Из интернета
Ирина Лыкова
*Восьмидесятисемилетний Утесов
позвонил своему старинному приятелю – такому же одесситу, как он сам:
- Как ты думаешь, мне еще не поздно жениться?
- Вам? Конечно не поздно, Леонид Осипович! Женитесь, и ни о чем не
думайте!
*
* *Но я вот уже двадцать два года вдовец. Мне не хотелось бы оскорбить
память Леночки… *
*- Елена Осиповна была умной женщиной, она бы первая сказала, что
жениться вам просто необходимо!
- Необходимо? Это почему?
*
* *Конечно, я желаю вам прожить до 120 лет и потом еще 20, но все же…
Должен же кто-то ухаживать за могилой! *
И Утесов женился - на Тоне Ревельс; их роман длился без малого 40 лет, а
брак – считанные недели. Весной
1982 года, оставив в Москве “молодую” супругу (Тоне было тогда
шестьдесят лет), Леонид Осипович уехал
поправить здоровье в военный санаторий в Архангельское. Во время прогулки
к нему
на лавочку подсел генерал Дмитрий Тимофеевич Шепилов. Утесов пожаловался,
что чувствует себя неважно, сердце пошаливает. Потом сам себя перебил: “Ну
что это я все жалуюсь по-стариковски. Хотите анекдот?” Пока Шепилов
смеялся, Леонид Осипович тихо умер. Это
случилось в день его рождения – Утесову исполнилось 88 лет.
*СКАНДАЛ НА ВСЮ ОДЕССУ*“Я считаю, что родился 22 марта 1895 года,
энциклопедия, считает, что 21-го.
Она энциклопедия и ей видней”, - смеялся Леонид Утесов. Место рождения -
Одесса, Треугольный переулок, дом 11. Впрочем, его настоящая фамилия вовсе
не Утесов, а Вайсбейн, а имя - Лейзер, по-домашнему Ледечка.
Отец будущей знаменитости - тишайший и боязливый Осип Калманович - служил
экспедитором порта, т.е.
следил за отправкой товаров морем за жалование, которое его супруга
считала “прямо-таки смешным”.
Настоящей главой семьи была Малка Моисеевна – дама неустрашимая,
решительная и крутая нравом.
Ее не
смели обсчитывать даже на одесском привозе.
Каждый вечер, вернувшись со службы домой, Осип Калманович робко
присаживался за стол напротив супруги. “Выкладывай”, - говорила она. Осип
Калманович “выкладывал”: “Так. Выхожу я утром из дому. Так. Встречаю Мирона
Яковлевича. Он мне и говорит…”. Его монотонный монолог время от времени
прерывается жениным: осуждающим “Ай!”. Пятеро детей сидят рядком на диване,
молчат и слушают.
Взрослым Утесов в шутку сказал отцу: “В Саратове один мужчина изменил
своей жене. Так что ты думаешь? Умер!”
Отец
ответил наставительно: “Вот видишь, как бывает…”
По общему мнению Ледя пошел в Малку Моисеевну. Он был
зачинщиком и победителем доброй половины всех
мальчишеских боев в Одессе. К тому же у него вечно водились какие-то
мелкие
деньги непонятного происхождения. Родные беспокоились: сможет ли
Ледя в будущем найти себе профессию, не связанную с какими-нибудь аферами,
грабежами и тому подобным. Вся надежда была на училище Файга – там даже
отъявленных
сорванцов выводили в люди…
Комерческое училище Генриха Файга на углу Торговой и Елизаветинской знали
далеко за пределами Одессы. Это
было единственное в Российской империи учебное заведение, где допускалось
обучать не пять, а пятьдесят процентов евреев из общего числа учеников.
Да вот только состоятельные русские семьи предпочитали платить за
обучение своих детей в какой-нибудь гимназии. Получалось, что еврей, чтобы
отдать своего отпрыска в училище, должен был платить и за него, и еще за
какого-нибудь русского мальчика, родители которого хотели сэкономить. К
Файгу съезжались русско-еврейские пары из Гомеля,
Бердичева, да что там! из самих Москвы да Киева. Это был настоящий Ноев
ковчег! Цена на обучение была
установлена весьма умеренная, а порядки в училище - самые
демократические: за всю двадцатипятилетнюю
историю существования коммерческого училища Файга оттуда был отчислен
один единственный ученик –
Ледечка Вайсбейн!
