Утром Пныя разбудили громкие голоса во дворе. Он поднял голову от подушки. Сердце сжалось, застучало как сумасшедшее. «Выходи, Пный, гадюка!»,- кричали мужики во дворе. «Выходи, не то,- дом разнесем, падла»,- все сильнее кричали они, и начали ломиться в дверь. Всполошилась жена: «Что это? Что это такое?». Проснулись дети и глядели на Пныя испуганными глазами.
В чем был, Пный выскочил во двор: «Не губите, братцы! Что хошь для вас сделаю, все отдам, только не губите!». Удар здоровенного кулака пришелся прямо ему в лицо. Он упал на землю, носом шла кровь, верхняя губа онемела. Вокруг Пныя сгрудились рыбаки. В руках у них были колья и топоры.
Филька Бужатый снял с плеча смотанную кольцом веревку. Набросив петлю на шею Пныя, он сказал: «Ша! Сейчас тебя будем вешать. Или ты не согласный?», - последние слова Филька произнес злобно и язвительно. Было ясно, что он так и сделает, как сказал. «Тащи его к рею»,- продолжил Филька свою речь и натянул до отказа веревку.
Во дворе у Пныя стоял навес, под которым хранил он рыбацкие снасти, весла, а так же всякое барахло, сносившееся сюда за ненадобностью из дома. Бревенчатые перекладины навеса могли бы выдержать хоть дюжину рыбаков, случись их повесить кому нибудь. За одну из этих перекладин и перебросил Филька свою веревку.
Из дома выбежала жена Пныя, заголосила: «Спасите, люди! Не троньте мужа!Он же ничего не сделал! Он честный рыбак!». Ее грубо толкнули. Она упала с громким выдохом, согнулась, лежа на земле и не в силах подняться.
Филька натянул веревку так, что Пный мог еще немного дышать, лишь стоя на кончиках пальцев. «Ответствуй, гнида, с кем сети брил?»,- Филька смотрел Пныю прямо в глаза. Из за разницы в росте, Пный, даже стоя на носочках, был ниже Бужатого. Говорить он почти не мог, только лепетал еле слышно, трясясь как осиновый лист: «Я с кум, с кум бри, бри с кум я».
Глаза Филькины налились кровью, лицо напряглось и побагровело. Взявшись двумя руками за веревку, он, было, хотел ее уже потянуть изо всех своих медвежьих сил. Его остановили рыбаки: «Филька, стой! Закон знать надо! Если сход решит, только тогда».
«Повезло те, сука! Еще чуток поживешь!», - почти прошипел Филька Пныю в лицо.
Потащили Пныя на сход. Рыбацкий сход собирался обычно возле дома Онуча, старейшего рыбака, пользовавшегося большим уважением в поселке. Онуч имел двух сыновей, живших отдельно со своими семьями. К нему часто приходили за советом, или просто пожаловаться на что то – на сварливую жену, на плохой улов, на ослабевшее здоровье. Старик всех принимал, помогал, чем мог. Жена его Свия была заядлой травницей, умела лечить людей, знала наговоры. Потому и тянулся к ним народ, и сходы собирал возле их дома.
Пока рыбаки обходили дома, созывая народ, к дому Онуча привели избитого в кровь Ероху, почти волоком притащили Пныя. Последнего бросили на землю, как кусок дерьма. Он был отрешен от всего происходящего, свернувшись клубком на земле, время от времени бормотал: «С кум бри, я с кум, с кум бри я». Ероха, даже порядком потерзанный рыбаками, держался более достойно. Он стоял на ногах, слегка наклонив голову, думал о чем то, иногда сплевывая на землю кровавые сгустки.
Постепенно собирался рыбачий люд. Многие с удивлением смотрели на Ероху и Пныя, интересовались, в чем тут дело. Филька Бужатый на всю округу орал, что его обокрали, сквернословил и плевался, как мог. На сход допускались только мужчины, да и то, лишь те, которые были уже самостоятельными рыбаками, понимали суть жизни. По разным случаям собирались. Как поделить, к примеру, наследство, если оно было спорным. Когда провинился кто то, как сейчас, вот, Ероха и Пный. Когда помощь нужна была какой нибудь рыбацкой семье, сиротам, оставшимся без кормильца, или же старикам. Да мало ли случаев таких, всех не перечислишь.
Когда народу было уже полно, все собрались большим кругом. В середине его лежал, вздрагивая, Пный. Рядом стоял Ероха, чуть поодаль оба брата Бужатых и, с ними, Онуч. «Вот, люди добрые, рассудите», - обратился Онуч к собравшимся, - «Провинились два рыбака. Замечены были в воровстве, что брили они вчера сети этих братьев. Вы их всех знаете, и все они здесь. Эти, Бужатые, поставили сети возле Ольгиного острова, а когда пошли проверять, нашли там пяток макреклей. Вы все знаете, что есть рыба макрель. Стаями она ходит, по одиночке нет. А когда подходили к острову, видели чей то коч, что улепетывал оттудова со всех ног. И, смекнули, что это Пный были и Ероха, потому, что видели их ранее, когда те выходили в море. А еще подобрали на море шапку, и, по всему, это Ерохи. У него такая же была, а теперь нет. Да и макрель же нашли у них по домам, вот и весь сказ. И, теперь я спрошу у вас, что же нам с ними делать? Вы знаете наш рыбацкий закон. Закон говорит: «Чужую сеть тронул, лучше сразу топись. Все одно тебе смерть, только еще страшнее - позор». Ну, что же, смерть, значит, им выходит, так я говорю, или нет?».
