- У меня плохие новости для тебя, Ларс.
Фишер вошел в спальню на втором этаже, вульгарно помахивая распечатками с неизвестным пока содержанием. Странно было понимать, что мир не рухнул в то утро, что уже на следующий день Ингвар снова был бодр и даже весел той горячечной веселостью, которую испытывают все люди, привыкшие к крови на своих руках. Ларс жил у него уже несколько недель, не исключая для себя возможности нервного срыва или чего-то в этом роде. Первые дни были мучением для обоих. Ингвар, по видимому, стыдился своего поведения в то утро, и с наигранным добродушием пытался развлечь Ларса бессмысленной болтовней на отвлеченные темы. Ларс подозревал Фишера в употреблении антидепрессантов, и на подобные попытки отвечал односложно, чем, в свою очередь, вызывал аналогичные подозрения у Фишера. Каждый из них зорко следил друг за другом, но ни у кого из них так и не появилось желания поговорить начистоту. Ларсу категорически запрещалось покидать дом. Фишер уезжал рано утром и возвращался поздно вечером, делая работу за двоих. Несколько раз заходила Лина, критически осматривала дом, смахивала пару пылинок, сочувственно смотрела на Ларса и уходила, не желанная в такой сложный для парня период.
Нойвилль никак не мог привыкнуть к тому, что Ганса больше нет. Для него оставались загадкой его причины, он не мог уловить связи, и ему казалось диким, что бывает так. Вот ты сидел с человеком на кухне, пил его пиво и курил его сигареты, а вот он приходит к твоему другу домой в половине пятого утра и вышибает себе мозги. Что-то во всем этом казалось ему нелогичным, странным, Ганс не был похож на парня, способного поступить таким образом из-за пустяка, значит, повод был серьезным. Значит, было что-то, что сделало его жизнь бессмысленной. И, как ни пытался Ларс отделаться от этой мысли, это что-то было крепко связано с Фишером. Усугублял всё и тот факт, что в крови Ганса не было найдено ни алкоголя, ни наркотиков. Это значило, что самоубийство было совершено на абсолютно свежую, трезвую, незамутненную ничем, кроме отчаяния, голову.
В утро, когда Фишер разбудил его «плохими новостями», Ларс как раз пришел к выводу, что оставить это так просто он не может. Он должен был абстрагироваться от ситуации. Должен был взглянуть на нее с другой стороны. Все было предельно просто, такие вещи не бывают сложными, ему не надо допрашивать Фишера, ему не надо разговаривать с ребятами, ему нужно просто хорошенько подумать, и ответ придет сам. Холодный дождь, проникающий в дом через форточку, мыслям не способствовал, Ларс поежился и протянул руку за распечатками. Всклокоченный, не выспавшийся, сонно щуривший глаза, он показался Фишеру уязвимым и абсолютно не готовым к такого рода известиям. Ингвар закусил губу. Забирать распечатки теперь было бы безумием. Рука, протянувшаяся было к ним, привычно улеглась на пояс, теребя пряжку ремня.
Все началось в тот вечер, когда Ингвар проснулся и обнаружил Ларса в своей постели. Не то чтобы он с таким уж предубеждением относился к подобного рода отношениям, не то чтобы он так уж трепетно относился к своему личному пространству. Проблема была в том, что Ингвар совершенно, абсолютно, категорически не помнил ничего, что было после того, как Ганс спустил курок. И причины, по которой он судорожно сжимал кисть Ларса, разумеется, тоже. Фишер осторожно разжал пальцы, высвободился из-под одеяла и ступил босыми ступнями на пол. На спинке стула белело полотенце. Отлично, перед сном он принимал душ. Косой взгляд на Ларса. Нет, Нойвилль в душе не был. Волосы сухие, вместо халата та же одежда, что была на нем, когда он пришел. Следующий шаг. Фишер резко поднялся с кровати и приложил ладонь ко лбу. Голова немилосердно гудела, будто он крепко выпил. Выпил? Вполне возможно. Виски? Коньяк? Сердечные капли? Ингвар потянул носом. Они, родимые. Фишер вышел из спальни и спустился в гостиную.
