Всё прошло даже лучше, чем я ожидал. Я, конечно, волновался. Всегда волнуюсь. А тут ещё – другая страна. Публика вся из себя богемная, холёная, москалей едят на завтрак… Как же я люблю пробивать эту стену!.. То есть это уже потом, в процессе люблю и особенно задним числом, когда уже всё позади. А перед началом просто ненавижу. Хочется сбежать и очень хочется в туалет. Самое ужасное время. Голгофа какая-то. Гул затих, я вышел на подмостки… ну и так далее.
Выход самое главное. Нужно набрать воздуха и – с разбега в холодную воду. Отпустить себя. И сразу как-то ярко начать. Сначала стена упругая. Холодная и твёрдая. Я делаю вид, что не замечаю этого. Медленно, не спеша, разогреваю её. И вот она размякает. Сама, по своей, по доброй воле… И в какой-то момент начинается благость. Другое время течёт, внутри что-то открывается, будто снова запульсировал ток по обесточенной жизни. А когда уже всё позади, когда всё кончено, то ощущение полного обновления, переливания крови. Ни с чем не сравнить. Как рассказывал о прыжке с парашютом один мой шапочно знакомый бандит: «Лучше, чем с бабой»!..
Итак, выступление прошло даже лучше, чем я ожидал. И опустился тёплый кишинёвский вечер. Такой вечер, какой бывает только в Кишинёве в конце лета. Кто был, знает. И тот редкий случай, тот случайный гость, когда тебе удаётся буквально всё. Ты лёгок и всемогущ, не ощущаешь собственного тела и земли, не отбрасываешь тень, а один лишь свет на все четыре стороны. Ты ни о чём не думаешь, нужные и правильные слова сами слетают с твоих губ. Просто живёшь, здесь и сейчас, и такое ощущение, что ты можешь всё, и возможно всё, стоит только захотеть… В общем, как будто ты влюблён, но не в кого-то конкретного, а во всё сразу.
Мы сидели прямо на улице, во дворе небольшого отеля, за накрытым белоснежным столом, пили виски, играла живая музыка, ненавязчивый мелодичный джаз струился по аккуратно подстриженной траве, вливался в уши, заплетался в волосы вместе с лёгкими порывами ветра. За забором неподалёку лежала улица Роз, где в очередной раз прорвало канализацию. С благовониями нечистот я познакомился днём, прогуливаясь по ближайшим окрестностям. Но улица Роз с её ароматами находилась в другом, параллельном мире. У нас же царила благодать. За столом сидели какие-то потрясающе красивые и умные женщины. И было совершенно не понятно, кто из них лучше и краше, за кем же именно надо ухаживать, глаза и всё остальное разбегалось в разные стороны. И я ухаживал за всеми сразу, то за одной, то за другой, беспечно и жадно. Не хотелось никого упустить, ограничить жизнь выбором, нарушить частностями целостность мира, такую редкую и такую счастливую.
Вечер перерастал в ночь, таял в ней. Когда первые женщины стали выпархивать из объятий застолья, я щедрою рукою отпускал их. Пусть летят себе по уютным квартирам, мне же лучше – с каждой упорхнувшей выбор становится легче. Но наши ряды редели всё сильней, мелькали лица, прощальные поцелуи, слова… А потом испарились и последние красотки, я остался один, какой-то нудный тип говорил без умолку, было уже почти утро, и я, оставив нудного, в гордом одиночестве отправился спать.
Только командировочный знает, как тяжело уснуть одному, в номере, в чужом городе, в чужой накрахмаленной постели… И чем лучше номер, тем тяжелее уснуть. Эти номера созданы для любви! Для ночи любви. Одной единственной ночи любви с прекрасной незнакомкой, с которой свела тебя судьба, подвела, подарила и забрала с собой в другие, уже не ведомые тебе ночи. Не твои ночи, чужие очи…
****и кликают командировочных в гостиничных холлах первых этажей: «Мужчина, а мужчина, вам не скучно?» А у самих голоса такие сладко-скучные, что командировочным становится ещё тоскливее, будто они по ошибке глотнули холодных кислых щей. «Не спите?» – звонят ****и бедным командировочным среди ночи. «Не спим» - грустно отвечают командировочные. «А вы не нас случайно ждёте?» – не унимаются ****и. Нет, дорогие, не вас! Не вас ждут бедные командировочные, затерянные в чужих, больших и малых, городах.
