Комната пуста. В ней никого кроме меня, накрытого пледом и полулежащего в потрескавшемся от старости деревянном кресле-качалке. Сестра недавно вышла, но кресло все еще качается, чуть поскрипывая, словно пытаясь сохранить приложенное усилие.
Я почти заснул. Последнее время сплю почти постоянно.
- Доброй ночи. Поговорим? - еле слышный, слегка шипящий голос выдернул меня из небытия. Столь легкий, что казалось будто его и небыло. А обрывки слов, сложившиеся во фразу - не более чем разгулявшаяся фантазия… отголосок забытого.
- Разве... - я запнулся, затем, потратив почти все оставшиеся силы, проговорил - Разве нам есть о чем разговаривать?
- Не утруждайте себя. Я знаю, насколько вы слабы... Нет. Это не наваждение. Мы даже в некотором роде знакомы. Хотя, об этом вы, похоже, догадались. Я лишь хочу, чтобы вы меня выслушали.
Я почувствовал движение. Точнее ощутил. Спиной. Мурашками, побежавшими по затылку. Еле заметным движением воздуха. Бликом на оконном стекле.
Кресло продолжало качаться, поддерживая меня лицом к окну. Поэтому когда я открыл глаза, я увидел город, погрузившийся в сумерки. Низкие серые тучи поливали его дождем. Тем самым холодным осенним мурманским дождем. Липким и обволакивающим. Почти забытым.
Осень. Мерзкая, всегда ненавидимая мною осень.
Боже, как она прекрасна. Ощутить бы ее. Почувствовать. Отдать всего себя…
Попытка повернуть голову. Бесполезно. Тело давно превратилось в неподвластный камень - воплощенную муку.
- Зачем так грустить? - прервали меня шелестящие звуки - Ваша жизнь почти завершена. Вы прошли долгий путь: восемьдесят четыре года - это, простите, большой срок. Пора бы и на покой собираться. А не тосковать о былом - он рассмеялся. - Заметьте, забавно звучит: «на покой собираться».
- Я уже «на покое». Все последние тридцать лет. Так что, мне некуда спешить. - Не сказал, скорее подумал я.
- Ах да. Знаю. Ваша боль. - Остановившееся кресло подтолкнули. Оно закачалось вновь. - Прогрессирующий полиостеоартроз, превративший почти все суставы в камень меньше чем за десять лет. Такое только вы могли схлопотать. Кстати, достаточно было обратиться к врачу не в сорок, а в тридцать, когда почувствовали первые проблемы, и даже отсталая медицина тех лет смогла бы вам помочь. Новедь мы гордые! Не так ли?
- Не вам судить - Все-таки плод воображения. Я решил просто думать в ответ. Говорить практически невозможно.
- Как не мне? Вы мой любимый пациент. Ну или подопытный экземпляр. Это как вам больше нравится. - кресло толкнули еще раз. -Вы, кстати, везунчик. Будь я вашей сестрой, бросил бы вас еще в двадцать девятом, а не перся на север ради родственного долга.
- Я знаю. Не надо меня упрекать. Я ей квартиру завещал.
- Квартиру? Эту халупку вы называете квартирой? Не смешите меня. - Он засмеялся... как-то совсем тихо, легким, издевающимся смехом. - Неужели ты думаешь она ей нужна? Ей восемьдесят два года! Скоро за тобой. Вдогонку.
- Прекрати грубить! – Все-таки я сползаю в старческий маразм или еще хуже - шизофрению. Я закрыл глаза: лучше игнорировать происходящее и попытаться уснуть.
- Не поможет. Успокойся. Ты каждый раз пытаешься сделать вид, что я плод твоего воображения. Поверь, это уже наскучило. Глупо быть таким предсказуемым. – Он замолчал. Исчезли все звуки кроме поскрипывания кресла и стука капель воды по оконному стеклу.
Я прикрыл глаза. Позволил слабости еще больше опутать неподвластное мне тело. Укол обезболивающего, сделанный сестрой, начал действовать, и боль отступила, оставив после себя лишь ноющие обрывки. Раньше в эти моменты я мог двигаться. Такие редкие и столь сладкие прогулки по комнате, возможность посмотреть по сторонам или взять ложку в дрожащую, скрюченную, но, все-таки свою руку. Я уже не помню, что это такое. В памяти нет ощущений.Только образы – расплывшиеся полузабытые образы. Десять лет без движений.
