Кувалдин и его «сотрудники» умели не только «работать», но и отдыхать. Естественно, отдыхали по-своему. Кутили, веселились, портили девочек (и мальчиков), курили травку, кололись, играли в карты. И всё это – шито-крыто. У них было четыре базы, или, как их тогда называли, хазы. Иными словами, четыре притона, причём в разных жилых массивах. Короче – целая империя!
Первая хаза – знакомый нам уже дом Ольги, где полулегально жил Кувалдин. Дом большой, с множеством комнат; имел огромный подземный бункер, из которого был лаз в виде волчьего отнорка, ведший прямо в заросший шелюгой овраг. На их языке этот притон так и назывался: «Логово у оврага».
Вторая хаза – «Садыба». Называлась она так потому, что стояла в садах Филибера (Филибер – немецкий колонист, владевший когда-то обширными садами; его давно уже не было на свете, а сады ещё оставались). Содержали «Садыбу» два Володи – Володя Таранов и Володя Ратанов, оба – гомосексуалисты. Там собиралась, как выражался девяностолетний Африкан Африканович Рождественский, старорежимный учитель латыни, всякая «нечисть grandiflora», что можно перевести примерно так: подонки высшей категории.
Скорее всего, Володи придумали себе почти одинаковые фамилии сами: они безумно любили друг друга и хотели, наверно, быть слитыми воедино даже в буквах алфавита. Их молодые, хоть и порочные, гормоны прямо так и фонтанировали: стоило им, бывало, приблизиться друг к другу на расстояние вытянутой руки, как у них уже бухли штаны в типичном месте.
Третья хаза – «Олимпия». Она находилась в центре города. Прельстительное название получила от имени своей владычицы, Олимпиады Самсоновны Ягуповой. Правда, ходили слухи, что по паспорту владычица была отнюдь не Олимпиада Самсоновна, а Феня Лаврентьевна. И что когда-то она была в одной шайке с самим Щербиной, знаменитым бандитом, кисть которого, отъятая после его гибели, до сих пор хранится заспиртованной в краеведческом музее – в назидание потомкам о неотвратимости кары.
А вот четвёртая хаза располагалась далеко, в десяти километрах от городской черты – в Лесничестве. Лесничество – государственное лесное хозяйство – давало название посёлку. Правда, официально посёлок именовался не "Лесничество", а "Соцгородок Лесничество". Туда люди Кувалдина сбегали от милиции, когда начинало «пахнуть палёным». Или приезжали, когда хотелось «оттянуться по полной программе» (покуражиться на всю катушку). Или когда, действительно, вот как в случае с Василём, нужно было рассосаться, словно сахар в стакане, и стать невидимым. Хаза эта значилась под кодовым именем «Клаша», поскольку командовала там Клавдия, солдатская вдова, причём бездетная, что было особенно важно.
Именно на последнюю, четвёртую хазу Кувалдин и распорядился упрятать Василя – сослать на неопределённый срок, пока не «перемордуется» Дина Георгиевна. «Там – природа, лес, река, клинтухи воркуют, – уговаривал Василя Кувалдин. – У Клавдии корова. Парное молоко… Отдохнёшь, восстановишь силы. Даю тебе Хлюста в придачу – для услужения. Будь благоразумен: заляг, замри и не высовывайся».
Отъезд Василя шеф решил отметить. Он велел устроить званый вечер на «Садыбе», никому не объясняя повода сборища – здесь всё держалось в тайне. Да никто и не интересовался: пригласили – и на том спасибо, всё остальное – не твоего ума дело, главное – что даром и до отвала. Тем более что собирались часто, без всякого повода – как поощрительная мера – и к этому просто привыкли.