Однажды преподаватель математики позволил себе схватить шестиклассника
Вайсбейна за ухо. Мальчик
освободился, дернув кудлатой головой, встал из-за парты, подошел к окну и
зачем-то опустил глухую штору – в классе воцарилась тьма. Когда штору
подняли, на лице бедняги-математика обнаружился только один здоровый глаз –
второй заплыл, а бровь сочилась кровью. Это было слишком даже для
ангельского терпения Генриха Файга.
Терять Леде было совершенно нечего. Тем же вечером, не дожидаясь
родительской кары, он уехал из горда с
бродячим цирком некоего Бороданова, гастролировавшего по Малороссии.
Его приняли в труппу как человека, способного написать афишу – никто из
барадановских артистов грамоты не знал.
*ОТ ТРАГЕДИИ ДО ТРАПЕЦИИ*Год 1910. Ледя колесит с Барадановым из города в
город, хватает на лету
опасную цирковую науку: работает на трапеции, ходит по канату под самым
куполом без какой-либо
страховки. Его бесстрашие восхищает даже бывалых цирковых. “А я
заговорен, - хвастается Ледечка. – Жены у меня нет, дома нет, состояния
нет, даже костюма приличного – и того нет. Удача таких любит”.
Впрочем, женой пятнадцатилетний Лейзер уже совсем было обзавелся.
Выгодная невеста подвернулась ему в
Тульчине: Анна Кольба была красива и имела приданное (100 рублей,
портсигар и серебряные часы). Ледя,
прибавив себе для солидности пару лет, сделал предложение, но в
последний момент вдруг попросил у будущей свекрови рубль семьдесят копеек и
уехал в Одессу – якобы за личными вещами и за родительским согласием. Аня
слала ему письма каждый день, на конверте выводила: “Лети мое письмо к
Ледичке в окно. А если неприятно, прошу вернуть обратно”. Ледичка на эти
послания не отвечал. Много лет спустя в кафе-шантане на Крещатике
черноглазая красавица пела цыганские романсы. Не в правилах Утесова было
оплачивать ужин малознакомым дамам, но тут он не устоял – пригласил ее за
свой столик, просил заказывать, что душеньке угодно.
“Цыганка” придирчиво изучила меню и заказала какую-то дешевую малость –
всего-то на рубль семьдесят копеек. Молча съела, поднялась из-за стола,
сказала: “Я Анна Кольба, ваша невеста. Считайте, что долг моим родителям вы
отдали”.
В Одессе Ледя дебютировал на театральных подмостках. Его первая роль была
небольшой: выбежать на сцену
перед началом представления и крикнуть: “Хватит хлопать, хочу лопать!” А
в один прекрасный день на морском берегу ему встретился знакомый артист
Сковронский: “Тебе нужно придумать сценический псевдоним. Что-нибудь
красивое, возвышенное…”.
Возвышенное? Ледя осмотрел прибрежный пейзаж. Возвышенности в поле зрения
имелись. Скалов? Нет, такой в Одессе уже есть. Горский? Их вообще двое!
Тогда Утесов! Леоднид Утесов!
И вот уже не Ледя Вайсбейн, а Леонид Утесов колесит по стране. Его
репертуар значительно расширился:
один из его бенефисов назывался “От трагедии до трапеции”. Представление
начиналось в восемь часов вечера и длилось до двух ночи. Сначала шла сцена
у следователя из “Преступления и
наказания” (Утесов в
роли Раскольникова), потом – первый акт из оперетты “Прекрасная Елена”
(Утесов пел Менелая), потом - скрипичное трио (Утесов – первая скрипка),
потом пантомима, куплеты, комический рассказ, эксцентрический танец,
романсы, пародии,
жонглирование и полет на трапеции. Особенно горячо Утесова принимает
Одесса-мама. В числе верных поклонников – некоронованный король города
Михаил Виницкий, более известный как Миша-Япончик. Вообще-то Миша по своим
воровским законам должен был Утесова убить:
тот позволил себе ударить кого-то из его ближайшего окружения.
Но дело
кончилось миром, да так, что Утесову позволено было в любое время
захаживать в кафе “Фанкони” (что-то
вроде штаба Япончика). Леонид Осипович этим пользовался. Однажды
куплетист Лев Зингель пожаловался ему: фрак украден, не в чем выступать.
