Начало здесь: http://www.kornilova.by/library/detail.php?ELEMENT_ID=22170
Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2010/10/06/527
Раньше, когда мы еще не знали, жив ли наш Юра, когда мы искали и ждали его, я, наблюдая за мамами с гуляющими малышами, постоянно думала о том, что вот кто-то сейчас так же гуляет с моим ребенком, кормит его, убаюкивает на ночь, утром видит его, заспанного, розовощекого. Мне очень хотелось испытать все это, каждый день своего малыша.
И теперь, когда я держала в руках точную копию Юры, а все семейство решало уже второстепенный, но важный вопрос о том, как быть с воспитанием малыша и с учебой, я не раздумывая ни капельки, сразу же предложила: «Ребята, что думать-то? Если вы только доверяете мне, я с удовольствием уволюсь с работы на пару лет и буду заниматься воспитанием одного ребенка, а не целого класса. Ну, если, конечно, Петенька берется меня прокормить».
Предложение было принято всеми на «ура», так, будто именно на него все и рассчитывали – в моих педагогических навыках и добром сердце, слава Богу, никто не сомневался. По крайней мере, меня все в этом убедили.
К тому времени Юре с Лизой оставалось учиться еще два года, но уже сейчас можно было сказать, что из них обоих получатся очень хорошие специалисты – кардиохирурги, в которых страна нуждалась очень. При распределении можно было рассчитывать на то, что попадут они работать в одно место, если в один год окончат институт.
На том и порешили. Пока я увольнялась, и пока на мое место искали учителя, Лизанька посидела с малышом. По ночам она занималась, чтобы не отставать от своих, по конспектам, которые тщательнее обычного вел Юра. На практические занятия ребята ходили по очереди, я подменяла иногда. В общем, Лиза вернулась через пару месяцев на курс, безболезненно пережив пропуски занятий. Преподаватели закрыли на это глаза, сделав поблажку подающему надежды кардиологу.
Мы с Антошкой уверенно топали ко второму дню рождения, и я с грустью думала о том, что вот уже скоро разбежимся с внуком на целый день: он - в садик, а я – назад в школу. На время своего «декретного» отпуска, я взяла подработку в газете «Вечерний Минск», чтобы не запускать свои языковые навыки. Это было уже моим развлечением по ночам, а еще хорошей возможностью быть в курсе жизни вообще.
В день рождения я нарядила парадно Антошку, и мы отправились на целый день гулять в парк Горького. Я фотографировала внука, катала на каруселях, и к обеду, когда уже пора была отправляться домой, чтобы покушать и поспать положенные полтора – два часа, с ужасом заметила, что не только я устала – Антошка буквально дремал на ходу, с ног валился.
- Замордовала бабушка маленького, вот бессовестная, сейчас, мой золотой, сейчас, вот только поднимемся по лесенке, и сразу – кушаем, и спать. – Уговаривала я совершенно обессиленного внука.
Когда стала раздевать его, полулежащего на диванчике в коридоре, заметила, что кончики Антошкиных пальцев посинели и вздулись, стали похожими на барабанные палочки.
Я страшно испугалась. Не в силах ничего понять, дрожащими руками позвонила в «скорую» и в деканат института. Я боялась испугать сына с невесткой, но страх за жизнь внука пересилил все другие чувства. Почти одновременно с врачом приехали и дети. Глядя на вянущего бледного Антошку, они как-то многозначительно переглянулись и уехали оба вместе с медиками в больницу.
Ирония судьбы, конечно, но именно у будущих кардиологов случилась эта сердечная беда. У Антошки обнаружили очень редко встречающийся порок сердца. Он был врожденным, но не был до сих пор ни обнаружен, ни замечен – никогда никак себя эта хворь не выдала, ребенок рос веселым и казался абсолютно здоровым. А специальных обследований до сих пор проводить причин не было.
Вместо подготовки к государственным выпускным экзаменам Лиза и Юра отправились вместе с сыном на обследование и поиски какого-то решения в Москву.
Все свалилось на нас одновременно. Как раз и у мужа на работе были неприятности. Проходил процесс над известным в те годы врачом – детским хирургом. По его, как квалифицировалось в деле, «халатности» и «врачебной ошибке», умер ребенок высокопоставленного чиновника из правительства. Петр, вникая все глубже и глубже в дело, понимал все с большей очевидностью, что врач в смерти маленького пациента был не виновен. И, в общем-то, понимали это и следователи, и прокурор. Но «сверху» пришла директива хирурга наказать, осудить, во что бы то ни стало.
Петр, осознавая, чем грозит ему ослушание, не мог переступить через человека, он приходил домой поздно, уходил рано, постоянно пил то пустырник, то валерьянку, то в тревогах о невиновном враче, попавшем под молот системы, то в мыслях о судьбе нашего детеныша, Антошки.
