали после тренировок в кофейню, а также иногда в театр. Хотя они тщательно следили за своей речью и рассказывали только о житейских случаях, Друду всё равно было интересно, так как он ощущал постоянный «голод» от недостатка общения и новостей.
Третий человек, привлекший внимание юноши, был бакалавр Ивэн Даль, преподававший в местном университете философию. Свёл их Осе Ланселин после того, как Друд, который вёл себя поначалу очень сдержанно, и больше слушал, чем говорил, почувствовал, насколько его образование ниже уровня образования остальных. Его часто ставила в тупик манера выражаться Эронимаса Борстена, у которого, по его словам, «слуга был увёртлив, как Протей», кошелёк вечно пуст «как бочка Данаид», а сам он столь же непритязателен в период отсутствия денег, «как Диоген». Борд – Сигюрд хорошо знал латынь и при случае был не прочь сказать что-нибудь типа «Аmicitia vitam ornat» (Дружба украшает жизнь) или «Vivere est cogitare» (Жить значит мыслить). Когда же офицеры пускались в рассуждения с Далем, из одной или двух субстанций произошёл космос, о преимуществах рационального метода познания и о том, является ли мир механизмом, заведённым Богом наподобие часов, Друд и вовсе терялся. До поры до времени ему удавалось скрывать своё невежество, но однажды друзья пошли на выставку Академии художеств, и всё раскрылось.
Глядя на весьма чувственную картину «Геркулес и Омфала», Борд - Сигюрд сказал Друду: «Rara est concordia formae et que pudicitiae» (Редко встречается согласие между красотой и скромностью). Юноша неопределённо буркнул что-то в ответ. Тогда офицер заметил, что фигура Омфалы чересчур придвинута к зрителю и написана слишком плоскостно. «Да, особенно плоскостно написаны складки одежды», - ответил Друд и по взглядам понял, что сморозил глупость. Оказалось, что он глядел на соседнюю картину с изображением богини охоты Дианы, купавшейся с нимфами в источнике, в то время как охотник Актеон наблюдал за ними из зарослей. Фигура Дианы была задрапирована, в то время как фигура Омфалы – обнажена. Хотя никто ничего обидного ему не сказал, Друд был оскорблён в лучших чувствах и попросил Осе порекомендовать ему учителя. Ланселин тут же порекомендовал ему Даля, к которому юноша стал ходить на квартиру три раза в неделю. Бакалавр занимался с ним латынью и историей. В обычной жизни Даль был весёлым и мягким человеком, но как преподаватель он был пунктуален и строг. Когда Друд опоздал на первое же занятие, то не успел он войти, как был встречен фразой:
-Aut disce, aut discede! (Или учись, или уходи).
Юноша понял это как приветствие, тут же вошёл и пустился в объяснения, почему он задержался. Даль заявил, что разговаривать на посторонние темы он будет post factum (после дела), а после некоторой проверки уровня подготовки ученика сказал, что он настоящая tabula rasa (чистая доска), для которой латынь и история просто terra incognita (неизвестная земля). Друд, выяснив смысл фразы, надулся, так как решил, что его обозвали бревном и тупицей, хотя его учитель ничего обидного не подразумевал, а только констатировал факты.
Даль не читал мораль Друду, как Мельхиор, но вместе с тем сумел избавить его если не совсем, то в значительной мере от привычки совать всюду нос. В первый же день занятий ученик, едва подойдя к столу, сразу стал перебирать на нём вещи, а когда учитель вышел, с удивительной скоростью заглянул во все бумаги и книги. Одну из книг вернувшийся хозяин у него отнял, сказав: «А вот это вам читать ещё рановато». Несколько раз на следующих занятиях Друд видел книжку на столе, но не мог в неё заглянуть, так как Ивэн больше не отлучался. Между тем любопытство его росло, как тесто на дрожжах. Ни об одной книге на протяжении всей своей жизни юноша не думал так упорно. И вот, наконец, ему представился отличный случай: во время урока Даля вызвал из квартиры сосед. Друд, окинув стол быстрым взглядом, увидел предмет своих вожделений в самом низу огромной стопы всяких бумаг и книг, под наклоном прислоненной к стене. Оглянувшись через плечо, Друд резко дёрнул книжку. Стопа с грохотом развалилась, а с её вершины упал замаскированный подсвечник, который больно ударил юношу по лбу. В довершение всего из-за двери выглянул Даль и очень спокойно сказал:
-Experientia docet. (Опыт учит.)