Компания намечалась хоть и разношёрстная, но сплочённая, проверенная «в труде и в бою». Само собой, присутствовали постоянные обитатели «Садыбы»: оба Володи, Дашетка (приживалка, она же экономка) и две ушлые девушки лесбиянки, de jure считавшиеся жёнами Володей. Это они придумали зарегистрировать с ними официальные браки – чтобы пустить людям пыль в глаза. Таким образом была создана иллюзия нормальной жизни двух супружеских пар, что отводило все подозрения милиции и обеспечивало «дипломатическую» неприкосновенность. Поди докажи кто с кем спит!
Из незнакомых ещё нам личностей были три молодых человека: Лёнька, Федька и Ванька. Лишь за первым, за Лёнькой, каким-то чудом сохранилась истинная фамилия – Плакса. Оба же его приятеля носили клички – соответственно Псих и Жопорукий – причём клички укоренились за ними так прочно, что если бы спросили кого-нибудь, как их истинные фамилии, вряд ли кто так сразу бы и ответил.
Эту троицу сдружил и сделал почти неразлучной физический изъян – у каждого свой. Лёнька Плакса был «боташный»*. Он ходил на полусогнутых, пятками наружу, носками вовнутрь и загребал землю стопами. Но костыли не брал, обходился без них, хотя иногда приходилось нелегко, особенно когда шёл с горки или на горку, а ещё тяжелее – когда случалось бродить по высокой траве. Болезнь с годами не отступала, скорее медленно прогрессировала.
Федьке Психу в детстве свинья отгрызла яичко и сильно повредила мошонку. От этого, нет ли он страдал ночным недержанием мочи. Его перинка, перекинутая через тын мокрым пятном вовнутрь двора, чтоб не бросалось в глаза прохожим, была лучшим тому доказательством.
У Жопорукого же Ваньки – после того как он сверзился с дерева – рука сошла с места в плечевом суставе, своевременно не была вправлена да так и осталась висеть, как плеть, вдоль туловища. Со временем конечность усохла, ещё плотнее прижалась к телу и чуть-чуть переместилась за спину, отчего создавалось впечатление, что он постоянно просит семечек у кого-то идущего сзади.
Когда друзья шли, то шли обязательно строем. Первым шёл Лёнька, затем Федька, последним всегда шествовал Ванька. Этот порядок никогда не нарушался: насколько быстро мог идти Лёнька, настолько быстро двигался и весь строй, словно бы на него распространялся древний морской закон – скорость эскадры определяется скоростью самого тихоходного судна.
Может, у кого-то возник вопрос, за какие такие заслуги Кувалдин пригласил этих калек? Чтобы лучше понять ответ, представьте себе магазин, в котором полно товара, да нет продавца – ушёл на базу, скажем. А вам срочно, ну прям позарез нужно купить что-то архиважное – ту же пол-литруху, например. Приспичило. И что делать? «Хоч головой об стеньку бейся», – говорила Чётр-Матр, самогонщица и семашница в одном лице (здесь слово стенька означает стенка – именно так она произносила).
Ну что? Представили ситуацию? Ощутили каково, когда нет продавца в нужном месте в нужный час? Так вот, эти трое являлись бессменными продавцами, своеобразными перпетуум мобиле (вечными двигателями), причём в самых оживлённых точках сбыта фотографической продукции порнографического содержания – от «фирмы Кувалдин и Ко». Они всегда были под рукой и всегда в пределах досягаемости – как для начальства, так и для покупателя. Выручка, которую они сдавали финансисту Лапоногу, была, по тем временам, огромна.
На вечеринку Кувалдин пригласил также и Ельку Говоркову, постоянную клиентку, одну на всех – как общественный семяприемник. К её услугам мужики прибегали в той стадии опьянения, когда было уже всё равно кого… Говорили, что за вечер её так накачивали спермой, что когда в отхожем месте она садилась на очко, то из неё вначале самотёком выходила она (сперма), а потом уже всё остальное.