Через следователя, который вел дело, осужденному хирургу стало известно о нашей беде. Следователь обмолвился о том, что, мол, у самого судьи беда такая с внуком, и неизвестно, выживет ли мальчишка при таком редком заболевании. Рискуя своей должностью и авторитетом, Петр принял помощь подсудимого – мы получили телефон главного врача московского кардиологического центра, друга и бывшего сокурсника подсудимого. Домашний телефон такого человека значил и особое его расположение, и участие к нашей судьбе.
Теперь мы были в курсе всего, что происходило там, в Москве. А хорошего, в общем-то, ничего и не происходило. Редкий случай на то и редкий, что справиться с ним нелегко или невозможно. Антошку обследовали и постановили – жить будет, но сколько, и когда ЭТО случиться, прогнозировать не берется никто. В нашей стране такой операции просто не делают. Да и во всем мире, оказывается, даже тот, один из тысячи встречающийся особенно мудреный порок сердца, берутся оперировать, не давая при этом никаких гарантий.
В тот вечер Петр пришел в приподнятом настроении, сразу с порога крикнул: «Мать, закуску давай! Надо по сто грамм выпить»!
- Новости из Москвы?! – Обрадовалась я.
- Нет. – Погрустнел Петр. – Но и из Москвы будут, не печалься. И не сомневайся! У меня лично новости есть, слава Богу.
Он разделся, присел на кухне и вздохнул так, что я поняла – повод выпить есть.
- Ты понимаешь… - Начал он, не спеша, раскупоривая принесенную бутылку водку. – Я вот думаю… ты в Бога-то веришь? – Глянув на меня, растерянную и ничего пока не понимающую, махнул безнадежно рукой и продолжил. – Я вот думаю… Правильно говорят, что на Бога надейся, а сам не плошай. Вот почему так говорят, как думаешь? – И опять, не дожидаясь ответа, налил по полрюмки и двинулся дальше в рассуждениях. – Вот у него ТАМ, представляешь, какая очередь в приемной просителей: молятся все, просят здоровья, денег, власти, мужа или детей… Кто квартиру, кто машину, всякую ерунду даже просят. А Он сидит, только успевает дела наши земные рассматривать, да визировать: «Исполнить!», «Дать!», «Выздоровить!», «Спасти!», ну, и так далее… Он же не может всем сразу и все дать, всем помочь… А вот иногда, встанет, чтобы размяться, ну, там по нужде выйти или, вообще, на воздух из своего кабинета, подышать… А потом идет назад в кабинет свой, и вдруг по дороге кто-то ему особенно несчастным покажется, он его – раз, и выдернет из очереди – зайди, мол, мил человек, я тебя вне очереди обслужу…
- Петенька, что ты мелешь? – Я и в самом деле уже испугалась – не то ересь какая-то глупая, не то с ума сошел мой муж с этой работой. – Что случилось-то, что ты сказки про Бога придумывать стал?
Петр встал торжественно, поднял рюмку: «Повод! Повод, Иринушка! Вот выпью и лягу спать. Выспаться надо, устал я».
Оказывается, наконец, завершился суд, врача оправдали, доказали его полную невиновность. И тут же пришло известие о том, что чиновника – отца умершего ребенка сняли с должности за какое-то очень серьезное должностное преступление или нарушение. Петру бояться теперь было нечего – это раз, ну, а, главное, — он не поступился честью, и невиновного человека освободили и по закону, и по совести.
В те времена такой поступок был, безусловно, подвигом серьезным. А позже мы даже благодарили судьбу, что именно Петру досталось это нелегкое испытание – судить того врача. Только сейчас я узнала его имя – процесс был закрытым, и разглашать имя подсудимого было нельзя.
Мы встретились с Арменом Карапетяном, именно так звали нашего будущего благодетеля и помощника, уже через две недели в Москве, куда он вместе со всей семьей переехал жить и работать тут же, после освобождения.
Он пригласил нас всех для разговора и знакомства к главврачу кардиоцентра на дачу. Разговор этот был секретным, он сразу предупредил, и прислал за нами к поезду, прямо на белорусский вокзал машину, в которой уже находились Юра, Лиза и Антошка.
Внук казался абсолютно здоровым, совсем не хотелось верить в то, что, возможно жить ему осталось два – три года, а то и меньше. Надежда умирает последней, потому мы еще по дороге к профессору, еще не зная, что это будет за разговор, договорились слушаться, соглашаться, но ни за что не сдаваться.
- Нет, не будет Карапетян вызывать нас из другого города в Москву, чтобы покормить салатом на даче друга – профессора. Не такой он человек. Он что-то придумал. – Рассуждал ничего не понимающий, как, впрочем, и все, Петр.
- Слушай, Петя, - несмело прошептала я, - а, может, он как-то тебя отблагодарить просто решил? Ну, за себя, за суд… - Я уже и сама поняла, что сморозила ерунду, когда Петя на меня рявкнул.
- Дура! Что говоришь-то?! – Я съежилась от того, что впервые такие слова услышала от Петра, дети тоже головы в плечи вжали.
- Ну, прости, прости… - Он погладил меня по руке, извиняясь. – Нервы…
Нервы были у всех…
(Продолжение следует...)