Книжка оказалась сочинением о выведении мозолей. В остальном, учитель и ученик были довольны друг другом. Друд чувствовал себя с полученными знаниями более уверенно, а Даль был доволен, что юноше всё быстро понимает и запоминает, подтверждая его педагогический гений. Однажды Ивэн даже похвалил память Друда при товарищах, когда они сидели в кофейне.
-Я могу запомнить до 70 цифр в любом порядке, - тут же похвастался юноша.
-Не преувеличивайте, Дорстен, а то мы можем захотеть проверить, и вам будет неудобно, - заметил Стеен.
-Когда я был в школе, мои товарищи много раз проверяли это! – горячо воскликнул Друд.
Офицеры и бакалавр при слове «школа» слегка улыбнулись, но, как вежливые люди, постарались сохранить серьёзность. Однако и тени улыбки хватило, чтобы раззадорить их молодого товарища ещё больше.
-Ну, проверьте! Проверьте! – настаивал он. – Напишите не 70, а 100 цифр в любом порядке.
-Хорошо, даже если вы не сможете этого сделать, всё равно будет польза: вы излечитесь от самонадеянности, - сказал Ивэн Даль и, попросив у хозяина бумагу, чернила и перо, начал писать цифры.
Под ироническими взглядами офицеров Друд вспыхнул, как маков цвет. В школе его память не раз вызывала восхищение учителя математики, тщетно взывавшего к честолюбию ученика. Кроме демонстрации способности к запоминанию для развлечения Друд свой талант нигде не использовал. Однако в школе он запоминал за раз не более 50 слов или цифр.
Ивэн Даль написал на листке 25 цифр, после чего передал его Эронимасу Борстену, добавившему ещё 16. Стеен из вежливости приписал только 5 цифр.
-Этого мало,- с некоторым трепетом заявил Друд, давно не тренировавшийся в деле запоминания.
-Хватит, - возразил Борстен. – Мы собрались в кофейне посидеть, а не на уроке математики. Берите и запоминайте.
Друд взял листок. От волнения у него стучало в висках, а в глазах немного рябило. Он знал, что не должен ударить лицом в грязь, а потому постарался так сосредоточиться, чтобы ничего не видеть, кроме цифр. Пробежав листок раз пять глазами, он вернул его товарищам и, зажмурившись, начал перечислять написанное. При этом перед его внутренним взором всё время как бы находилась копия листка.
-Поразительно, - первым сказал Борстен. – Вы не сделали ни одной ошибки.
Остальные только покачали головами.
Тихо и незаметно подкралась золотая осень. В городе она не очень ощущалась, разве что летящая паутинка и верхушки деревьев из-за оград и стен особняков напоминали о ней. По утрам стало холодно, день заметно сокращался. В это время Друд, как-то засунув руку в мешочек с деньгами, заметил, что их мало. Закончился сентябрь, начался октябрь, а от капитана не было вестей. Следовало сократить расходы, но признаться товарищам, что его беспокоит общая сумма расходов на фехтовальный зал, кофейни, театр и на уроки Даля было выше сил юноши. Он решил отказаться от завтраков и экономить на дровах, тем более, что днём комната ещё достаточно прогревалась солнцем. Однако это спасло его ненадолго. Раза два Друд уклонился от похода в театр под предлогом усталости и нездоровья, и несколько раз от похода в кофейню, заявив, что забыл кошелёк. Товарищи то и дело порывались заплатить за него, но так как долг пришлось бы отдавать, юноша всячески отговаривался. Переломив себя, он даже попытался найти работу, заходя в различные конторы. В первой из них ему грубо отказали и предложили проваливать на все четыре стороны, во второй высмеяли: «Что, барин, прижало? А по шляпе и не скажешь!» В третьей и вовсе приняли за воровского соглядатая: «А ну, пошёл вон! Нечего тут глазами стрелять! Гони его, ребята!» - завопил хозяин в ответ на робкий вопрос о работе. После каждого отказа Друд выскакивал на улицу с горящим лицом, оскорблённый и озлобленный. Он стал более раздражительным, начал избегать людей, предпочитая общению угрюмое шатание по городу в полном одиночестве. Во время одной из таких прогулок он наткнулся на лавку ростовщика, к которому вскоре перекочевала часть гардероба