Утесов кинулся в “Фанкони”, а когда приехал обратно в театр, увидел
ошарашенного Зингеля, утопающего в
разноцветном ворохе фраков – “мальчики” Миши-Япончика не смогли
припомнить, какой именно они
украли из театра, и привезли все восемнадцать. Когда же во время
гражданской войны и безвластия жители
Одессы, опасаясь грабежей, стали неохотно ходить в театр, Утесов снова
обратился к Мише-Япончику.
“Король” вник в проблему и велел написать на афишах: “Свободный ход по
городу до 6 утра”. Одесситы все
поняли правильно и снова стали покупать билеты.
*СПАСИБО, СЕРДЦЕ!*А сколько у него было поклонниц! А ведь это не всегда
идет на пользу артисту. Одна
экзальтированная поклонница, прочитав в утренней газете, что Утесов
погиб, упав с каната, застрелилась за несколько часов до того, как в
вечерних газетах вышло опровержение - на самом деле он, действительно упав,
отделался ушибами и как ни в чем не
бывало продолжил спектакль. В другой раз за Утесовым с шашкой наголо
гонялся усатый
верзила-полицейский, муж очень хорошенькой, но ветреной жены,
любительницы театра и
актеров. С каждой из своих партнерш (а их, учитывая частую смену театров,
у Утесова была уйма) он непременно заводил роман.
Вот и актриса Леночка Гольдина (Сценический псевдоним –
Ленская), сразу влюбилась и на второй день знакомства согласилась
выйти за семнадцатилетнего Утесова замуж. Почему он вдруг решил жениться,
и почему именно на Леночке? Не то
чтобы Утесов влюбился сильнее обычного, и не то чтобы партия оказалась
сколько-нибудь выгодной… Но Лена, будучи старше
его на три года, была неуловимо похожа на Малку Моисеевну – и лицом, и
нравом.
У Лены были утеряны документа, и целый год Утесов искал раввина, который
бы согласился их обвенчать.
Наконец, когда Лена была уже глубоко беременна, нашел. Выйдя из синагоги,
молодой супруг сказал:
“Твой единственный действующий документ – мой паспорт, в котором ты
теперь записана. Ты никогда от
меня не уйдешь!”. А через несколько дней у них родилась дочь – Эдита,
Диточка. Отцом Леонид Осипович был, может, и не совсем обычным, но точно –
хорошим.
Семья артиста Утесова в очередной раз переезжает из одного города в
другой. Поезд набит мешочниками,
спекулянтами – повернуться негде, духота, шум... Маленькая Дита плачет.
Утесов заговорщицки подмигнул
дочери и жене и вдруг, вылупив глаза и дергая ртом, взвыл: “Ой, черти
побежали!” и полез руками в чье-то
бородатое лицо, потом под платок к какой-то бабе… Очень скоро в купе они
остались одни.
В шестнадцатом году Утесова забрали в армию. После трех недель обучения
он неминуемо попал бы в
маршевую роту, а там на фронт, в окопы, если бы у фельтфебеля Назаренко
не
было молодой жены. Леонид
при каждой встрече так галантно целовал ручку чернобровой Оксане, что
Назаренко не выдержал и …
помог выправить фиктивную медицинскую справку, освобождавшую Утесова от
армейской службы по причине
порока сердца. Это было настоящим спасением для Лены и Диты –
артистический заработок Утесова, пусть и не
слишком большой, был их единственной статьей дохода.
Сорок девять лет Леонид Осипович прожил со своей женой. Шло время, росла
его слава, а вместе с ней -
его состояние. И вот Елена Осиповна - оплывшая, грузная – скупает все
новые и новые музейные
бриллианты у полуподпольных московских ювелиров. Мотовство? Отнюдь нет:
припас на черный день. Она
вообще очень рационально вела финансовые дела семьи, не позволяя ни
копейки потратить попусту.
Характерный пример: дом Утесовых славился купеческим безудержным
размахом. Владимира Маяковского, Исаака
Бабеля, Михаила Зощенко, Исаака Дунаевского еженедельно кормят рябчиками,
осетрами, черной
икрой, стол сияет столетним хрусталем, двухсотлетним фарфором… А вот
скромной театроведке Людмиле Бурлак,
на протяжении трех лет ежедневно приходившей в дом к Утесовым, чтобы
помогать в работе над воспоминаниями, ни разу не предложили даже чашки чая.