За последние пару лет Елька спилась, поблекла лицом и сдала физически, но Кувалдин не хотел её менять – жалел. А когда приближённые (советники) ему намекали, что пора бы заменить, говорил: «Ничего, сойдёт ещё. Морда – овечья, а п… – человечья. Без нас она пропадёт». Настоящих красоток, молодых и непорочных, которые в кульминационный момент визжали от боли с переходом на крик и остервенело, как пираньи, кусали мужчин за волосатые груди, он приглашал лишь на изысканные банкеты, с иным составом гостей – которые при галстучках и в пенсне. А этот банкет, что сейчас... Да разве ж это банкет?! Это – так… заурядная пьянка для своих.
И тем не менее, вечер начался на всеобщем подъёме – блистательными улыбками, остроумными речами, произносимыми пока ещё ворочающимися языками, одесскими анекдотами в самых разнообразных вариациях. Как обычно, бразды правления держал в руках Виля Лапоног. На острие интеллектуальной мысли блистал Семён Семёнович Ротор. Дмитрий Петрович Кувалдин больше молчал. Василь и Надя просто улыбались, Василь – чуть-чуть с грустинкой (по понятной причине), а Надя – с ангельским видом самой невинности. Дашетка и девушки лесбиянки убирали грязную посуду и подносили свежие кушанья и напитки, хоть за общим столом им также были отведены места, наравне с другими.
Оба Владимира периодически вскакивали со стульев и, как хозяева приличных домов, обходили гостей, персонально справляясь у каждого, всё ли в порядке, может, чего-то надо?..
В какой-то момент Володе Ратанову показалось, что Володя Таранов излишне долго задержался около Василя и как-то не так посмотрел меж его чуть раздвинутых бёдер. У Ратанова вкралось подозрение, по телу разлилась какая-то смутная тревога. Он стал тайком следить за Тарановым. Слежка дала результат: вскоре опять был пойман косяк, брошенный Тарановым в том же направлении. А когда Василь вышел в коридор покурить, Таранов пошёл за ним, хоть никакой необходимости в этом не было – он отродясь не курил, и делать ему там было нечего.
Так как освещение в коридоре было плохое, Василь, ища какую-нибудь посудину для пепла, влез пальцами в тарелку с холодцом. С пальцев капнуло на брюки. Володе Таранову стало крайне неприятно, что гость испачкал свою одежду в его доме. Он засуетился, схватил полотенце и стал деликатно очищать ткань от кусочков прилипшего студня, приговаривая: «Сейчас хорошенько вытрем, аккуратненько обработаем мыльцем, потом надо посыпать мелкой солью – и никакого пятна не останется, гарантирую».
И в этот момент появляется Володя Ратанов. Он увидел Таранова, согнувшегося буквой «Г» у Василёва гульфика, и буквально осатанел. Спьяна ему показалось, что тот делает Василю минет. (Как говорят на Украине, кому что, а курице просо). Он подскочил, схватил дружка за шиворот, разогнул его и, ни слова не говоря, заехал кулаком в лицо. Тот отлетел в угол, прямо на мешок с картошкой.
Василь от неожиданности остолбенел. Не понимая в чём дело, возмущённо спросил:
– Ты что, сдурел? За что ты его так? Ни с того ни с сего налетел как коршун…
Ратанов зыркнул на Василя, готовый убить и его, – водка и ревность затмили ему разум. Он – наподобие Гитлера – выкинул руку в направлении комнаты, где за закрытыми дверями сидела вся честная компания, и неистово заорал:
– А ты иди отсюда, пока сам не получил! Ублажай лучше свою мокрощелку!
Василь оскорбился за «мокрощелку» (Надю), неприлично выругался на Ратанова, подскочил к нему и схватил за грудки. Таранов, поднявшийся после удара, стал разнимать их. Ратанов, взбешённый тем, что Таранов защищает Василя, а не его, до такой степени рассвирепел, что схватил со стола нож и стал им размахивать. Василь во избежание беды принялся выкручивать ревнивцу руки с тем, чтобы забрать нож. И тут почувствовал острый удар в правый бок. Конечно, скорее всего, этот удар был не преднамеренным, а случайным, как это часто бывает в пьяных драках, но факт остаётся фактом: Василя ранили. Он схватился за бок и сложился пополам, как перочинный ножик.