юноши. Друд стал думать, как бы оттянуть срок квартплаты и начал обходить стороной хозяйку, игнорируя ужины «в почти семейном кругу жильцов». Женщина сначала не насторожилась, так как привыкла, что по вечерам его почти никогда нет дома. Она забеспокоилась через неделю после того, как прошёл срок квартплаты, а жильца не удалось застать не только перед сном, но и с утра. На самом деле Друд был в своей комнате и с трепетом прислушивался к попыткам хозяйки достучаться и надавить плечом на дверь. Теперь юноше стали понятны манёвры жильцов с верхних этажей (в том числе и соседа-литератора), спускавшихся по лестнице на цыпочках после продолжительного прислушивания к звукам, доносившимся из кухни и прачечной на первом этаже, где обычно обреталась хозяйка, и пулей взлетавших обратно при малейшей опасности. Всё это было стыдно, унизительно и мучительно. Однажды Друд всё-таки столкнулся с хозяйкой при выходе на улицу. Ему пришлось прикинуться, что он совсем позабыл о квартплате, очень спешит и если не платит сейчас же, то только потому, что не хочет возвращаться. Однако женщина видела на своём веку немало задолжников. Она начала речь с ласковых сетований на свою бедность, затем перешла к угрозам шёпотом сдать юношу в долговую тюрьму и отпустила его только после того, как испуганный и побледневший жилец малодушно распростился с последним своим золотым моллером.
Подозрения хозяйки быстро стали известны слугам. Они прекратили вежливо здороваться с молодым человеком и угодливо улыбаться. Служанка заявила, что не станет носить голодранцам воду для умывания, так как не нанималась работать бесплатно. Отказ слуги чистить его одежду Друд воспринял почти с облегчением, так как мог на этом сэкономить. Юноша раскаялся в своём отношении к пьянице-литератору и общался с ним чаще и мягче, так как это был единственный человек, который понял его положение и проявил внимание. Друд поднимался к нему на пятый этаж и сочувственно внимал его рассказам о чинимых врагами несправедливостях. Иногда он и сам позволял себе нелестные высказывания о своих друзьях из фехтовального зала, чьё благополучие начинало его раздражать. Литератор поддакивал и делился с Друдом невесть как добытыми сухарями и расползающейся пересоленной селёдкой.
И вот наступил день, когда юноша последний раз смог себе позволить появиться в фехтовальном зале. Он проснулся с больной головой, так как весь вечер накануне ждал, не послышатся ли вдруг на лестнице уверенные шаги капитана Эсклермонда. Но чуда и на этот раз не произошло. Провалявшись в постели до тех пор, пока голод не дал знать о себе достаточно сильно, Друд встал и оделся. Он чувствовал сильное раздражение. Воды в кувшине для умывания не было, дров в камине тоже. Умыться и попить юноша мог только в уличном фонтане. Приоткрыв дверь, он долго прислушивался, выглядывая в щель. Раза два он бесшумно отступал обратно в комнату, так как сначала его вспугнула служанка, тащившая жаровню на четвёртый этаж, а затем студент, живший в мансарде. Заметив манёвры Друда, студент весело ухмыльнулся и сказал, что дорога свободна, потому что хозяйка ушла на базар. Юноша бегом спустился с лестницы и облегчённо вздохнул, оказавшись вне досягаемости своей квартиромучительницы. Сегодня ситуация казалась ему безвыходной как никогда. Дело в том, что накануне хозяйка, узнавшая от служанки, что он дома, явилась к нему и объявила, что если Друд не расплатится на днях, то она пригласит судебных приставов описать его имущество в счёт долгов. Если же опись не покроет всей суммы, что он ей должен, то она упечёт в долговую тюрьму его самого и оставит там до тех пор, пока кто-нибудь не заплатит недостающую часть. Юноша обещал, хотя знал, что у него ничего нет, даже запасной одежды. Друд никогда бы не признался, зачем идёт с последней мелочью в фехтовальный зал. В глубине души он смутно надеялся, что друзья всё-таки заметят его бедственное положение и помогут ему. Признаться в своей бедности открыто Друд не мог.