Взаперти. В собственном теле - тщедушном, разбитом и немощном. С атрофированными мышцами и пролежнями до мяса.
Первое время я старался сопротивляться и ненавидел собственную беспомощность: помню, когда разрушились бедренные суставы, я не оставлял попыток пройти хотя бы метр. Кричал от боли, рыдал от злости на самого себя, царапал руки в кровь, пытаясь подняться… но боролся. Неустанно, день за днем, ночь за ночью. Я знал, что смогу победить. Верил, что сдаваться нельзя. Не слушал никого и продолжал.
Но если организм не признает вас, ноги и руки теряют подвижность, поворот головы - пытка длиной в час, а отказывающая нижняя челюсть практически лишает возможности нормально есть и говорить, - сложно оставаться сильным.
Честно говоря, я даже не знаю, что меня сломило – памперсы для взрослых и время, проведенное в запахе собственных испражнений или пролежни по всему телу, воспаленная кожа и протирающая их, обливающаяся слезами восьмидесятилетняя мать.
Никто не хочет быть обузой. Я тоже не хотел и больше всего в жизни этого боялся. Бог, видимо, тот еще шутник: он любит превращать наши потаенные страхи в реальность. На мне он оторвался в волю. Двадцать лет в камне, словно статуя. Извращенная пыточная для меня и родственников.
Я знаю, что они ждут моей смерти. Я сам жду. Меня итак почти не стало – кожа и кости.
Смерть в данной ситуации - лучшее решение.
И как бы ни плакала сестра у моей кровати, как бы ни убеждала себя и меня в том, что я нужен ей живой, как бы ни рассказывала освоей жизни, о том, что ей всегда есть с кем поделиться проблемами, ни вспоминала о нашей молодости, я знаю, что когда умру – она вздохнет с облегчением.
Я тоже обрадуюсь, когда почувствую приближение этой чертовой старухи с косой и обязательно упрекну ее за опоздание…
- Бла-бла-бла! Тонна соплей. Таким ты мне нравишься больше всего. Слабый сломленный нытик, жалеющий себя круглыми сутками – он взял заспинку стул в дальнем конце комнаты и потащил его в мою сторону. Ножки стула, царапающие паркет, неприятно заскрипели. – Чего жалеть-то? За что боролись, как говорится, на то и напоролись.
Он поставил стул справа от меня и громко, демонстративно сел. Я попытался, скосив взгляд, рассмотреть его – годы, проведенные в одном положении, научили меня улавливать любые детали краем глаза, лишь бросив взгляд. Рядом, закинув ногу на ногу, сидел мужчина. Худощавый, невысокий; в черном плаще и классической шляпе. В руках он держал что-то похожее на трость.Точнее он размахивал ей, пытаясь точными короткими ударами сбивать листья с финиковой пальмы, растущей в кадке в углу.
Смотрел он в противоположную мне сторону, поэтому лица разглядеть не удалось.– Интересно кто он? Голос так знаком.
- А-а-а. Начинаешь задумываться. Голос-то действительно знаком. – Он хмыгнул, отставил трость, сунул руку в карман, вытащил оттуда пачку «Принца» - того самого, давно забытого вкуса далеких девяностых, и, повернувшись ко мне, резко протянул мертвенно бледную руку с открытой пачкой вперед – Курить хочешь? Знаю, ты любил.
Я вздрогнул. На меня смотрела пустота, черная бездонная, но одновременно живая пустота там, где должно было быть его лицо. Так, наверное, выглядит вечность в те редкие моменты, когда она заглядывает в тебя.
Меня окутал страх. Настоящий спирающий дыхание животный страх. К горлу подкатил комок, губы задрожали, из груди раздался булькающий всхлип, а на глаза стали наворачиваться слезы.
- Ты пришла за мной – смог лишь прохрипеть я – Как давно я тебя ждал. Господи, спасибо!
Странные ощущения – смесь страха, боли и облегчения. Я давно желал умереть, так как устал мучиться и терпеть непереносимую боль, но столкнувшись со смертью лицом к лицу, я испугался. Мне стало безумно страшно. Как и, наверное, любому, стоящему на пороге вечности.