На журнальном столике чашка с недопитым кофе. Фишер устроился в кресле, закинув ноги на подлокотник, и внимательно уставился на край блюдца. Фишер никогда этой чашкой не пользовался, следовательно, достал ее Ларс. Для Нойвилля Фишер всегда ставил свою любимую кружку, соответственно, кофе предназначалось кому-то другому. Ах, ну да, Ганс же вышиб себе мозги. В его доме была полиция. Господи, полиция. В его доме. Этого еще не хватало. Фишер запрокинул голову и закрыл глаза. Картина выстраивалась примерно следующая. Ганс покончил с собой на его пороге. Скорее всего, он, Фишер, инстинктивно подхватил его падающее тело. Этим объясняется душ и отсутствие одежды на стуле в комнате. Далее следовало большое белое пятно с неизвестной продолжительностью, в течение которого Ларс успел вызвать полицию, напоить гостей кофе, разобраться с формальностями, заставить Фишера принять душ и уложить его спать. Здесь начинались проблемы.
Ингвар закусил губу, пытаясь вспомнить хотя бы что-нибудь. Ганс был самым стабильным из всех, кто находился в его подчинении. Самым восторженным и самым верным. Нет никого вернее человека, который когда-то тебя ненавидел, из ненависти рождается самая сильная любовь и преданность, и Фишер не мог представить себе причины, по которой устойчивый к моральным потрясениям Ганс мог бы так с собой поступить. Ганс чувствовал себя одиноким. Это следовало из рассказа Ларса. Парень полагал себя использованным, брошенным, но все еще слепо следовал за своим кумиром, нет, за своим другом, за человеком, которого искренне полагал таковым. И который искренне полагал таковым молчаливого, замкнутого, обманчиво туповатого Ганса. Фишер вцепился пальцами в волосы и застонал. Как мог он, привыкший вмешиваться во все, даже в то, что никоим образом его не касается, пропустить трагедию у себя под носом? Как тяжело должно быть Гансу было видеть Ларса, с которым Фишер возился чуть ли не интенсивнее, чем с ним самим. Ингвар открыл глаза и щелкнул пальцами. Причина первая. Нойвилль. Но… Фишер сник. Маловероятная, учитывая их разговор по душам и откровенную симпатию Ганса к младшему товарищу. Что могло повергнуть его в отчаяние, что могло заставить его поверить, что смысл жизни потерян, что могло…
- Ты был этим смыслом, идиот, - сказал Фишер самому себе, болтая ногами и глядя в темный потолок. – Ты был смыслом его жизни, потому что ты дал ему все. Что у него оставалось? Что у него оставалось, когда ты бросил его? Только вера в тебя. Что бросило его в отчаяние? Отсутствие веры в тебя. Что ты сделал такого, чтобы его вера умерла?
Внезапная догадка поразила его, и Ингвар замолчал, широко распахнув глаза. Информация. Крупица информации. Ничтожная, если бы Фишер уделял Гансу чуть больше внимания. Он понял бы. Он простил бы. Он помог бы, принял бы. Он был бы рядом, по правую руку, и было бы легче. Но… Информация. Вопрос только в том, как именно Ганс узнал о том, что именно Фишер был тем, кто сообщил полиции о том, где, когда, с какой целью и в каком количестве соберутся его люди. Все было очень просто. Команде нужно было действие, Фишеру нужен был материал, полиции нужна была отчетность. Он организовывал стычку, сообщал в полицию, те платили ему, ловили его ребят, Фишер отдавал ту же сумму, что и получил и прибавлял еще немного за плодотворное сотрудничество. Ребята выходили, озлобленные на «правосудие», «правосудие» заносило случай в отчетность, Фишер получал материал и обработанное пушечное мясо, рвущееся в следующий бой и ненавидящее систему. Вот только преданному Гансу всё это здорово напоминало предательство. Ему непонятны были резоны Фишера. Ему, заочно причисленному им к тому самому «пушечному мясу». Он не желал их понимать, и искренне, по-детски верил в непогрешимость своего вождя, в непоколебимость его идеалов.