В зале он застал большую компанию – Осе, Борда-Сигюрда, Эронимаса, Даля и ещё нескольких человек. Присутствующие поздоровались с ним, но были так увлечены общей беседой, что ни меланхолическое выражение лица, ни вздохи юноши, ни то, что он весь вечер больше подпирал стену, чем тренировался, не привлекли ничьего внимания. После зала, как обычно, все пошли в кофейню. Друд сел за стол со всеми, но заказывать что-либо отказался.
-Вы снова забыли кошелёк? – спросил его Борд-Сигюрд.
-А вам это кажется смешным? – взорвался Друд, воспользовавшись поводом.
-Нисколько. Я просто спросил.
-Нет, вы не просто спросили, вам хотелось, чтобы все посмеялись вашей шутке! Только это не более смешно, чем ваши рассказы о сёстрах, которые то сшили вам платочек, то связали носочки! – разошёлся юноша.
-Мои сёстры тут вовсе ни при чём! И не смейте задевать их! – встал из-за стола Борд-Сигюрд.
-Что, как самого коснулось, так уже не смешно? – злорадно воскликнул Друд, тоже вскакивая, и передразнил: - «Ах, Христина вышила мне шарфик! Ах, Лирна сделала мне бантик!»
-Извинитесь сейчас же! – потребовал Борд-Сигюрд, побледнев от волнения.
-А что я такого сделал?
-Вы сделали подлость, и вы извинитесь.
-Друд, извинись, - положил свою ладонь поверх руки юноши Осе.
-И вы туда же, господин Ланселин?
Улыбка Друда была оскорбительной, и Осе отодвинулся от него. Зато виновник ссоры торжествовал, так как у него появился повод выплеснуть на равнодушных, как ему казалось, людей всю накопившуюся обиду. При этом ему удалось найти оправдывающий собственную персону предлог.
-Послушайте, госопда, вы все свидетели, что я пытался решить эту проблему миром, но господин… Эсклермонд отказался. Мне ничего не остаётся, как вызвать его на дуэль, - сказал Борд-Сигюрд, - иначе честь моей семьи будет запятнана.
-Прекрасно, - продолжал бравировать Друд, уловивший паузу перед фамилией Эсклермонд.(«Ах, он считает меня недостойным этой фамилии!») – Я принимаю ваш вызов.
-Господа Борстен и Ланселин, я прошу вас быть моими секундантами. – тихо, но твёрдо произнёс офицер.
-Ну, у меня друзей здесь нет, так что я приду один, - развязно заявил Друд.
-Я не на вашей стороне, господин Эсклермонд, но чтобы не нарушать правил, вместе с присутствующим здесь господином Вуттоном готов выступить в роли вашего секунданта, - сказал Даль.
-Теперь нам следует перейти в другое место, - вмешался Эронимас Борстен. – Здесь все слышали о ссоре, так что хозяин вправе доложить о готовящейся дуэли в полицию. Это спутает нам все карты. Я предлагаю обеим спорящим сторонам отправиться по домам, а секундантам пойти в трактир «Кот в мешке» и обговорить условия встречи.
Все согласились. Друд вернулся домой в настроении, что чем хуже всё будет, тем лучше. Около восьми часов вечера к нему зашёл Ивэн Даль и сообщил, что дуэль назначена на завтра на 7 часов утра в саду за университетом. Оружием выбраны шпаги, сражаться нужно до первой раны. Но всего этого может не быть, если Друд принесёт извинения. Последний, естественно, отказался. Тогда Даль спросил, знает ли юноша дорогу к университету. Друд ответил, что не знает. Даль пообещал ждать его рано поутру на углу улицы вместе со вторым секундантом, после чего раскланялся и вышел. Оставшись один, юноша поздравил себя с тем, что в свете единственной горевшей в комнате свечи его посетитель не разглядел жалкой комнаты.
Первые часы Друд разжигал в себе гнев и мысленно произносил обвинительные речи против своих знакомых. Его лихорадило, голова горела от лёгкого жара. Заснуть никак не удавалось. Друд не мог найти достаточно удобной позы. Простыни казались ему слишком тёплыми, а их складки раздражали. В середине ночи, перестав упиваться обидами, Друд подумал о том, что будет, если его серьёзно ранят или убьют, ведь на дуэлях в защиту чести всё случается. Он мысленно перебрал свою жизнь, шаг за шагом, и ужаснулся тому, какая она короткая, и как неудачно в ней всё сложилось. Ведь если завтра он погибнет, то родители даже не узнают, где это и как случилось. Юноша бросился к чернильнице, намереваясь написать последнее письмо, но вывел только: «Дорогие мама и папа…» - после чего бросил перо. К чему и куда писать? Остров в блокаде, да и кому он отдаст листок? Все от него отвернулись, а капитан пропал.
