1.
Его звали Карл. Отец, Александр Павлович Гатин, утверждал, что имя дано в честь Карла Либкнехта, славного сына германской компартии, зверски убитого контрреволюционерами. Конечно, ребёнка можно было бы назвать и Владимиром, в честь Ленина, но Владимирами называли рождавшихся сыновей многие, и Гатин решил соригинальничать.
Александр Павлович подал заявление в партию в Ленинский призыв. Выбор мужа молчаливая Олимпиада Викторовна, собиравшаяся родить к маю, оспаривать не стала, однако надеялась, что на свет появится девочка, которую неугомонный Александр Павлович согласился назвать почти нормально – Розой, в честь Розы Люксембург, но это было неважно.
Прошёл апрель, супруг влился в ряды большевиков, мальчика назвали Карлом.
Олимпиада Викторовна, когда мужа не случалось дома, доставала из-за потемневшего портрета в тяжёлой раме книжицу в истёртом переплёте, шептала «Отче наш» и показывала Карлуше картинки с ангелами и Девой Марией с младенцем Иисусом на руках.
Детство, тихое и мягкое, как сентябрь, закончилось в школе. В первый же раз, когда Гатин-младший был вызван к доске, сорванцы-одноклассники радостно закаркали. Хоровое карканье, через несколько дней перешедшее в одиночные выкрики, сменилось обидной кличкой Карлик. Мальчишкам казалось смешным называть Карликом самого высокого в классе ученика, а он с исступлённым молчанием терпел выходки сотоварищей.
Родители объяснили ему, что дети глупы, а он – умный и должен учиться.
И Карл учился. Почти все предметы давались ему легко, но особенно он увлёкся немецким языком. Для себя он решил, что его имя не такое и плохое. История знала не одного Карла – от полководцев до королей, так что и Гатин-младший со временем решил совершить что-нибудь необыкновенное и великое.
Школу он заканчивал блестяще, собирался продолжать образование, но тут случилась беда: в марте 1941 года умер отец.
После похорон мать слегла, и мысли о поступлении в институт пришлось отложить.
В родной Гатчине Карл нашёл работу в типографии. В свободное время занимался переводами – для души и для дополнительного заработка.
Летом началась война.
На фронт Карла не взяли, зато работы прибавилось. И ещё он влюбился.
В школьном саду он проводил упоительные вечера с Нинкой из дома напротив. Они говорили о будущем – и будущее было прекрасным. Смелые планы подкреплялись горячими поцелуями. Иногда что-то случалось, и Нинка обнимала его так крепко, что он ощущал дрожь её тела и радовался, что она не отбивается от его настойчивых рук.
С каждой встречей он сходил с ума всё заметнее и, наконец, решил, что пора ради любимой стать героем.
Нина, имевшая виды на свадебное платье, искренне рыдала, провожая жениха в ополчение. Она ожидала от него совсем другого подвига, только говорить об этом уже не имело смысла.
2.
Невероятных размеров чёрный паровоз притащил в Сиверскую длинный состав вагонов для скота, в которых привезли добровольцев. Какой-то политрук произнёс пламенную речь, под которую они ушли по оранжевым от клёнов улицам во чисто поле и зарылись в окопы.
Карл думал, что ему дадут оружие, и он сфотографируется в настоящей форме у подбитого фашистского танка и пошлёт карточку своей подруге. Оружие ему дали. Чудовищную винтовку, прошедшую не одну войну. Винтовка мешала. Мешала постоянно. Он ненавидел эту винтовку, но таскал её с собой, даже когда ходил до ветру. Так велел лейтенант.
Передовую Карл представлял совершенно иначе. Исторические и приключенческие романы сообщали, что войны ведутся по особым правилам. Но, на фронте почему-то правила не соблюдались. Война шла всегда, без перерыва на обед и сон. Сухой паёк закончился неделю назад. Лейтенант закрывал глаза на отлучки бойцов, из которых те возвращались с каким-никаким харчем и выпивкой.
День за днём ничего особенного не происходило. С вражеской стороны, то затихая, то усиливаясь, постоянно шла стрельба. Кого-то убивало и ранило совсем рядом, но это стало привычным очень скоро.
