Полосатые лучики солнца, что кружат под деревьями летом!
Мы рвали яблоки в саду. Полив включили и углубились дальше. Сад был длинный, метров сто в длину, но в ширину наш участок от силы пятнадцать. Вот такой вот коридор из крон, правда, если отойти от дома шагов двадцать – упрешься уже в непролазную чащу. Дальше сквозь заросли малины, крохотную полянку с цветами можно дойти до чужых «земель». Аня плыла в воздухе, наполненном жужжанием. Её улыбка была теплая как сам летний лучик, я зажмурилась, мне стало так тепло. И вдруг она остановилась и вскрикнула, стала отмахиваться от насекомых, я же стояла и смотрела на её нелепые прыжки и поклоны земле и траве.
Она сказала моему недоумению:
-А ты знаешь, что в любую минуту тебя может укусить пчела… или оса, - добавила она.
Я закивала.
-А в глаз? Надо часто моргать, иначе она в глаз укусит. Веко не прокусит, а так ты без глаза останешься.
Я кивала.
У нас кончился сок, и мы вернулись ко мне в дом. Дом собственно не совсем мой, я тут пока просто живу, вот и все. И Аня – моя одноклассница. Там есть в углу комната, самая прохладная. Там так хорошо, если задвинуть все шторы – и не скажешь, что наступило лето. Так успокоено и нежно лежали мы на кровати. Ничего не хотелось – ни игр, ни книг, ни обратно во двор, ни домой. Ничего и никого.
Я взяла своими руками её пальцы, наши кулачки – залоги дружбы, в двух экземплярах, закреплены нотариусом на небесах. Она смеялась и вырывалась, но не по правде, лишь понарошку.
-Что ты делаешь? – Она спросила. И снова расцвела в улыбке в полутьме комнаты. Тут было так прохладно, а на дворе такая полуденная жара.
-Давай тут полежим? Там слишком жарко.
Я провела языком по ресницам и поцеловала её глаз. Она зажмурилась, и все повторилось вновь – я придавливаю её, она пытается выползти из-под меня, но я-то знаю, как нужно сводить при этом ноги.
-Ты не поднимешь меня, даже не пытайся. Открой глаз. Не закрывай, сейчас будет приятно.
Сказала и провела языком по её глазному яблоку. Она вновь фыркнула и зажмурилась.
-Не надо!
-Надо. Просто расслабься. Ну, расслабилась?
Она повела плечами – мол, делай со мной что хочешь. Я наклонилась и поцеловала глазик, теперь судорога вновь прошла по телу Ани, но она не вырывалась, и смогла подавить в себе желание моргать.
Я быстро вздохнула, выдохнула и укусила. Она ногами сминала постель – я ей рот закрыла. Потом успокоилась только вся мокрая, и холодная… дрожала… а я рот ей закрывала и почти не открывая своего в ухо спросила:
-Больно?
Она заныла. Я руку отпустила и поцеловала её, она проглотила.
Аня порывалась вскочить и уйти, но я остановила. Опять кулачки сцепленных пальцев – наша дружба – и она вновь заныла. Хотела туда, на улицу снова, хотела под душ и домой. Но я ей шептала:
-Все будет отлично, верь мне. Ведь почти что не больно уже?
Она, молча, лежала и тяжело дышала. Я принесла перекись и по края кровь стирала. Вначале было много, но она быстро остановилась.
-Вот видишь, как пирсинг, все быстро.
Она мотнула головой, и вновь захотела уйти. Я уложила её и, стянув майку, легла рядом, положив на лоб руку с мокрой тряпкой. Мне показалось или она уснула, но я не двигалась, лишь слушала её постепенно успокаивающееся дыхание. Было прохладно, а за окном жужжали пчелы.
«Им не достанется на обед твой глазик, Аня! Теперь, никогда, навсегда, он лишь мой, Аня!»
В общем – в доме у неё был страшный переполох, когда мы вернулись в тот вечер. Вызывали скорую, воплей было тьма! Меня все допрашивали – как да что, а я все про гигантского шмеля. Они не верили, говорили – выдумала все. Тогда я стала убеждать их, что видела, как он кушал её глазик и все приговаривал – «вкусно, как же вкусно, очень-очень вкусно!» Отец Ани еле сдерживался, чтобы меня не ударить. Аня молчала, лишь изредка плакала. Не хотела в больницу она, а потом даже рассмеялась, мол – «все путем, смотрите на меня, пиратка я!».
Но её не поняли, как и меня. Аня как я и думала, была нормальной, её родители, как и подозревала – нет.
Меня отвели в комнату, налили чай – это бы ритуал, я поняла и расспросили во всех подробностях - как приключилась с нами такая вот беда, да почему она не сразу в дом пошла, да что же так спокойно мы вошли - мы, что же не понимаем, что дело-то непоправимое! Допрос мягко переходил в истерику и обратно, потом, правда все успокоились – особенно её мать, и поднялись к ней наверх в комнату. Мама у неё хорошая и добрая, она успокаивала дочь, как могла, но Аня уже безмятежно в наушниках читала, челка, скрывая пол-лица, до страниц книги свисала, и мама ей только мешала. От её спокойствия у женщины опять началась истерика. В общем, я только под утро вернулась к себе в мирный деревянный старый дом, где кроме меня никого, лишь изредка соседка приходит проведать и принести продукты.
Все-таки даже дружные и любящие семьи суета сует, а значит – зло. А вы как считаете?