На шум все повыскакивали из залы, женщины стали визжать, мужчины – вникать в суть дела и разбираться кто прав кто виноват. Появился Кувалдин, всем заткнул рты и сурово спросил:
– Кто пырнул?
Насмерть перепуганный Ратанов, бледный и дрожащий от ещё неостывшей ревности, стал оправдываться:
– Да я не хотел, честное слово. Сам не знаю, как это получилось.
Кувалдин пренебрежительно глянул на него и заиграл желваками.
– Моли Бога, чтоб всё обошлось, – придвинул он кулак к самому носу Ратанова, – ты меня понял? Допился, паскуда, до белой горячки…
И тут заговорил Василь:
– Да ладно, Петрович, я вижу, что это случайно… К тому ж рана, видать, пустяковая – так… царапнуло чуть-чуть.
Василя осмотрел Семён Семёнович и радостно сообщил, что рана действительно пустяковая, даже крови почти нет. В силу своей эрудиции Ротор по совместительству был кем-то вроде придворного лекаря, и в его лекарские способности все верили.
– Ничего, – примирительно сказал он, – между мужчинами всяко бывает… До свадьбы заживёт.
Раненого Василя уложили в кровать, рану продезинфицировали водкой и по совету Семёна Семёновича наложили на неё давящую повязку. Василь уснул. Опять сели за стол, принялись пить и есть, но вечеринка была испорчена: Кувалдин потерял настроение, смотрел понуро, в одну точку – и всё потому, что за столом не было главного фигуранта, ради которого он так старался.
К тому же наведывавшаяся периодически к Василю Надя сообщила, что он во сне стонет. Семён Семёнович что-то шепнул Кувалдину на ухо и пошёл удостовериться, действительно ли Василь стонет, и почему. И тут выяснилось, что Василь и не спал вовсе, а просто лежал, смежив в полудремоте глаза – не хотел портить всеобщего веселья. Но теперь у него так разболелся живот, что он не в состоянии сдержаться. А ещё тошнит и голова кружится.
Когда Кувалдин узнал об этом, произнёс:
– Шутки шутками, а Земля вертится. – И это надо было понимать так: хватит благодушествовать и питать себя ложными надеждами, больше выжидать нельзя – время работает не на Василя, а против.
Возникла серьёзная проблема. Милицию не позовёшь – это равносильно тому, что на свой хвост накакать. В скорую помощь не обратишься – она всё равно сообщит в милицию, потому что имела место поножовщина; милиция приедет и накроет всех, как перепелов сеткой. А делать что-то надо, оставлять человека (да ещё звезду!) без врачебной помощи нельзя.
Семён Семёнович поджал хвост и согласился, хоть ему очень не хотелось ронять свою репутацию:
– Да, его надо в больницу, – кивнул он утвердительно головой. – Может, там ничего такого и нет, как я, собственно, и предполагал, но в данном случае лучше перестраховаться, нежели потом локти кусать.
Посоветовавшись, пришли к такому заключению. Плакса, Псих и Жопорукий возьмут Василя под руки, пока тот способен ещё передвигаться на своих двоих, пойдут по улице, ведущей к железной дороге, а там из будки стрелочника позвонят в скорую помощь и скажут, что на них напали хулиганы, избили, ранили товарища ножом, а сами убежали. Для достоверности решено было прихватить с собой Володю Таранова. Его огромный, а главное, свежий бланш под глазом должен был сослужить большую службу: верифицировать саму легенду бандитского нападения.
Они дошли до будки стрелочника – это было недалеко – и сказали стрелочнице, что только что шли мимо Пара, а там их окружила шайка бандитов и потребовала денег. Денег у них не оказалось – вот бандиты, мол, и обозлились…
Стрелочница сразу поверила, потому что Пар – это было, действительно, проклятое место, мимо которого было страшно ходить.