Друд вздрогнул и проснулся от страха, что проспал. Не дай Бог противники сочтут, что он струсил и не пришёл! Протерев глаза руками (воды не было), он открыл окно и высунулся наружу, чтобы тяжёлый влажный воздух заставил его взбодриться. На улице уже пробуждалась жизнь: тележки торговцев катились в сторону базара, а разносчики начали выкрикивать свой товар. На углу маячили две завёрнутые в плащи фигуры. Быстро одевшись, Друд сумел выскользнуть из дома незамеченным, воспользовавшись тем, что служанка вышла купить молока и стояла в очереди возле тележки молочника. На вопрос Даля, хорошо ли он спал, юноша ответил утвердительно, хотя его выдавали бледность и круги под глазами. Друда знобило, но он уверял себя, что это от утреннего холода. На самом подходе к университету он вдруг вспомнил, что не имеет шпаги. Секунданты успокоили его, заявив, что обо всём позаботились.
Противники сошлись на небольшой поляне, с трёх сторон окружённой клёнами, а с четвёртой – подрезанными в виде стены кустами, за которыми, чуть поодаль, темнело каменное здание университета. На траве лежала крупная роса.
Секунданты в последний раз попытались примирить противников, но те отказались. Борд-Сигюрд был холоден и строг, Друд вёл себя развязно и вызывающе, так как его выводили из себя внешнее спокойствие и укоризна в глазах секундантов. Противники скинули кафтаны и камзолы. Поединок начался. Друд по-мальчишески бравировал, но уже больше от горечи, что остался один, чем из убеждения в своей правоте. Борд-Сигюрд, напротив, действовал методично и рассудочно. Два раза он одним неуловимым движением заставлял шпагу противника описывать дугу и лететь на край поляны, после чего Друду приходилось бежать и искать её. На третий раз он заставил наглого юнца упасть на землю и упёр кончик шпаги во впадину между его ключицами.
-А теперь извиняйтесь, - потребовал офицер.
Друд чувствовал, как кровь бьётся в жилке впадины, а сама жилка бьётся прямо под острием шпаги. Ну, вот и всё. Слегка оглушённый, он открыл глаза и увидел высоко над собой голубеющее в лучах восходящего солнца небо и розовую тучку, безмятежно покачивающиеся золотые и алые кроны деревьев. Сейчас Борд-Сигюрд надавит на шпагу, алая кровь побежит по рубашке, а часть поднимется в горло, и он захлебнётся. В глазах потемнеет, и это будет последнее, что он увидит…
-Извиняйтесь, - повторил офицер и слегка нажал на шпагу.
Друд закрыл глаза. Нет, в эти последние минуты он ни у кого ничего не попросит. Он умрёт молча, одинокий и опозоренный…
Осе Ланселин, не в силах глядеть на всё это, отвернулся.
И вдруг произошло нечто неожиданное. Лёгким движением Стеен разрезал ворот рубашки противника и прочертил на открывшемся участке кожи две царапины крест накрест. На месте порезов выступили маленькие, алые капельки.
-Первая рана, - сказал Борд-Сигюрд. – Я удовлетворён.
Вложив шпагу в ножны, он пошёл прочь. Все были поражены: обиженный простил обидчика, не смотря на то, что тот оскорбил его семью и не принёс извинений. Никто не подошёл и не помог Друду. Секунданты молча двинулись вслед за Бордом-Сгюрдом. Оставшись один, молодой человек приподнялся на локтях, а затем встал. Шатаясь, добрёл он до ближайшего дерева. Вот теперь он остался совсем один.
Внезапно Друд разозлился. Ну и пусть, пусть все они его бросили! Но они ещё пожалеют! Он запрётся в своей комнате, откажется от еды и питья, и умрёт в цвете лет! А когда они поймут всю свою жестокость, будет уже поздно!
