Часть 1. Идея.
Когда-то меня поразила идея: только истина сделает нас свободными. Это мне показалось настолько верным, что я в экстазе беспрестанно повторял про себя: истина сделает нас свободными, истина сделает меня свободным, истина сделает меня свободным.
Я и раньше читал или слышал это, но именно в этот момент именно эти слова ударили во мне, как электрический разряд.
Точно помню, когда и как это произошло - в это время моему сыну было несколько месяцев, было лето и я много гулял, бесконечно кружа с коляской по окрестным паркам. О чем я только не размышлял тогда, что я только тогда не придумывал: устройство для измерения силы и скорости удара, новую государственную административную систему, вихревые трубки, интенсификаторы теплообмена, новое применение тепловых труб, нейрофизиологические основы концепции "ци"... В этот знаменитый день я взял с собой книжку Фрейда "Будущее одной религии" и купил на базарчике стакан вишни у полюбившейся мне чем-то старушки.
Я устроился на скамейке под липами в одном из детских садов под названием "Белочка" и тут же безобразно испачкал обложку книги вишневым соком, затем, невнимательно, постоянно отвлекаясь на какие-то размышления, я читал, как дедушка Сигизмунд громит христианство, и тут вдруг я наткнулся на эту сияющую фразу: истина сделает нас свободными.
Не в силах усидеть на месте, я стал ходить вокруг детского сада и повторять на разные лады: истина сделает нас свободными.
Но дальше я стал думать, а какая истина сделает меня свободным? "Дважды два - четыре", "угол падения равен углу отражения", "тепловой поток пропорционален градиенту температуры", "если проткнуть руку иголкой, то это больно", "смерть - неизбежна", "береза - дерево", "вода - мокрая"...
Что-то самое важное опять ускользало от меня, вот она была свобода - где-то рядом, но это было похоже на один из моих снов, когда мне приснилось, что понял всё. В этом чудесном сне я объединил в одной простой, как ангел, формуле всё: религии; научные истины; историю человечества и эволюцию живой природы; бесконечный атомный мир и человеческий дух. Но, проснувшись, я помнил только ощущение, что теперь мне понятно всё, великая, всеобъемлющая формула ускользнула от меня.
Если разобраться в мотивах глубже, то мне не свобода была нужна, а освобождение: жизнь мучила меня беспричинной тоской, абсурдностью происходящего, житейскими трудностями. И я стал искать истину, что совсем не удивительно для русского интеллигента. Обычно ищут истину у людей, в религии и философии. Я начал с религии и философии, это было естественно, даже сама фраза о свободе была взята Фрейдом в одном из Евангелий.
Приключения моего духа, полные драматических падений и взлетов - это отдельная история, но в итоге я не нашел облегчения ни в одной из религий, и ни в одной философии.
Часть 2. Моё обнаженное сердце: я должен быть благодарен страданиям.
Когда-то я думал, что так не бывает или так бывает только в индийских фильмах. Там какой-нибудь бедняк Митхун Чакраборти в детстве обязательно встретит и полюбит девочку из богатой семьи какую-нибудь Айшварию Рай. Потом в результате действия злых людей и обстоятельств они расстаются, но встречаются через двадцать лет, и он говорит ей: «я помнил тебя все эти двадцать лет, я люблю тебя…» Дальше они поют и танцуют.
Мой брат обожал индийские фильмы, и мы ходили на них регулярно, но тогда уже я был скептичен и эти фразы про двадцать лет меня коробили, иногда даже больше, чем примитивная постановка драк с ужасающими, хлесткими звуками ударов по лицу.
И вот - получил, скептик, мелодраму в действиях и лицах, с характерами и сюжетными линиями.
Я встретил случайно свою первую любовь, и она отвергла меня вновь.
Говорят Эпикур, сломав палец, так поразился тому, как это привязывало его к жизни, что повесился на косяке двери. Боль – это единственное, что говорит нам – «ты существуешь». Когда я, сломленный страстью и желанием, разбивал в кровь руки о доску или грыз ножку стола – тогда все кричало во мне: «Я – есть!».