Паром называли огромные отвалы шлака, то есть сгоревшего в паровозных топках каменного угля. Тепловозов, а тем более электровозов тогда ещё не было. Шлаковые терриконы, напоминавшие горную систему Тянь-Шань в миниатюре, долго хранили тепло, дымились и паровали, за что и получили своё название. Там в проделанных ходах и норах жил весь бездомный криминальный элемент Привокзалья.
Было как раз то время, когда из тюрем выпустили уголовников. («Об амнистии» – Указ Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года). Всякие там домушники, партачи, бакланы, сявки бродили шайками. Они расползлись по городам и весям, доползли и до Кизияра. Снова подняла голову «Чёрная кошка».
Пар – это была слобода в слободе. Там текла своя жизнь, плелись свои интриги, функционировали свой суд и кодекс чести. Там возводили на пьедестал одних идолов и низводили других. Там рождались легенды, многие из которых живы поныне.
Почти каждый день на Пару что-то происходило экстраординарное (если экстраординарное может быть каждодневным). То угорит кто-то в чаду, то вообще сгорит в огне. То кого-то подрежут или совсем зарежут. То «нечаянно» взорвётся граната, припасённая для самообороны. А вчера, например, стрелочница сама слышала, как насиловали курносую Верку. Она, бедная, умоляла не трогать её, а насильники нарочито громко смеялись и говорили ей: «Не бойсь, Вера, п… – не улица, пое... – стулится». Естественно, милиция туда и близко не подходила.
Вот что такое был Пар. Поэтому стрелочница посочувствовала парням, сама позвонила в скорую, подробно описала ситуацию и попросила приехать как можно скорее. Все остались ждать медицинскую бригаду, кроме Таранова – ребята отослали его домой, он уже сыграл свою роль, да и чувствовал себя скверно, как морально, так и физически.
Карета скорой помощи приехала почти мгновенно. Василя уложили на носилки и повезли в городскую больницу. Ребята сопровождали его, и не ушли до тех пор, пока не дождались результата врачебного осмотра.
Вышел дежурный хирург и сообщил, что больного надо срочно оперировать, так как у него проникающее ранение и, скорее всего, задета печень; отсюда, мол, и кровотечение.
– Какое кровотечение! – удивился Федька Псих, – да у него тряпка почти сухая…
– Это ничего не значит, – сказал врач. – Кровь течёт у него не наружу, а вовнутрь, в брюшную полость. Лучше б таки наружу текла.
– А это очень опасно, когда вовнутрь? – спросил Ванька.
– А как вы думаете! – воскликнул доктор. – Внутреннее кровотечение – штука серьёзная, а кровотечение паренхиматозное – вообще...
– А что значит паренхиматозное? – поинтересовался Ванька.
– Да вам ни к чему это знать, ребята. К тому ж объяснять некогда, надо больным заниматься, а не лекции тут читать, вы уж меня простите, – сказал доктор и направился, должно быть, в операционную.
– А что вы будете ему делать, – уже в спину спросил молчавший до сих пор Плакса, – рану зашивать?
– До зашивания далеко… – на ходу, вполоборота ответил озабоченный доктор. – А вообще-то, конечно, зашьём, так – не отпустим, не беспокойтесь.
Доктор улыбнулся и убежал.
Ребята возвращались по своим хатам, а не на «Садыбу» – так условились с Кувалдиным. На «Садыбе» им больше нечего было делать. Хоть вокзальные часы показывали десять минут одиннадцатого, в клубе МТС (машинотракторная станция) ещё гремели танцы. На крыльце в окружении своих дружков стоял Дедов, главный перекупщик их товара. Все курили, прохлаждаясь между танцами.
Дедов был личностью весьма одиозной. Его проделки хорошо были известны не только на Юровке, откуда он был родом, но и на Кизияре, куда совершал свои вылазки с целью «людей посмотреть и себя показать». Ещё в ученические годы он откалывал такие номера, что его боялись даже учителя, не говоря уже о техническом персонале.