Судьба словно благоволила замыслам юноши. Он беспрепятственно дошёл до своей комнаты, заперся изнутри и бросился на постель. Оставалось только ждать, когда наступит блаженное забытье…
Первые часы Друд представлял, как его друзья сидят где-нибудь в кофейне, осуждают его и насмехаются над ним, особенно Борд-Сигюрд. Потом проходит несколько дней, или нет, лучше несколько недель. Они вдруг вспоминают, что давно ничего не слышали о Друде. Начинают спрашивать у окружающих, не видел ли его кто, но никто, естественно, не видел и ничего не знает. Они идут к хозяйке, и она, заливаясь слезами…
В этот момент дверь дёрнули и раздался голос хозяйки:
-Опять этот голодранец где-то шляется. Пора вызывать судебных приставов, а я всё нянчусь с ним себе в убыток.
Друд весь сжался. Крыша над головой – это последнее, что у него ещё оставалось. Нет, пожалуй, хозяйка не станет обливаться слезами, когда прикажет взломать дверь и обнаружит своего жильца бездыханным. Но так даже лучше. Когда друзья, нет, бывшие друзья и нынешние предатели, придут к ней, она со злобой расскажет, в какой нищете умер Друд. И тут они всё поймут… Кинутся искать его одинокую могилу, но на кладбище для бедных никто не вспомнит, в какую яму бросили тело бедного страдальца…
Друду стало так жаль себя, что глаза его затуманили слёзы. День перевалил за полдень, а блаженное забытье не наступало, зато его начала мучить жажда. Выйти за дверь нечего было и думать: он мог попасться на глаза хозяйке или слугам и очутиться на улице. Юноша думал о воде непрерывно. Он страстно возненавидел служанку, которая принялась под вечер мыть лестницу, с шумом выживая в ведро тряпку. Ночью пошёл дождь. Друд высунул голову в открытое окно, ловя ртом и ладонями дождевые струи.
Утром юноша едва открыл глаза от слабости. Всё плыло. Его бросало то в жар, то в холод. Мстительных мыслей как не бывало. Горло драло то ли от того, что юноша простудился, то ли от того, что оно пересохло от жажды. Когда в дверь поскрёбся сосед-литератор и попросил открыть, потому что, мол, знает, что хозяин дома, Друд хотел было встать, но его тат начало мутить, что он лёг обратно. Ему сильно хотелось, чтобы кто-нибудь пришёл, но он знал, что никто не придёт, ведь он сам оттолкнул всех.
Когда комната начала погружаться в сумерки, снаружи сильно постучали и раздался знакомый голос:
-Друд, открой! Открой, безумец! Мы знаем, что ты там!
Юноша приподнял голову, думая, что ему чудится.
-Вы уверены, что там кто-то есть? – спросил другой знакомый голос.
-Да я сам видел, как он вчера вернулся и больше не выходил! – ответил голос литератора.
Не было сомнений: к нему пришли. Друд испугался, что они сейчас уйдут, не дождавшись ответа. Он сел и зажмурился от подступившей к горлу тошноты и чёрных кругов, замелькавших перед глазами.
-Друд, открой, или мы вышибем дверь!
-Тише, тише, а то вышибем, а там и вправду никого нет!
-Он там, он там, господа, уверяю вас!
Нужно было срочно дать какой-нибудь знак. Друд наклонился и попытался столкнуть на пол таз для умывания, стоявший на табурете рядом с кроватью. Прошла целая вечность, прежде чем он с грохотом упал. Люди снаружи, решившие уже отправиться к хозяйке и начавшие спускаться по лестнице, торопливо вернулись и снова стали звать юношу.
Друд с трудом встал и тут же рухнул на колени. Хотя ему и было плохо, юноша не мог не оценить комичности ситуации, ведь теперь до двери пришлось бы ползти. Только бы они не ушли!
Когда запор изнутри отодвинулся, в комнату ворвались Осе Ланселин и Борд-Сигюрд Стеен. Они сначала не заметили Друда, сидевшего на полу возле притолоки.
-Господи! Что случилось? Что ты с собой сделал? – ужаснулся Осе, бросаясь к нему. – Стеен, помогите мне усадить его на табурет. Да что же он так качается? Дорстен, тебе плохо? Воды, Борд – Сигюрд, воды!
