ТРЕТЬЯ ПОХОРОНКА
9 мая 1975 года я по традиции отправился к СВЯТЫНЕ – ВЕЧНОМУ ОГНЮ, чтобы отдать долг павшим в той страшной войне. В преддверии 30 – летия ПОБЕДЫ, в обществе ходили упорные слухи о том, что реабилитируют Сталина. Верил в это и я. Но реабилитации не случилось и очень многие, если не сказать большинство, этим были сильно разочарованы.
Возложив цветы, я не спеша шел по аллее, погрузившись в свои воспоминания о войне : два с половиной года оккупации, потеря отца и матери, беспризорничанье – вспомнить было что, да и до сих пор осталось.
Гремела музыка, веселые, радостные люди потоком шли к ВЕЧНОМУ ОГНЮ. Уже на выходе из парка, я заметил одиноко сидящего на скамье человека. Я подошел и сел рядом. Он не обратил на меня никакого внимания.
- Сколько пожилых людей, особенно женщин, плачут у ВЕЧНОГО ОГНЯ, - обратился я к соседу по скамье
- В сорок первом надо было плакать, - жестко ответил он.
- Плакали и в сорок первом, - пытался поправить его я.
- В сорок первом мы не столько плакали, сколько пели «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов» .
Настроение у меня было праздничное, ссориться не хотелось, хотя я мнения своего нового знакомого и не разделял. - Познакомимся, что ли, Кирилл, - назвал он себя.
- Игорь, - представился я..
С этого дня нас связывала сКириллом теплая дружба до самой его смерти в 1985 году. Умер он от так и не заживших фронтовых ран. Кирилл был очень красивый внешне человек. Рост 180 см. , широк в плечах, подтянут. Простреленное пулей навылет( в одну щеку вошла, в другую вышла) лицо, шрамы не портили. Локтя левой руки у Кирилла не было, он был раздроблен минным осколком, но этого заметно не было. Внешне рука выглядела обычно. На левой ноге было незаживающая рана, от которой он в конечном итоге и умер.
Каждый горд Кирилл ложился в госпиталь, где извлекали осколки, которыми было нашпиговано его тело. За многие годы нашей дружбы, мне почти ничего не удалось «вытащить» из него о войне. И только в первый день знакомства, при сильном давлении моем и его матери Марии Федоровны, нам удалось разговорить Кирилла. Его рассказ, с добавлением отдельных эпизодов его мамой, я постараюсь передать, мой читатель, близко к тексту рассказчика, может быть с небольшой художественной обработкой. Если допущу неточности, прошу меня простить.
Все началось с кратких воспоминаний Марии Федоровны.
В 1924 году родила сына. Жили мы в Москве. Мой муж был главным инженером одного из крупных заводов столицы. И когда началась война, мы были эвакуированы в Куйбышев. Оттуда Кирилл ушел добровольцем на фронт. Я бежала за вагоном, который увозил наших сыновей , вчерашних школьников, на войну. Последнее, что я услышала это крик моего сына : «Мама! Мне здесь хорошо!».
***
Мы выпили за ПОБЕДУ по стакану водки, на меньшую дозу Кирилл не согласился.
- Ну, что. Давай, вспомни что – либо о войне, - обратился я к Кириллу . Он долго молчал, потом, выпив еще сто граммов, начал:
- Ладно, раз такое дело, расскажу за что моя мама третью похоронку получила: « Мы стояли в обороне. Ночью часа в три чего – то тревожно стало, проснулся, решил проверить посты. Я тогда командовал взводом, в чине лейтенанта. Выхожу из землянки, иду вдоль траншей. Все нормально. Тихо.Немцы тоже спят. Подхожу к пулеметной точке: один боец за гашеткой пулемета бодрствует, другой отдыхает. Пулеметная точка устроена так: перпендикулярно окопу отрыта ниша, верх ее застилается досками, на них устанавливается пулемет, а в нише, под настилом, образуется укрытие. Один из расчета в этом укрытии отдыхает, другой за пулеметом, потом меняются. Ну, я тому, что бдит за пулеметом говорю: «Давай лезь в укрытие, отдохни. Я подежурю. Он и полез. Я локтями на доски облокотился, любуюсь ночью. Тишина. Звезды на небе громадные. Светят так, будто в последний раз. Только они, да свет редких ракет разрывают первозданную тьму. Ничего более не нарушает покой этого мира. Нарушает этот покой лишь одна вещь – ВОЙНА! Так я стою за пулеметом, мечтаю и вдруг смотрю, с той, немецкой стороны, в нашу сторону движется цепь людская. Я беру на мущку идущего впереди и первой же очередью, как я потом узнал, убиваю его. И в ответ на выстрелы слышу отборный русский мат. Приказываю: « Оружие положить. По одному с поднятыми вверх рукам, подходить!». От стрельбы поднялся мой взвод, да и весь батальон. Прибежал комбат. Давай разбираться. Оказывается, произошло вот что: « Соседнему батальону была поставлена задача ночью выдвинуться на нейтральную полосу, отрыть там наблюдательный пункт, оставить наблюдателей и вернуться. Лейтенант, которому было поручено выполнение этого задания болел куриной слепотой, но признаться в этом не осмелился, дабы его трусом не посчитали. И вывел двенадцать человек на меня. Заблудился. Я его первым и уложил.