Стыдно сказать: Карл упал в обморок, когда увидел первые трупы. Взвод ополченцев занимал позицию и наткнулся на развороченную бомбой пушку. Молоденький артиллерист гладил трясущимися пальцами искорёженный ствол и причитал, глотая слёзы: «Как же так, красавица моя?! Как же так?» Рядом лежали трое.
Гатин взглянул на их серьёзные, грязные от крови и земли лица, подумал: «Так это – правда? И меня убьют?» и потерял сознание. Ему влили в рот водку, и он долго брёл, спотыкаясь, по капустному полю, оставив где-то за восходом артиллериста, оплакивающего погибшую пушку и обиженно не замечающего коченеющий расчёт.
По ночам Карл старался уснуть, потому что тогда к нему приходил сон, один и тот же, жаркий и затягивающий, где он жадно целовал Нину под одуряющий запах разноцветных флоксов.
А сегодня ему приснился ангел. Ясный и светлый, он был совсем некстати. Карл сделал шаг к видению и попытался закрыть его ладонью, как закрывал когда-то картинки в мамином «Молитвослове». Крылья и одежды посланника небес оглушительно зашуршали и унеслись вверх вместе с обрывком фразы: «…это будет твой последний день, когда… последний день, когда… последний, когда…» Страшно дёрнувшись, Карл открыл глаза. Рассветало. Лейтенант прошёл мимо, наступая на ноги и руки спящих и не думая извиняться. Ангела не было.
Над передовой перекатывался тяжёлый гул, исходящий со стороны врага. Гул улетал в пространство, отскакивал от облаков, от леса, от заборов и стен крайних домов, видневшихся в километре от окопов, возвращался почти осязаемый, бьющий по нервам тупо и больно.
Все вокруг проснулись, и в десятках глаз застыл вопрос, ответ на который все знали.
Терпеть сил больше не было.
- Слышь, старый, - Карл толкнул локтем Иваныча, - я сгоняю за самогонкой?
Иваныч угрюмо кивнул:
- Давай. Только быстро.
3.
Карл, пригибаясь, побежал через лесок к синей избе. Постучал в покосившуюся раму, снял с руки отцовские часы и поднёс к стеклу. Занавеска отдёрнулась на сантиметр и тут же запахнулась. Карл постоял в растерянности, потом с силой ударил в окно. В комнате почудилось движение, глухой голос прокашлял: «Ничего нет! – и, помедлив, добавил – Налево по Первомайской, дом 28. Спроси Веру Ильиничну».
«Лейтенант меня убьёт» - подумал Карл и стал быстро карабкаться в горку, срезая путь к указанному дому.
Он раздобыл-таки бутыль самогона и, только покинул двор вертлявой улыбчивой тётки, как со всех сторон словно грянули тысячи громов. В воздухе свистело и выло, под ногами гудело и колыхалось, и видно было, как в центре Сиверской взлетают выше палисадников деревья и какие-то доски.
С горки он видел и лесок, и поле, кипящее от взрывов, где над окопами колыхалась чёрным туманом взвешенная земля.
Карл привычным жестом поправил винтовку, открыл бутылку и сделал несколько глотков.
Голодный и застигнутый врасплох страшным происшествием – где он, и где его взвод? – мгновенно опьянел, всхлипнул как-то по-детски и, путаясь в шинели, поспешил навстречу аду.
Задохнувшись от бега, на краю леса он снова хлебнул первача, и тут же его начало рвать. Его товарищей перемалывало в мясорубке вражеского наступления, а он блевал, рыдая, уцепившись за ободранную берёзу, пока лёгший совсем рядом снаряд не оглушил его, откинув в сторону и успокоив до поры.
4.
Сознание возвратилось с лавиной новых звуков: топотом тысяч ног, уверенным и беспрерывным, разговорами, громкими песнями, лаем собак и лязгом гусениц.
Так хорошо было ничего не знать и не чувствовать! Но Карла грубо пинали, отпуская сальные шуточки. Наконец, он различил слова: «Hei, Iwan!
Stehe auf, dummes Schwein! (Эй, Иван! Вставай, глупая свинья!) Рус, сдавайсья!»
Карл медленно сел и уставился на двоих фашистов, радостно тычущих в него автоматами. Они стояли над ним и пили его самогон. Загорелые, сытые и весёлые немецкие парни, оккупанты, захватчики, враги!!!