Как-то раз школьная уборщица сделала ему замечание за сквернословие и пригрозила доложить классному руководителю, а то и самому директору, на что Дедов ответил: «Ой-ой, испугался, аж писюн дрожит. Та идите хоч куда – хоч до директора, хоч за директора. А хоч у само ГОРОНО. Смотрите только, чтоб потом не пожалели…».
А вечером, вернувшись с работы, уборщица обнаружила, что кто-то снял с петель её роскошную калитку с петухами (декоративное украшение) и унёс в неизвестном направлении. Куда ни ходила бедная уборщица, где ни искала, кого ни спрашивала – всё без толку: не знаем, не видели. Вспомнила про неприятный утренний разговор с учеником Дедовым, помчалась к нему домой и с наскока стала требовать вернуть калитку. А он, хлопая ресницами и сделав обиженный вид, возмущённым голосом перебил её обличительную речь: «Вы шо, Евдокия Ермолаевна! Как вы могли такое подумать? Я тут ни при чём, даю вам честное слово – честное ленинское, честное сталинское, честное-пречестное всех вождей!» – для убедительности он салютовал пионерским салютом.
Так и пропала калитка, краса и гордость хозяйки. Новую калитку Евдокия Ермолаевна повесила через два месяца – после длительных торгов с мастерами насчёт цены и насчёт того, чтобы новую калитку изготовили по образу и подобию прежней, украденной. И чтоб обязательно из того же материала что и та. И вот калитка, наконец-то, готова. Мастера принесли её, посадили на петли, получили расчёт и поспешили в вокзальный буфет обмывать удачную халтуру.
А через два часа Дедов притаскивает Евдокии Ермолаевне её старую калитку, признаётся в содеянной «шалости», с поклонами и прикладыванием рук к сердцу просит прощения, изображая кающегося грешника. Издевательски говорит: «Я знаю, вы не будете на меня серчать, потому что повинную голову меч не сечёт». Евдокия Ермолаевна, действительно, даже не поругала его как следует – скорей бы только убирался вон, а то, не ровён час, придумает ещё какую-нибудь каверзу. Когда Дедов ушёл – а уходил он задом, низко кланяясь – хозяйка подумала вслух: «И куды я зараз йийи чиплятыму, цю калитку? Хоч до жопы соби прытуляй».
Дедов был у всех на устах. В нём бурлила прямо-таки патологическая страсть постоянно что-то бить, крушить, ломать. Это особенно проявлялось по отношению к девичьей невинности. Девичья чистота раздражала Дедова, как раздражает коварного мальчишку надутый воздушный шарик, трепещущий в чужих руках – ему так и хочется его проколоть, и пока он его не проколет – не успокоится.
Вот обычный диалог между Дедовым и его другом Вохой: «Воха, сегодня идём на Кизияр. Ты – со мной, за компанию». – «Та шо там делать, на том Кизияре!» – морщился Воха. – «Как шо, разве не знаешь? Ваву девочкам делать, вот шо! Ты будешь держать, а я делать… После меня – ты, если, конечно, захочешь. А я подержу». И он не шутил.
Лёнька первый увидел Дедова. Он притормозил и попридержал своих спутников, чтобы те не высовывались на свет фонаря. Троица остановилась в тени деревьев. Дедов их не заметил. Ребята не хотели ему показываться, а то въестся в душу с расспросами, а это сейчас ни к чему – настроение не то, да и после «кира» («кирять» – пьянствовать) бдительность, как правило, теряется, поэтому можно запросто проговориться. Вернулись немного назад, и пошли в обход – по переулку «Просяному». Завтра с утра снова к Василю, в больницу. Как он там?..
-----------------------------------------------------------
*(сленг) Боташный – калека на ноги с рождения.
Продолжение http://www.proza.ru/2010/11/01/731