Утесов вполне разделял женину любовь к экономии. Даже на хорошеньких
женщин, которых, женившись, вовсе не забыл, он умудрялся совсем не
тратиться.
Одна актриса из театра Немировича-Данченко вспоминает: когда Утесов
впервые напросился к ней домой, она бегала по знакомым и занимала деньги
на угощение. Удалось раздобыть бутылку водки, две порции бычков в томате…
Увидев стол, Утесов удивился: “У тебя что, больше ничего нет? Надо прислать
тебе корзину
от Елисеева”, - и … ничего не
прислал. А на следующий день на столе снова были одни бычки, и снова
Утесов удивлялся.
Когда его упрекали в изменах жене, он отвечал: “Не волнуйтесь, Лена не в
обиде. Моего еврейского сердца
хватит на всех”. Но однажды Утесов влюбился не на шутку, и даже, собрав
чемоданчик, ушел к
очаровательной и юной партнерше по спектаклю, Елизавете
Тиме. Был февраль, метель, лютый холод.
Елена Осиповна купила подводу дров, прислала к дому Тимме вместе с
запиской: “Топи. Следи за здоровьем
Леонида Осиповича”. Он первый нашел записку. Собрал чемодан и отправился
домой. С
тех пор Елена Осиповна
старалась держать романы мужа под строгим контролем, не позволяя им
перерасти во что-либо серьезное. Она
вообще стала одерживать верх над Утесовым, а он все охотнее и охотнее
подчинялся…
В 29-ом году Утесов поехал посмотреть Европу (тогда еще железный занавес
не опустился до конца).
Особенно интересным он там ничего не нашел, за исключением нового
музыкального стиля – джаза.
Приехав в Москву, Леонид создал свой джаз-оркестр, но не простой, а
театрализованный, разыгрывавший
целые музыкальные представления. Публике очень нравилось, а вот
чиновники, отвечавшие за репертуар
советских артистов, считали теа-джаз чуждым советскому искусству.
1935 год. Спор разгорелся из-за песни “С одесского кичмана”. “Успех был
такой, что вы себе не представляете, - рассказывает Леонид
Осипович. - Вся страна пела. Куда бы ни приезжал, везде требовали:
“Утесов, “С одесского кичмана!”. “Если вы еще раз споете про этот ваш
приблатненный кичман, это будет ваша лебединая песня”, - предупредили его.
В то
время машина массовых репрессий набирала ход, спорить было слишком
опасно, и Утесов послушался. Но
тут ледокол “Челюскин” застрял во льдах, и вся страна следила за тем,
спасут ли герои-летчики
героев-челюскинцев. Спасли. В Георгиевском зале Сталин устроил прием в
честь полярников, пригласил
петь Утесова. В разгаре концерта к артисту подошел дежурный с тремя
ромбами в петлице и шепнул: “Просят
спеть “С одесского кичмана”. “Мне запретили, - объяснял Утесов. – Ведь
чуждая идеалогия!”.
“Пойте!”, - настаивал офицер. Утесов спел. Полярники залезли на стол,
топча унтами тарелки и бокалы.
Сталин довольно попыхивал трубкой. Потом Утесов еще трижды исполнил
запрещенный шлягер на бис…
Утром 16 мая 1939 года бледная, встревоженная Елена Осиповна разбудила
мужа: “Ночью
арестовали Бабеля.
Его книги с дарственными надписями нужно уничтожить. И, конечно, это”, -
показала она на фотографический
портрет Исаака Эмануиловича, стоявший на утесовском письменной столе. “Он
мой лучший
друг, - слабо
сопротивлялся Леонид Осипович. Я уверен, он ни в чем не виноват, в НКВД
скоро разберутся и его выпустят”.
“Ай!, - отмахнулась жена. - Ледя, делай, как я говорю”. Если бы Утесову,
как прежде, нечего было
терять… Но теперь он - уважаемый человек, народный любимец, владелец
стометровой московской квартиры,
всевозможного антиквариата, сберкнижки… У него жена и двадцатишестилетняя
дочь, которых нельзя ставить
под удар. Наконец, у него свой оркестр – кто, как ни Утесов, обеспечит
музыкантам кусок хлеба? Словом,
Леонид Осипович сдался. Вместе с портретом друга и его книгами он заодно
уничтожил и еврейскую
энциклопедию… Утесов и сам не заметил, как в его душу вползало нечто,
чего раньше он ведать не ведал
- страх…
*ВТОРАЯ ЖЕНА*Однажды в 1944 году в коридоре Мосэстрады к Утесову
кинулась безумного вида девица,
с криком: “Если не у вас танцевать, то все равно где, хоть в колхозе”.