- Stehe auf, Iwan!
Карл, отреагировав на знакомый с детства язык, ответил:
- Ich bin kein Iwan. Ich heisse Karl. (Я не Иван. Меня зовут Карл).
- Karl? – немцы захохотали, - Karl Иванофф?!
- Karl Gatin.
Фамилия русского развеселила немцев ещё больше. (Gattin – нем. – супруга). Они пихнули его в спину и погнали перед собой.
Немцы были везде. Потоками продвигались по улицам, их обгоняли мотоциклы, речь Гауптмана, Гейне и Гёте не вписывалась в георгиновые клумбы и резные наличники российской провинции.
На рыночной площади тесно сидели разоружённые красноармейцы и молчали, угрюмо пряча взгляды в рукава гимнастёрок. Карл опустился на корточки, разглядывая толпу. Знакомых лиц не было. Минут через двадцать к нему подошёл немецкий офицер и приказал:
- Du! Komm mit! (Ты! Иди сюда!)
Гатина быстро допросили. Военных тайн не выпытывали, - победители ориентировались в обстановке несравненно лучше вчерашнего добровольца.
Белобрысый голубоглазый Карл, отлично знающий немецкий язык, заинтересовал усталого офицера. К тому же, переводчик всё равно был нужен. Хотя бы, на первых порах. Сильные русские мужики отправятся на работу в Германию, но их надо организовать, убедить подчиниться, чтобы не возникло проблем. Офицер понимал, что возвращать Карла на площадь нельзя: того задушат, едва отвернётся охрана.
Карла накормили и провели вдоль торгового ряда в небольшое здание книжного магазина, где заперли, оставив на крыльце автоматчика.
Солнце заходило.
Немцы, нашедшие на краю леса странного русского, который вместо винтовки держал выпивку и не желал расставаться с ней даже во сне, посмеивались, вспоминая знакомство:
- Das wird sein letzter Tag, wenn er gegen uns kampff. Wollen wir ihn morgen besuchen, er ist doch kein schletchter Kerl! (Это будет его последний день, когда он воевал против нас. Сходим к нему завтра, он неплохой парень!)
- Warum morgen? Willi wechselt den Wachter in zwei Stunden, er lasst uns mit ihm sprechen. Wir konnten ihm Zigaretten bringen. Wir haben doch seinen Schnaps getrunken! (Почему завтра? Через два часа охранника сменит Вилли. Он разрешит нам поговорить. Мы могли бы отнести ему сигарет, ведь мы выпили его шнапс!)
Гатин-младший, точно знавший, что не хочет ни ехать в Германию в качестве рабочей лошади, ни продвигаться в качестве переводчика с наступающей армией, решил бежать.
Он обследовал помещение и за плотно придвинутым к стене стеллажом с тетрадями нашёл вторую дверь, ведущую во двор и закрытую лишь на засов. Карл стал складывать тетради на прилавок, освобождая полки.
Часовой играл на губной гармошке вечного «Августина». Карл подсчитал, что через два часа совсем стемнеет, и тогда он уйдёт в лес или спрячется в посёлке – как повезёт.
В грязной унылой массе пленных несколько комсомольцев наметили себе цель. Они видели, как в магазинчик на краю рынка отвели долговязого парня, перед тем выбранного из толпы. Они следили за происходящим со скрытым любопытством: куда повели? почему его? будут допрашивать? расстреляют?
Но парня, целого и невредимого, определили отдельно от остальных, да ещё и накормили, как углядел один из заговорщиков. Всё встало на свои места: предатель!
Перешёптываясь сквозь зубы, завалившись на землю голова к голове, четверо невменяемых от еле сдерживаемой ненависти солдат разработали план: «Через два часа стемнеет, подползём, насколько это возможно, поближе к магазину, снимем фрица и прикончим гада! Сейчас нам погибать или завтра – без разницы, но для него это будет последний день!»
Карл, освободив доступ к двери, уснул на мгновение. Ангел мог бы явиться ему и досказать прерванную фразу, но взглянул вниз и передумал: два часа погоды не сделают, а любопытство не внесено в список смертных грехов даже на небесах.