Так я и проворочался, не сомкнув глаз, в двуспальной кровати, не согласный на рукоблудие. Этот кишинёвский вечер обещал всё, а не дал ничего!.. Поздним утром я улетел из Кишинёва несолоно хлебавши.
И уже много времени спустя в одну из особенно одиноких ночей, был какой-то бордель, Диана с длиннющими волосами…
- А, правда, что я похожа на одну старую французскую актрису? – говорила Диана.
- На старую актрису ты будешь похожа ещё не скоро… - отвечал я, чтобы что-то ответить.
- Нет, ну, в смысле, она не старая… была… она в старых фильмах снималась.
- Ну и на какую?
- Нет, ты сам посмотри… - игриво не унималась богиня охоты. – Правда?
И я смотрел на неё, перебирая в уме французских актрис. И ни на кого из них она не была похожа.
- Ну и на кого, что-то я не соображу…
Диана задумывалась.
- Ну, может она и не французская, может она итальянка…
И я снова смотрел на Диану и перебирал в уме уже итальянских актрис.
- Сдаюсь! На кого?
- На Одри Хепберн! – победоносно заявляла Диана. – Знаешь, был такой фильм «Завтрак у Тиффани»? Вот на неё я и похожа…
- Ты смотрела «Завтрак у Тиффани»?
- Смотрела, - отвечала очень просто Диана, даже не догадываясь, что этим можно гордиться. Что многие девушки, которые сидят сейчас в модных дорогих кафе с томиками Гришковца или Бергбедера, не видели «Завтрак у Тиффани».
И я в третий раз пристально смотрел на Диану, в уме перебирал планы с Одри Хепберн и вдруг понимал, что она и вправду на неё очень похожа. И с этого момента пребывал в полном ощущении, что я в постели с Одри Хепберн, и это именно Одри просит, чтобы я взял её за волосы… просит, а на самом деле разрешает, всё то, о чём просила в ту ночь Диана.
- У вас тут выпить-то что-нибудь есть?
- Ой, у нас нету… - всплескивала руками Дианочка-Одри.
- Что же это за бордель, где нет выпивки... – ворчал я.
Диана задумывалась.
- Сейчас, подожди минутку…
Она исчезала, а я лежал один, в полумраке чужой комнаты, в отблеске горящих свечей, на чужой постели, где до меня было столько мужчин и будет после меня… Диана возвращалась с тёмной жидкостью на дне пластмассовой бутылки.
- Вот, осталось немного…
- А что это?
- Домашнее вино.
И мы пили с Дианой вино, любили друг друга, и чем больше я пил и чем больше мы любили друг друга, тем больше Диана становилась Одри Хепберн.
- Знаешь, Одри, ты была прекрасна… - шептал я ей на ухо. - В «Римских каникулах»… Стивен был прав, когда пригласил тебя сыграть ангела… Ты и вправду была ангелом… Я бы отдал всё, чтобы провести с тобой каникулы… Не обязательно в Риме… Хоть в Караганде… Каникулы… Можно и зимние… Зимние даже лучше… Кругом белым-бело… А на тебе много одежды… И я каждый раз снимал бы её с тебя… Будто я скульптор и создаю тебя из необработанного куска одежды, отсекаю всё лишнее… Зимние каникулы… Десять дней… А потом умереть… Только Софи Марсо могла с тобой сравниться… Ну ещё, пожалуй, Софи Лорен… Хотя Ингрид Бергман тоже была ничего… Подожди, а как же Грета Гарбо, беззащитная Грета в «Безрадостном переулке» Пабста… Что это за вино?
- Нравится?
- Очень, Одри, очень…
- Это девчонка одна привезла из Кишинёва.
И тогда я вспомнил тот вечер, какие бывают только в Бессарабии в конце лета. Кто был, тот знает. Белоснежный накрытый стол, прямо на улице, виски, живую музыку, мелодичный ненавязчивый джаз, и потрясающе красивых и умных, исчезающих одна за другой, женщин… Я улыбнулся. Вот оно вино из Кишинёва. Настигло меня, нагнало. Всё, чего мы только не захотим, обязательно сбудется. Не сегодня, так завтра. Не сейчас, так потом. Не в этой жизни, так в той…
Я сидел кишинёвским вечером, пил терпкое домашнее вино, и вместе со мной пили вино Одри Хепберн, Марсо, Лорен, Бергман, Гарбо и ещё парочка прекрасных актрис и женщин. Никто никуда не спешил.