Рядом с
ней топтался застенчивый молодой мужчина невероятной красоты. Утесову эта
пара чем-то сразу понравилась. А посмотрев, как они танцуют, Леонид
Осипович воскликнул: “Дети, сама судьба привела вас ко мне!”
“Ну
конечно! Стала бы я ждать, пока судьба приведет
меня туда, куда мне надо!”, - подумала Тонечка Ревельс. На самом деле ей
пришлось применить всю
свою немалую природную изворотливость, чтобы, пробившись через
бесконечные военные патрули,
доехать самой и довезти мужа – Валентина Новицкого, мужчину вполне
призывного возраста - из
Хабаровска в
Москву без каких-либо проездных документов.
Главный администратор утесовского оркестра, почуяв в характере новой
танцовщицы изрядную долю
авантюризма, с первых минут невзлюбил Тоню, пробурчал: “Танцевала тут до
вас одна, и были
романтические эпизоды. Жене Утесова все это не понравилось, и я уволил
девицу”. Да что тут изменят
предупреждения? Тоне – двадцать два, она честолюбива, бедна и никому не
известна. Утесову –
под пятьдесят, он знаменит, шикарен и моложав. И еще – утратив
собственное бесстрашие и бесшабашнсть, он
очень ценит эти качества в других…
Их любовь началась на гастрономической почве. Гастроли. Гостиничный
номер. Тоня подпольно жарит
котлеты. Раздается стук. “Администратор!”, - пугаются супруги
Новицкие-Ревельс. Но на пороге обнаружился улыбающийся Утесов: “Дети, а
почему вы прячетесь в номере?” Попробовал котлету, и стал наведываться
каждый вечер. Узнав от администратора по телефону об этих трапезах, Елена
Осиповна позвонила в гостиницу: “Леонид Осипович полнеет, ужин у него
должен быть легким”. Котлеты Тоня в срочном порядке заменила на кефир…
Одни гастроли кончались, другие начинались. “Тонька - чудо. Остроумная
изобретательная, веселая. Умереть
можно. Клянусь гастрономом!”, - восхищался Утесов. И думал: “Эх, встретил
бы я Тоньку лет на пять раньше”… Теперь же страх, однажды поселившийся в
душе Утесова, не позволял ему взять и резко поменять свою жизнь. Впрочем,
все устроилось без семейных драм: Новицкий был не ревнив, да и Елена
Осиповна очень скоро перестала возражать против нового мужниного романа.
Видимо, ей и без ревности хватало забот, особенно с дочерью. Эдита давно
уже выступала
вместе с отцом и вела ту же кочевую гастрольную жизнь. Да и характером
она пошла в Утесова. Словом,
своему мужу Альберту – добропорядочному режиссеру документального кино –
Дита изменяла с таким размахом, что честь семьи Утесовых часто оказывалась
под угрозой.
Очень скоро Тонечка Ревельс научилась быть необходимой всем членам этого
семейства. Для дочери она стала бескорыстной наперстницей: “жилеткой”, в
которую можно было выплакаться, подружкой, перед которой можно было
похвастаться, компаньонкой, которой можно было поручить организацию
очередного романтического свидания… Для жены Тоня была “глазами” и “ушами”:
в случае, если увлечения Эдит становились слишком угрожающими, именно Тоня
должна
была предупредить Елену Осиповну. К тому же та, загруженная хлопотами о
московском доме, не могла сопровождать своего мужа на гастроли, а кому еще
можно было поручить заботу о здоровье Леонида Осиповича, его режиме и
гардеробе, как не верной Тоне! Ну а для отца семейства Тонечка была
праздником, свежим ветром, оживлявшим и
разнообразившим его немолодую жизнь. При этом Утесов мог отругать ее за
опоздание с возвращением ему
двухрублевого долга: “Елена Осиповна будет недовольна”…
С годами
его характер все сильнее менялся, становясь
все менее похожим на материнский и все более – на отцовский, робкий…
Утесов стал мнительным, неуверенным, часто впадал в депрессии. Выход на
сцену теперь превратился для него в пытку – его преследовал страх провала,
ничем, впрочем, не обоснованный (публика принимала его с неизменным
восторгом). Чтобы взбодрить мэтра перед
выступлением, Тоня придумывала всякие смешные штуки: то приколет к его
сценическому костюму целую бездну
голубых бантиков (Утесов откалывал один за другим, но находил все новые),
то увесит дурацкий фикус на
подоконнике гримерки яблоками, то просто нарисует какую-нибудь смешную
картинку. А уж как она умела
его хвалить! Целые истории ему рассказывала о нем же самом – величайшем
джазмене. “Тоня, дальше!”, -
молил Утесов с детской доверчивостью. Иногда тонины “штуки” оказывались
рискованными. То в
Ленинграде она зазвала его на замерзшую Неву, а лед дал
трещину - Утесов боялся идти к берегу, Тоне
пришлось вести его за руку. То в “Астории” она потащила его в пустой, без
лифтера, лифт, уверив,
что умеет управлять рычагами, а кабина застряла (в тот раз у Утесова
случился приступ страшнейшей
клаустрофобии, и Тоня еле-еле успела вытащить его на свет Божий).