Ингвар спрятал лицо в ладонях. Он часто проворачивал такие операции, ловко оперируя информацией, направляя ее по нужным каналам. Не было ни одного звука, не прошедшего через Фишера. Но только теперь он впервые почувствовал себя ублюдком. И, к чести его стоит заметить, что раз этот по совместительству оказался последним. Фишер никогда не страдал излишними угрызениями совести.
Как бы то ни было, вопрос о том, откуда Ганс узнал о делах Фишера, оставался открытым. Вторым вопросом являлось то, как он провел время с самоубийства Ганса до своего пробуждения. Во всех подробностях. Особенно его волновало то, что он сказал. И то, что сказал Ганс. Его последние слова, которые следовало бы запомнить, напрочь вылетели из головы. В памяти всплывали только бледные губы, сложенные в дрожащую улыбку. И тонкие пальцы на спусковом крючке. Поразительно, как секунды умудряются течь так долго и раскладывать неприметное изображение на миллионы мельчайших подробностей. Ганс пришел не потому, что хотел, чтобы Фишер остановил его. Он пришел потому, что Фишер был последним, что Ганс хотел увидеть в своей жизни.
- Ты должен бы быть доволен, - неожиданно для самого себя произнес Ингвар, уверенный в том, что Ганс слышит его. – Кажется, я улыбался, когда открывал дверь.
Но никогда, ни в тот вечер, ни на похоронах, ни через год после… Фишер не попросил прощения.
Последующие дни сложились в лихорадочные действия Фишера по спасению собственной шкуры. Ему не было известно, насколько осведомлен Ларс о причинах самоубийства Ганса. Ему срочно требовалось его отвлечь, Ларс был нужен ему, весь, без остатка, а значит – пришло время для решительных действий. В один из дней, когда Ларс собрался проспать до обеда, Фишер выскользнул из дома, заперев по установившемуся правилу дверь, пересек дорогу и поднялся к Лине. Та ждала его, но у Фишера не было времени на объятья. Он коротко поцеловал ее и быстро прошел в комнату.
- Распечатывай, - приказал он. – Времени мало, мне нужно это сейчас. Печатаешь? Замечательно. Собирай вещи и бегом на вокзал. Хотя нет. Он станет искать на вокзале… Вызывай такси, слышишь? Вызывай такси, я оплачу, я отдам тебе кошелек, черт, только собирайся быстрее.
- К чему такая спешка? – ошарашено поинтересовалась девушка, наблюдая за тем, как Фишер бросает ее вещи в чемодан.
- У меня проблемы, и если я не решу их сейчас, ты никогда не увидишь нашу комнату в большом и уютном доме с камином, - с нервной улыбкой ответил мужчина. – Иди ко мне, моя маленькая.
Лина нырнула в его объятья, затаилась в сильных руках. Сердце Фишера билось рвано. Опасно. Лина подняла голову, поцеловала его в подбородок, подхватила чемодан, подумала, поцеловала в щеку и выбежала из квартиры. Ингвар забрал распечатки и вышел, оставив дверь открытой. Это должно было отвлечь Ларса. Просто обязано было.
- У меня плохие новости для тебя, Ларс.
Фишер напряженно следил за выражением лица Нойвилля, погрузившегося в чтение. Ларс перечитывал каждую строчку по несколько раз, не желая верить в реальность написанного.
- Ого, - сказал он ближе к концу последней страницы. – А со мной, знаешь, никогда так не было.
Ингвар почувствовал укол совести, больше напоминающий нежное дуновение ветра самолюбования. Ларс отложил распечатки и уставился в окно. Взгляд его был лишен всякого смысла. И, вопреки расчетам Фишера, Нойвилль не вскочил с места и не бросился выяснять отношения с невестой. Он просто сидел на кровати, бессильно сложив руки на коленях, и смотрел в окно.
- Я так понимаю, она уехала, - скорее сказал, чем спросил Ларс.
- Только что. Я не счел нужным ее задерживать.
- Правильно. Хорошо, когда все все понимают и исключается возможность возникновения обостренного конфликта.
- Тебе недостаточно того, что она по сути окунула тебя в лужу дерьма? – Фишер вопросительно изогнул бровь.