- Забери…
- Стоп, дедуля. Хватит. – Он прервал меня. Поднялся состула, подошел к окну и, широко расставив ноги, встал прямо напротив, сжав руками трость так сильно, что побелели и без того бледные костяшки. Черные полы плаща доставали почти до пола. Человек без лица как дамоклов меч навис надо мной – бездонная тьма внимательно смотрящая на тебя. – Я, по-твоему, похож на бабу? Какая я, к чертовой матери, смерть? Твой заплывший жиром от бездеятельности мозг, похоже, совсем отключился. Я – не она. Честно говоря, даже не знаком с ней. Я твое персональное наваждение – личный крест. А ты – моя забава, развлечение, игрушка, мышка в лабиринте… выбирай, что больше нравится, кстати, я не дам тебе уйти, не попрощавшись!
- Но если еще не время, если ты не по мою душу, тогда кто ты и что здесь делаешь?
Он повернулся, начал расхаживать вдоль окна, постукивая тростью по раскрытой ладошке и едко произнес – Торговец краденым. Там беру, тут продаю. Все довольны. Кроме тебя, почему-то. Ты вечно отказываешься, придумывая нелепые обоснования. Я уже и златые горы тебе сулил, и экскурсии в светлое будущее устраивал, а ты все нет, да нет: «Не хочу, не могу». Придурок!
- Извините, но я не понимаю, какая торговля, какие предложения. – Я удивленно скривил губы и развел руки в стороны, точнее представил, что развел…
- Здесь не чего понимать. Вспоминать надо. Ты поразительным образом каждый раз все забываешь. Самоблокировка сознания какая-то. Боишься меня что ли? – он засмеялся – Теперь расхлебываешь. Такой жалкий, неподвижный, всеми забытый и презираемый. А если бы согласился – помирал бы сейчас с почестями!
- Все равно не понимаю. Вы что продаете?
Он глубоко вздохнул, пытаясь звуком выдыхаемого воздуха показать свое разочарование – Не повезло мне с тобой. Удачу я продаю. Обычную человеческую удачу. Я тебе объяснял уже. Давай, вспоминай. У одних забираю, другим продаю. Помрешь, буду твою распродавать. – Он ухмыльнулся – устрою файнал сэйл! Что-то из разряда «купи три килограмма по цене одного». Как тебе слоган? Нравится? Дарю!
Я почти успокоился. Когда безумие принимает такие необычные формы, по крайней мере, можно радоваться, что не будет скучно. Конечно я понял, что в комнате никого нет: я разговариваю сам с собой, но мне так не хватало общения в последние годы.
- Спасибо, но я обойдусь. Без ваших слоганов, удачи «по пять, но большой» и, наверное, Вас.
- Ты мне каждый раз это говоришь. Потом живешь жизнью неудачника. Успеха не добиться без определенной доли везения. Из раза в раз отказывая мне, ты себя этого везения лишаешь. Пойми же ты, у тебя ни чего не было, и сейчас ничего нет. И виноват в этом ты сам. – Он поднял трость и начал крутить ее перед собой, словно разглядывая. – Объясни мне, зачем были нужны эти годы тяжкого труда, бесплотных усилий и бессонных ночей, чтобы в итоге подорванное здоровье окончательно лишило тебя всего и приковало к постели? А согласился бы на мои услуги – лежал бы сейчас в шезлонге на Лазурном берегу!
Он захлопнул полы плаща, отошел от окна и встал позади меня, так что я видел лишь его отражение на оконном стекле. Он в очередной раз подтолкнул кресло, оно закачалось, мерно поскрипывая.
- Я ни о чем не жалею. Об одном жалею только – что не умер двадцать лет назад. Но это не от меня зависит. Мне восемьдесят четыре, мне уже ничего не нужно, кроме покоя. Я вполне готов отдать себя вечности. И если ты мне в этом не можешь помочь – нам не о чем больше разговаривать. – Я перестал пытаться произносить слова и вел с ним мысленный диалог. Человек без лица вполне понимал меня, что лишь подтверждало версию о расстройстве психики.
- Жалею – не жалею. Не важно – кресло толкнули вновь – Знаешь, я почти отчаялся чего-то от тебя добиться и даже решил бросить это бесперспективное занятие. Но, ты тоже должен понять меня,- я связан определенными обстоятельствами и так или иначе, я добьюсь от тебя этого чертового согласия на сделку.
- Нет. Не добьешься – эту фразу, несмотря на боль, я попытался произнести. - Уходи. И никогда больше не возвращайся. Дай мне прожить остаток жизни без бесполезных и ненужных попыток представить «что было бы, если бы».
- Вот, уж нет! Ты мой. - Он зашипел как змея и с ненавистьюв голосе продолжил – Или ни чей.