Как-то весной Тоня и Леонид Осипович шли по улице. Она сказала: - Сейчас
мы с вами будем целоваться, потому что весна.
- Это авантюра.
Тоня не слушала. Она забежала вперед и пошла ему на встречу:
- Голубчик, дорогой! Какая неожиданность! А я только-только приехала из
Ленинграда!
Потом Тоня точно так же “приехала” из Тулы, из Рязани…“Эта любовь у меня
никогда не пройдет, - вдруг подумал Утесов. – Ну почему Тонька – не моя
жена! А Елена Осиповна все болеет. И, кажется, неизлечимо”... Его стали
одолевать какие-то смутные мечтания о том, что было
бы, стань он вновь свободен…
Елена Осиповна умерла, когда Утесову было 65 лет. Никакого освобождения, и
тем более облегчения, он не
испытал. Да что там! Даже Тоня как-то сразу стала не нужна. Утесов засел
один в своей
гулкой огромной
квартире, не вылезая из халата, почти не вставая с кресла, слушая
собственные записи и предаваясь
воспоминаниям. На сцену он решил больше не выходить - страх совсем одолел
его. Да тут еще Эдита
испугалась, что отец может жениться на Тоне, кстати, тоже недавно
овдовевшей. Золото-бриллианты Елены
Осиповны она увязала в узел разметом с хороший абажур и отдала на
хранение сначала тетке, потом
каким-то знакомым, державшим дома собаку, потом еще кому-то: имея в
квартире такое сокровище, его
хранители переставали спать ночами и просили Диту поскорее забрать от
греха свое золотишко.
Тоня почувствовала, что Утесовы видеть ее больше не желают. Обменяла
свою пятиметровую комнату в Москве
на квартиру в Воронеже и уехала. Через месяц раздался звонок: “Приезжай!
Я очень люблю тебя!”.
Тоня приехала, распекла домработницу за грязь и духоту, выбросила на
помойку уютный утесовский халат
– жизнь снова заискрила! Тоня даже заставила Утесова снова выйти на
сцену. Но о
женитьбе и речи не
заходило. И все же она чувствовала: он уже никогда не будет принадлежать
ей. Елена Осиповна его не
отпустит, и дело тут не в том, что Утесов любил свою законную жену
сильнее, чем ее, Тоню. Просто та,
робкая половина его натуры, которая досталась ему от отца и которую
всячески развивала в нем властная,
экономная и осторожная Елена Гольдина, вконец задавила, материнскую,
бесстрашную и своевластную,
которая была созвучна ей, Тоне Ревельс.
Потом Дита тяжело заболела (рак крови вместе с опухолью в голове) и,
изрядно намучавшись сама и
измучив отца, умерла. Только тогда Утесов, наконец, сделал Тоне
предложение. Свадебная церемония была
упрощена до крайности – из уважения к возрасту жениха, работники ЗАГСа
согласились зарегистрировать
брак у него дома. Гостей не было. И никто не может сказать, было ли на
немолодых лицах новобрачных
что-то такое, что говорило бы: “Мы ждали этого сорок лет. Мечта,
казавшаяся несбыточной, исполнена. Мы
счастливы”.
*Ирина ЛЫКОВА