-В кувшине ничего нет, - констатировал Стеен, заглянув внутрь сосуда.
-Посмотри в шкафу для посуды.
-О, Господи! – воскликнул офицер, открыв дверцы шкафа.
- Что там?
Друд тоже поднял голову и увидел, что за неделю, в течение которой у него не было еды, паук обвил паутиной его оловянную тарелку и упавший стакан. Кроме них, единственным предметом, находившимся в шкафу, была старая пыльная бутылка из-под вина с воткнутым в горлышко наполовину оплавленным огарком свечи.
-Объясни мне, что здесь случилось? – вскричал Осе, встряхивая Друда. – Что это значит?
Юноша обвёл глазами своих спасителей. Лица обоих выражали ожидание и тревогу, даже того, кого он так сильно оскорбил. В эту минуту Друд вдруг увидел всю свою затею с жалостным умиранием во всей своей глупости, во всём ребяческом эгоизме. Нет, в таком даже и признаться-то стыдно. Что же сказать?
От ответа его избавила хозяйка. Она погналась было за литератором, голос которого услышала на лестнице, но тут узрила открытую дверь в комнату второй своей жертвы.
-А, вот вы где, мой мальчик! – злорадно завопила она, уперев руки в боки. – Вы что же думаете, если я женщина одинокая и заступиться за меня некому, так можно и по миру пустить? А ну, выкладывайте деньги или сегодня же заночуете в долговой тюрьме! И нечего мне тут глаза закатывать!
-Потише, потише, милейшая, - обратился к ней Осе, закрывая спиной бледного, как полотно, Друда. – Наш друг должен вам деньги?
-Верно. За прошлый месяц. Да и в нынешнем уже десять дней прошло. Через три недели будет за два! Пусть платит, а то я не шучу!
- Не нужно кричать, милейшая, - поморщившись, продолжил Осе, медленно наступая на женщину и вытесняя её за дверь. – Если бы вы вошли и спросили квартплату спокойно, то получили бы её сразу. Ведь мы как раз зашли отдать долг господину Эсклермонду. – Сколько он вам должен?
- Пять золотых моллеров за прошлый месяц и моллер сорок лейров за нынешний.
-Грабительская цена.
-Время военное. К тому же, жильцы получают ужин в почти семейном кругу, а в комнаты им доставляются свечи, дрова и вода. Я забочусь о них, как о собственных детях!
-Что-то я не приметил, милейшая, ничего из вами перечисленного: ни воды, ни свечей, ни дров. Господин Эсклермонд болен, а вы не позаботились ни предупредить его друзей, ни вызвать врача.
-Да я…
-А если бы он умер, как бы вы это объяснили дознавателям?
-Но ведь он не умирает?
-Возьмите деньги за прошлый и весь текущий месяц, и пришлите сюда воду, дрова и свечи.
Когда хозяйка с шумом и пыхтением начала спускаться, Осе обернулся к Друду, сидевшему, низко опустив голову:
- А теперь, господин Эсклермонд, извольте объяснить, что тут стряслось.
-У меня…кончились деньги.
-Что?
-У меня кончились деньги…капитана, отца то есть. Я закладывал вещи, но и их почти не осталось. А три дня назад они закончились совсем, - тихо выдохнул постыдную тайну Друд, не поднимая глаз.
-Но почему же ты ничего мне не сказал? – поразился Осе.
-Мне было стыдно. А потом… когда я решился, вас было очень много. А потом… господин Стеен спросил про кошелёк…
-Кошелёк… Значит, всё время, что ты отказывался ходить в кофейню, у тебя не было денег?
-Нет, тогда ещё были, но мало. Я берёг их, чтобы вы ни о чём не догадались.
-То есть тратил на оплату занятий в зале, а не на еду? Я правильно понял?
-Да.
-И как долго ты ничего не ел?
-Четыре дня.
Осе изменился в лице и переглянулся с офицером.
-Да тебя нужно накормить! Борд-Сигюрд, помоги мне его одеть!