«Смерть им, смерть!», - закричал опять Филька Бужатый, - «Тока чур я сам их давить буду! Своими руками обоих задавлю. Гниды!». Филька весь напрягся, сжимал кулаки, готовый немедленно выполнить свою угрозу. Брат его, Прон, радостно оскалил зубы, медленно двинулся на Ероху. «Стойте, стойте», - унял их Онуч, - «не решили ж еще. Так на чем же мы порешим сейчас, рыбаки? Еще раз спрашиваю, смерть им что ли?»
«А что они говорят, узнали? Признают ли вину свою? Так почему ж они это сделали?», - из толпы посыпались вопросы один за другим. Онуч, в раздумьи, глянул на лежащего Пныя: «Ну, у этого ничего не спросишь… А ты чего скажешь?», - Онуч посмотрел на Ероху. Ероха поднял на того глаза и отшатнулся. Таким он Онуча никогда не видел. Два прищуренных глаза, как два ножа, буквально впились в Ерохино лицо. Это был уже не тот добрый старичок, каким он знал его все это время. Могучая ярость морского волка, приготовившегося к прыжку, исходила от Онуча, как будто и не знал он старости никогда.
Ероха тряхнул головой, сбрасывая невесть откуда накатившую жалость к себе и своей жизни: «Знамо, люди. Виноватые мы, и сети брили, хотя знали, что чужие. Почему, сказать не могу. Неведомо это мне, бес какой то попутал. Если бы кто другой сделал, я бы и сам его казнил. Про себя же я и подумать не мог, что сделаю так. Подумать то не мог, а ведь сделал. Значит, виноват, и такая моя судьба. Казните нас, виноватые мы! Только прошу, если можно, не вешайте, а лучше утопите. Все с морем вместе».
Онуч усмехнулся, глаза его чуть потеплели: «Легкой смерти хочешь, сукин ты сын! Может мы тебя на кол посадим, или в землю живьем. Это ведь нам решать, не тебе». Он стоял теперь посредине круга, находясь в глубокой задумчивости, при всеобщем молчании собравшихся. Ожидание длилось достаточно долго. Так долго, что некоторые из рыбаков начали разговаривать между собой, обсуждая все тот же предмет, ради которого они все здесь собрались: «Может, выгнать их из поселка, да и все тут?». «Как же, выгнать, а завтра другие туда же. И к тебе залезут, будь уверен». «А может дать им откупиться как то? Пусть коч отдадут, и другое, что есть. Все ж повинились они… ». «Казнить, казнить надо, чтоб другим неповадно было…».
Шум разговоров все нарастал. И, вдруг, Онуч поднял руку, призывая к молчанию: «Дело такое, рыбаки. Намедни я на своем коче возил торговать рыбу. На Ближний Аляпый, знаете куда. Там народу, ведь, всякого много. Вот я с одним познакомился, мастером. И у знакомых проведал, что действительно, мастер хороший. Давно я хотел колокольню поставить. И, чтоб колокол был, настоящий колокол. На Аляпом то колокол свой есть, только у нас нету. А мы чем хуже? Что случилось, стукнул в колокол, и все уже тут. Да и сходы нам легче собирать будет. Как вы об этом же мыслите, люди?». «Дело то хорошее, доброе», - ответили ему рыбаки,- «Только, при чем же здесь наши воришки? Мы, ведь, про них сейчас собрались. Так ведь?».
«Так про них я и речь веду», - ответил им Онуч,- «мастер тот, о котором я вам уже сказывал, что колокола умеет здорово лить, меди своей для отливки не имеет. Но может нам сделать, если мы найдем ему медь. И нужно много меди, достаточно много. И, вот, глядя на это отродье, которое мы сейчас судим, вспомнил я о заброшенной шахте, что в три дня пути отсюдова будет. Другой то шахты у нас здесь нет. Пускай бы пошли они туда и принесли нам меди. А за это мы их потом казним, не сейчас. Все равно им теперь в море пути заказаны. А без моря сдохнут они и сами, без нашей помощи».
Рыбаки с восхищением глядели на Онуча. Вот, ведь, светлая голова! И закон исполнить, и выгоду еще, может быть, приобрести! «Ишь, как повернул», - заговорили в толпе, - «Хитер, старик, хитер! Не зря, значит, о нем говорят, что из моря сухим выйдет, но с рыбой будет». «Ну, так как, рыбаки, одобрите ли слово мое?»,- спросил у них Онуч, держа себя рукой за конец бороды.
Филька Бужатый, понимая, что добыча его, хоть и на время, ускользает, смотрел в растерянности то на Онуча, то на рыбаков: «Как же это? Они же ведь сети мои обрили. Они же гниды, их казнить надо…». Онуч останавливал его: «Погоди, Филька, погоди. Придет и твое время».
Один из рыбаков, выступив немного вперед, сказал : «Слово твое Онуч правильное, и мы здесь все его одобряем». Он оглядел ряды, как бы спрашивая, нет ли возражений, а затем добавил: «А удавить их завсегда будет можно, что с того».
Онуч обратился тогда к Ерохе, сказав: «Слышали? Идите же, и, чтобы завтра вас здесь уже не было. Только учтите, если мало будет меди, пойдете еще. А сдохнете по дороге, то, значит, так вам и надо. И про семьи помните, что в закладе они у нас. Если что, мы их вместо вас порешим, ни на что не посмотрим, порешим».
Ероха взвалив на плечи Пныя, потащил его, ни живого, ни мертвого, домой.