Но ты мне говорила: «Тебя - нет!»
Нам жить, скрывая ото всех
звезду в уединенном храме,
жить со скрипящими зубами —
великий кайф, но тяжкий грех.
И нам тоскующим судьбой,
нелепый жребий предназначен:
коль выброшен или растрачен
последний грош - кормись собой.
Как утешенье ни пророчь,
но - три нуля на циферблате,
и вексель требует к оплате
податель слов, святая ночь.
Мне выбор, давящий умы,
смешон, как шпрот в швейцарском банке.
Итак, лицо или изнанка?
Чёт-нечет? ты или не ты?
Ко многим открытиям приходишь с возрастом. Я раньше думал, что это за штука такая – бессонница? Ну не спишь – и ладно, раз спать не хочется.
Да в том-то и дело, что мучительно хочется спать, но не можешь.
С отчаянием смотришь на часы – еще два часа и нужно вставать и идти на работу, где нужно выглядеть, как взрослый и говорить серьезным голосом умные вещи.
Также думал я ранее, что это за штука такая – депрессия? Да это люди от безделья бесятся.
А это когда жестокий шарманщик заставляет петь лишь одну заунывную песню.
Когда ничто не приносит радости, когда с приближением ночи во мраке ты ждешь со страхом невидимого палача.
Когда на волю вырываются уродцы из снов, когда нервов не остается – лишь одна стальная жила, которая двигает твоим телом.
Когда живешь по инерции и только из полнейшего безразличия, даже к смерти, не убиваешь себя.
Так я погружался в океан отчаяния, пока не ударился о дно.
«Почему же любить так больно?» – думал я.
И тогда я понял, что я должен пройти этот огонь страданий – сгореть и возродиться, как феникс. Ну конечно, эти страдания мне посланы, чтобы я научился видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, нужно, наконец, пойти до конца – туда, где просветление или сумасшествие.
По-крайней мере, я понял одну переменную истины, которая даст мне свободу, – это любовь. Но почему любовь для меня рабство?
Я вырос в семье, в которой любили друг друга, но не были близки. Отец отдал бы мне всю свою кровь, если было бы нужно, но потрепать меня по щеке - это ему и в голову придти не могло.
Есть такая идея, что мы не реализуем себя, пока не воплотим в жизнь то, о чем мечтал отец. О чем мечтал ты, папа? Когда он умирал, я не смог ничего спросить у него. Он умирал трудно, мучительно, и почему он отказался от наркотиков, которые прописал ему врач?
Иногда я, так и не узнав его по настоящему, по рассказам мамы вдруг понимаю, что поступаю так же, как он.
Я наткнулся на парадокс, этот вечный и светлый источник открытий, - близкие любят меня больше, чем я люблю себя сам.
Часть 3. Я.
Надежда представляет нам будущее во множестве форм, одинаково заманчивых и одинаково возможных.
Мы надеемся – это значит, распоряжаемся своим будущим по своему усмотрению. Но нечто сокровенное всегда может осуществиться только лишь ценой утраты всех остальных возможностей и ценой не утоления всех остальных желаний. В этом смысле в надежде больше прелести, чем в обладании.
Я надеялся быть с тобой. Но мы двигаемся в параллельных плоскостях. Так что же?
И печаль сменяется чувством подавленности и тоски, доводит меня до того, что небытие становится неким единственным избавлением, и каждая неудача рисует бесполезность борьбы и уже доставляет мне какое-то мучительное удовольствие.
Тогда - страх, и мне легче надеяться на сбой в небесной механике, когда зазвучит с небес орган, вместо дождя с неба будут сыпаться лепестки роз, и я услышу твой неземной голос по телефону.
Оставив надежду, дойдя до крайних форм любви, страдания, ненависти, отчаяния, я понял, что истина в том, что я должен полюбить себя.
Конечно, эта идея затаскана донельзя, вплоть до женских глянцевых журналов и психотерапевтических книг в мягкой обложке.