При слабом сопротивлении Друда Осе стал приводить в порядок его рубашку, а Борд-Сигюрд (о, изменчивый мир!) – натягивать сползший чулок и обувать башмаки. Внутри всех троих царило смятение. Друд был подавлен великодушием обоих друзей. Он сгорал от стыда, вспоминая, какие гадости ещё недавно говорил о них литератору. Ему хотелось выразить им свою благодарность, сделать для них что-нибудь хорошее и одновременно признаться во всех своих действиях, однако страх, что их доброта может не выдержать, замыкал его уста. Осе не мог прийти в себя от того, что рядом с ним был в беде порученный ему человек, а он ничего не заметил. Хуже того, он сердился, не хотел видеть Друда, и если бы не странная личность, пахнущая дешёвой можжевеловой водкой, которая пришла просить о помощи, мог бы добиться исполнения своего желания по-максимуму. Честный и прямой Стеен, проанализировав произошедшее, пришёл к выводу, что этот странный, невесть откуда взявшийся второй Дорстен Эсклермонд имел право разговаривать с ним в оскорбительном тоне, ведь он первым обидел юношу разговором о кошельке. Борд-Сигюрд сурово осудил свой поступок и, хотя не испытывал к Друду таких глубоких дружеских чувств, как к Осе или Эронимасу, решил приложить все усилия для восстановления справедливости.
Попытка поставить Друда на ноги и надеть на него камзол не удалась, так как юноше стало плохо. Его уложили на кровать. Осе остался, а Стеен вызвался организовать доставку еды прямо в комнату. К этому времени подоспели посланные хозяйкой свечи, вода и дрова.
Пока служанка разжигала камин, Осе попалась на глаза пачка хозяйкиных счетов. Из них следовало, что Друда безбожно обманывали. Молодой человек то сосредоточенно смотрел перед собой, то бросал быстрые взгляды на осунувшееся лицо юноши, лежавшего с закрытыми глазами.
«Господи, - подумал он, - этот несчастный наивный мальчик считает себя моим другом, гордится тем, что я доверил ему некоторые тайны. Ведь даже в ссоре он не проговорился о том, что он знает. А что сделал я? Втянул его в политику, бросил на чужих людей, думая, что отлично всё устроил, и, в конечном счёте, едва не погубил».
Вернулся Борд-Сигюрд. Хотя он старался, большая часть принесённой им еды не годилась для человека, голодавшего четверо суток. Друд едва проглотил несколько ложек ухи из глиняного горшочка и выпил половину стакана разбавленного вина.
-А что делать с остальным? – кивнул офицер на заячий паштет, хлеб, печёную рыбу, кусок окорока и ломоть сыра.
-Нужно угостить ту странную личность, которая сообщила нам, что Друд заперся в комнате и не выходит.
-Это, наверно, литератор с пятого этажа, о котором он часто рассказывал.
-Надо же, он заметил, что Дорстен в беде, а мы – нет. А ведь в глубине души мы оба ставили его много ниже себя, смеялись, когда его не пускали в кофейню.
-Верно. Я поднимусь к нему, а ты оставайся.
Стеена долго не было. За это время Осе помог Друду разуться и укрыл его покрывалом. Хотя последний и испытывал сильную слабость, он временами через силу открывал глаза и пожимал руку Ланселину, чтобы выразить ему благодарность.
-Почему ты так задержался? – спросил Осе, когда офицер вошёл в комнату.
-Из вежливости слушал воркотню этого почитателя Бахуса. Всё-таки он спас меня от одной из самых серьёзных ошибок в моей жизни, - ответил Борд-Сигюрд. – Не пора ли нам? За окном совсем темно.
-Да, нам пора. Спи, Друд. Вот рядом я оставляю тебе стакан с водой. Завтра утром мы вернёмся.
Друзья вышли. На улице их охватила промозглая сырость. Осе закашлялся и плотнее завернулся в плащ. Часть пути друзья шли молча. Фонарь в руке шедшего впереди слуги отбрасывал зыбкий свет. Копыта коней, которых вёл позади другой слуга, звонко стучали по мостовой.
-О чём думаешь? – спросил офицер.
-О том, что я ответил бы капитану, если бы ты не выслушал того хмельного посланца судьбы, и мы не поспешили бы сюда.
-А что бы я сказал? Сам обидел мальчишку, и сам чуть не убил на дуэли.
-Хорошие мы товарищи.
-Этот Дорстен тоже не ангел.
-И мы не ангелы.
-Мы – люди, а людям свойственно ошибаться.
-Хорошо, что ошибка не стоила никому жизни.
- Это верно.