- Нет!
- Да! – выкрикнул он, взял трость в обе руки, перекинул ее через мою голову и начал душить.
Я захрипел и застонал одновременно, задрожал. Сопротивляться невозможно – я не мог пошевелить даже рукой. Он давил все больше, в глазах потемнело, тело начало биться в агонии, странной агонии умирающего камня, когда из-за невозможности двигаться, по телу проходят лишь волны дрожи, с каждым разом становящиеся сильнее.
- Боже, оказывается он настоящий… - последняя осознанная мысль. Я уже ничего не видел и почти ничего не чувствовал. Тело еще пыталось бороться – оно отчаянно хотело жить, пыталось кричать, звать на помощь. Потом хрустнул ломающийся кадык…
Свет погас.
…
- Бабушка, баба! – голос в темноте – Кажется, дед Илья умирает…
…
- Милый братик, ты теперь свободен...
…
Темнота. Вязкая теплая тьма. Бесконечный туннель. Невозможно дышать, думать, чувствовать.
Ничего.
Свет. Где-то там в конце. Белый. Яркий. Манит. Хочу туда.
Боже. Вот значит, как оно выглядит.
Вперед. К свету. Хочется дышать, но не получается. Может, потому что меня нет? Бежать. Бежать вперед от тьмы. Скорее.
Свет. Яркий и холодный. Всюду, вокруг. Тьма кончилась. Холодно.
Он есть! Он рядом. Он держит меня. Огромные теплые руки. Руки Бога. А я не верил…
Хочется кричать от радости, кричать от того, что рядом с ним, раствориться в этом ярком светлом небытие, забыть все…
А-а-а!..
***
Детский крик прорезал тяжелую атмосферу родильной палаты. Сергей Александрович улыбнулся и посмотрел на Татьяну. Она лежала, откинув голову и тяжело дышала. По ее лицу и плечам текли струйки пота. Губы были надкусаны, а из правого уголка рта сочилась кровь.
- Видите, а Вы боялись – постарался успокоить ее врач – Все прошло вполне обыденно. Немножко усилий, не без боли, но вы прошли через это. У вас мальчик! Визуально полностью здоров. Поздравляю!
Он поднял кричащего ребенка на руках и поднес его к матери.– Сейчас мы выполним все стандартные процедуры, Андрей, - наш помощник акушера, отвезет его в комнату новорожденных, это буквально двадцать-тридцать минут. Обмоем вас, переведем назад в палату, и там уже будете вместе с сыном ждать выписки.
- Спасибо, Вам. Вы очень добры. Я искренне рада, что меня вел такой отзывчивый человек. – Татьяна попыталась приподняться.
- Лежите. Не тратьте силы. Вам надо отдохнуть. – Сергей Александрович нежно похлопал Татьяну по плечу, и пошел к столу с влажными полотенцами.
Помощник положил ребенка в люльку, выкатил из палаты и повез его в сторону комнаты новорожденных.
- Имя-то сыну уже выбрали? – Сергей старался поддерживать разговор с молодой мамой, дабы не дать ей отключиться после стресса, вызванного родами.
- Ага – выдохнула Татьяна – Ильей назовем. Думали не долго, решили,что это имя ему подойдет.
- А откуда вы знали, что подойдет? Были настолько уверены, что родится мальчик?
- Знаете, доктор – Татьяна улыбнулась, правда получилось как-то вымученно, - Мы с мужем были на сто процентов уверены, что будет мальчик.
- Это радует. Значит парень везунчик. – Сергей подошел к Татьяне и начал вытирать ей лицо полотенцем.
***
«Мани… мани… мани» - Напевая мелодию популярной шведской группы, Андрей катил люльку с ребенком по коридору. Он смотрел на младенца и улыбался. Ребенок сопел: он почти уснул, посасывая палец.
Перед входом в комнату новорожденных помощник акушера на секунду остановился и наклонился над люлькой, в стеклянном колпаке, ее накрывавшем отразилось лицо Андрея - вытянутое, бледное, со спадающими почти до подбородка прядями волос и пустыми бездонными, черными глазами, в которых, казалось, жила сама вечность.
Андрей хмыкнул, скривил губы в полуулыбке, наклонился еще ниже к ребенку, и словно боясь, что кто-то услышит, прошептал – Ну что, Илюха, продолжим?..
Затем выпрямился, и радостно насвистывая привязавшуюся мелодию, закатил люльку в комнату.