Но великие истины всегда немного скучноваты и всегда на виду. Вот, к примеру, - «мир состоит из атомов». Кто ж этого не знает? Однако ведь - это ошеломляющая истина. Фейнман об этой истине выразился просто артистически: «если бы в результате какой-то мировой катастрофы все накопленные научные знания оказались бы уничтоженными и грядущим поколениям живых существ перешла бы только одна фраза, то какое бы утверждение, содержащее наименьшее количество слов, принесло бы наибольшую информацию? Я считаю, что это – атомная гипотеза».
Так вот она сияющая истина, которая сделает меня свободным:
«Возлюби себя».
И любовь стала истиной.
Я очень рад, что безумная любовь спасла меня от сумасшествия, но все же я никогда не привыкну к унылой нормальности людей – изо дня в день делают одно и тоже и они при этом счастливы! А ведь приходится иметь с ними дело...
Мне так легко любить себя.
На одной сэнсэйской пьянке, наш японский учитель взял тушечницу и кисть и стал писать каждому из нас, продвинутым ученикам, иероглифическую характеристику.
Одному, бандиту с Северного, он написал: "сильный". Своему любимцу - "добрый". Третьему написал - "быстрый".
На меня он посмотрел, вдруг остановился, и быстро расчеркнул: "пустота".
потом написал моё имя-характеристику в японском звучании - получилось "ири-си-ато", что можно вольно перевести, как "стреляет насмерть".
кто-то начал спрашивать, чья техника уже сейчас одна из лучших, японец тут же показал на своего любимца, и стал водить глазами по остальным - все замерли, и вдруг он показал на меня. Мне и присниться такое не могло, впрочем, никто не ожидал.
Я потом спрашивал, почему "пустота", но японец лишь усмехнулся и сказал: "теперь я вижу, что не ошибся..."
Мне легко полюбить себя.
Женщины бледнеют при мысли, что любимый ими человек, может быть, не стоит их. Мужчины бледнеют при мысли, что они, может быть, не стоят любимых ими женщин.
Я достоин себя.
А как же женщина, которая была духовной провокацией? Мальчишкой я дежурил у окна, в надежде, что она пройдет по двору. Вы думаете, я изменился за эти двадцать пять лет? Иногда мне жаль её, надо быть последней дурой или бездушной полумеханической куклой, чтобы оттолкнуть мое живое, преданное сердце. Любовь это танец жизни. Поэтому если она отталкивает любовь, то упускает танец жизни; она упускает возможность вырасти розой. Любовь - самая редкая редкость, самое удивительное из совершенств божьих, настоящий эликсир юности и силы. Сколько страданий мне принесла любовь, насколько запутала она мою жизнь, но я благодарен судьбе за этот непрекращающийся, обжигающий огонь, в котором я все время сгораю, и рождаюсь вновь.
Люблю себя таким.
Впрочем, может, мы когда-нибудь встретимся, наконец, может это будет не скоро.
Представьте, мне – восемьдесят один, а ей, соответственно, восемьдесят. Наконец-то, у нас романтический ужин.
Я надел свой любимый, только два раза надёванный пиджак и даже постриг волосы в носу, а она украсила свой костыль цветами и разноцветными лентами.
- Здравствуй, Лена…
- Здравствуй, И.
- Ты совсем не изменилась… И я по-прежнему люблю тебя…
- Постой, повтори, пожалуйста, еще раз, я сделаю погромче свой слуховой аппарат, - улыбнулась ты своей милой, но уже беззубой, улыбкой.
- Я говорю, что люблю тебя…
Ты опять улыбаешься и говоришь:
- Нет, мне, пожалуйста, не заказывай салат, меня от него пучит…
- Хорошо, любимая…
Потом мы танцуем, нежно сцепившись инвалидными колясками, ты бормочешь себе что-то под нос, а я смотрю на неё и думаю о том, что ради этой женщины, я шестьдесят лет назад сделал столько глупостей.
Я благодарен ей, в любви к ней я соприкоснулся с истиной.