Мой комбат, когда понял в чем дело, выдрал из кобуры пистолет и начал орать: « Скидавай шинель, вылазь на бруствер!». Ни на какой бруствер я, сам понимаешь, не полез, в штрафбат загремел. По уставу положено было предупредить: «Стой! Стрелять буду!». Я не предупредил.
***
Окончив рассказ, Ингвар закурил, заглянул в пустую бутылку: « Сбегаю – ка я еще за пузырем». Никто возражать не стал . Ингвар ушел, а Конкордия Федоровна продолжила СВОЙ рассказ:
- Вы знаете, Игорь, в 1944 году, ранней осенью, рано утром раздается стук в дверь. Я открываю дверь, передо мной стоит девушка – почтальон вся в слезах и протягивает мне конверт – похоронку. А слезы заливают ее лицо. А я смеюсь, буквально хохочу. Девушка, видимо, решила, что я спятила, бросила похоронку и бежать.
- Да жив мой сын! – криком остановила я ее. – Жив. Поехали. И мы поехали к Кириллу в госпиталь, где я его нашла еще в октябре 1944 года. Вот ведь какие бывают случаи. А ведь это была третья похоронка за войну. Каково матери, несколько раз хоронить сына.
Тут вернулся Кирилл, выпили еще за его фронтовых друзей, и, по моему настоянию и просьбам матери, он продолжил свой рассказ: «Да, так я волею судьбы, попал в штрафбат. В августе 1944 года года под Резекне и была эта самая первая кровь. Против нас стояли власовцы. В плен мы их не брали, да они не сильно – то сдавались. Наш комвзвода, Пашка Бойцов, поднял нас в атаку призывом: «Вперед, мародеры! Вас ждут часы и зажигалки!». И мы поднялись в атаку. Передо мной оказался громадный мужик, скорее всего он он был не такой уж громадный, но в атаке все враги большие. Мы на мгновение остановились друг перед другом и в это время с крыши домика, на которой сидел немец, в нашу сторону полетела граната с длиной деревянной ручкой. Она упала между нами. Раздался взрыв.
Я пришел в себя. Лежу на спине. Пошевелил руками – шевелятся. Приподнялся на руках, впереди, метрах в двухстах немцы. Ходят, переговариваются. Я кое – как перевернулся на живот, приподнял голову, вижу , метрах в тридцати колодезный сруб. К нему я и пополз. У колодца я перекинул тело через сруб, сел в ведро и рухнул в колодец. Дошел до дна, воды оказалось по пояс, смотрю, плавает доска. Я кое – как укрепил ее в углу, вскарабкался на это сооружение и потерял сознание. Пришел в себя, когда что – то обрушилось на меня с верху. Это на колени мне упал наш убитый солдатик. В верху слышалась стрельба и рев массы людей, идущих в атаку. Это не было ура, это был вой народов Советского Союза.
Я полез в карман шинели лежащего у меня на коленях солдатика, нашел там кисет с махоркой, газету и немецкую зажигалку. Свернул Козью ножку и закурил. Покурив, достал из кармана гимнастерки соддатскаие документы. Солдатика опустил в воду, а сам по цепи выбрался наверх и потерял сознание. Откуда у меня взялись силы на подъем по цепи, не знаю. Очнулся в госпитале , в Куйбышеве. Там меня мама и нашла. Так что похоронка запоздала.
Все мои армейские грехи перед Родиной были смыты кровью. Только ни наград, ни звания мне не вернули. Надо было куда – то писать, находить каких – то свидетелей. Мы этим заниматься не стали.
От той гранаты, что взорвалась под ним в Резекне, похоже было, все осколки остались в Кирилле. От них он через несколько лет и умер.