Л. Андрееву
Слепящий свет софитов, букеты цветов, улыбки, блеск в глазах - как часто он видел этот сон...
Он служил в маленьком захолустном театре со скрипучими половицами, заплатанным красным занавесом и запыленными зеркалами в фойе. А ведь каким чудесным актером он был? Настоящим, каких редко видит свет, актером с большой буквы. И как был ангельски красив?
Все началось с того, что он получил роль. Нет, это была не роль сильного красивого человека, великой личности, способной будоражить и воспламенять сердца. То была роль в бездарной пьесе провинциального драматурга, роль отвратительного мерзавца, какого еще не видел свет. И он стал играть, играть самозабвенно, великолепно. Как он менялся при выходе на сцену? Куда девалась его прежняя красота? Лицо вытягивалось, глаза тускнели, губы искривлялись, создавая страшно неприятную гримасу. Каждое его движение, каждое слово становилось безобразным, омерзительным. И он был освистан, зритель возненавидел его. И более не было новых ролей, ни сильных личностей, борцов с несправедливостью, ни слабых, ничтожных, маленьких человечков. Он играл лишь одну ненавистную роль. Его не любили ни публика, ни режиссер, ни другие актеры, но он продолжал играть. Будто даже бездарный постановщик понимал, что перед ним великий мастер, которого не смогут превзойти еще долгое время. А он не разу не получил ни цветочка, ни благодарного взгляда, и каждый раз, выходя на сцену, молил Бога быть выслушанным до конца. А раз в него прилетел камень, самый обыкновенный серый, с неровными краями, из тех, что во множестве можно отыскать у края дороги. Но он продолжал играть. И какие адские муки, какую боль он испытывал каждый раз. Он чувствовал, как от нехватки воздуха сжимается грудь, чувствовал невыносимую, режущую головную боль и в сердце тот серый камень, который больно ударялся о стенки, острыми краями резал живую ткань и постепенно замедлял его биение. И как бы ни хотел остановиться актер, раз и навсегда покончить с этой омерзительной ролью, покинуть театр и покончить с этим раз и навсегда, выкинув прошлое из памяти, что-то, он сам не знал что, не отпускало его. И он продолжал выходить на сцену, всматривался во враждебные лица и страдал все больше и больше.
И однажды в темном зале среди множества взглядов он увидел один, отвратительный и невыносимый. Актер ненавидел и понимал его, он понимал все мысли и чувства его обладателя, недостойные, мелочные, ужасные, но единственный видел в нем еще что-то неподвластное человеческому разуму, предающее силу и легкость. Наверное, еще никогда он не играл настолько великолепно, так легко и самозабвенно...
Он был прекрасным, гениальным актером, но никто не замечал его гения. Никто не любил его. А он страдал, но было в этом страдании что-то такое, чего не хватает счастливым и гармоничным натурам.
Опустился занавес, зажегся свет, актеры вышли на поклон. И повторилось все тоже, что было уже тысячу раз, на протяжении многих лет: свист, крики и пританцовывающий камень в сердце. Толпа негодовала. Молчал лишь один зритель, и не было в его лице уже той отвратительной краски, того столь поразившего актера взгляда, все черты будто сгладились и смягчились. И актер понял: ради этого он готов тысячу раз выходить на эту осточертелую сцену, терпеть унижение, боль. Какими же мелочами показались все его переживания, неудачи? И камень замер и стал невесомым. И не зря он продолжал играть.