- Ты предлагаешь мне окунуть ее туда же? – бесцветно откликнулся Ларс. – Я люблю ее, Ингвар. Я никогда не смогу полюбить никого, кроме нее. И если она решила, что так будет лучше – что ж, я не имею права ей мешать.
- Поступай как знаешь.
Фишер пожал плечами и развернулся, чтобы выйти из комнаты, но Ларс окликнул его.
- Пожалуйста, побудь со мной еще немного, - попросил он. – Теперь… Кроме тебя у меня никого нет.
- Я только схожу за виски, - улыбнулся Ингвар, покидая комнату.
Ларс сидел, тупо глядя в дверной проем. Распечатки жгли руки, и он встал, чтобы порвать их и выбросить в окно. Холодный ветер отрезвил, бросил капли дождя в лицо, Ларс встряхнулся и закрыл окно, с удивлением отмечая, что стоит, закутанный в теплый плед. Фишер стоял рядом, потягивая виски с колой и отрешенно глядя на серое небо Гамбурга. Его левая ладонь лежала на плече Ларса, наполняя его теплом и счастьем от того, что в такой момент он не один. Он никогда не будет один. Кубик льда в бокале Фишера треснул. Ларс улыбнулся и взял в руки свой
Теперь уже сложно было понять, с чего все началось. И, сидя на мокрой лавочке, под проливным дождем, Ларсу легче было бы ответить, как все закончилось. И, если бы кто-то спросил, он ответил бы – «быстро». Он совершенно не так все это себе представлял. Хотя… Возможно, причина в том, что именно этого Ларс не представлял? Никогда. Он просто шел по дождливому городу, петляя по подворотням, ища расправы над самим собой, не находя, зверея, остужаясь под дождем, зверея оттого еще, что холодно и мокро… Он все-таки рванул на вокзал. Стоял там, дурак, с букетом лилий под проливным дождем. Ждал. На каждую похожую девушку бросался. И шел теперь с букетом оживших под дождем цветов. Остановился. В окне Лотара горел свет.
- Что же ты не поехал с ней, сволочь? – подумал Ларс вслух, открывая скрипучую дверь и входя в чистый подъезд.
Лотар открыл сразу, будто ждал. «Конечно, ждал, как же еще», - решил для себя Ларс, улыбаясь, но не протягивая руки.
- Ларс, - искренне обрадовался его бывший друг. – Вот уж не думал, что ты зайдешь! Я заходил к вам, но Лины уже не было, и я…
- Не впустишь меня в дом? Я промок до нитки.
- Ой, прости, проходи, конечно!
Лотар круто развернулся на пятках и унесся в комнату за тапочками. Ларс прошел следом. Остановился в дверях. Лотар ползал по полу в поисках тапок, закатившихся, видимо, под кровать.
- Ло, - позвал Ларс дрожащим отчего-то голосом.
- Подожди, Ларс, один уже нашел!
- Ло…
- Да погоди ты, никуда я не убегу!
- Ло!
- Да что тебе…
Лотар задохнулся от острой боли, вспыхнувшей под ребрами. Нелепо взмахнул руками, падая, вцепился в куртку Ларса, поднял на него непонимающий взгляд, закашлялся, харкнул кровью, глухо осел на пол, зажав рукой рану.
- Не смотри, - прошептал Ларс, сжимая букет и с ужасом глядя на рукоятку ножа Фишера, что он носил с собой со стычки у рынка. – Не смотри. Не смотри. Не смотри. Не смотри на меня!!!
Лотар протянул руку, пытаясь что-то сказать дрожащими губами. В глазах вспыхнуло понимание, они силился издать хотя бы осмысленный звук, но выходило только сдавленное бульканье. Ларс пнул его, вгоняя нож еще глубже, Лотар застонал, умоляюще глядя на Нойвилля, вцепившись в рукоять ножа дрожащими, окровавленными пальцами. Ларс ударил снова. Со всех сил. Лотар упал, коротко вскрикнув, ударившись об угол прикроватной тумбочки и раскроив себе череп. В его глазах еще светилась мольба и понимание, которое казалось Ларсу оскорбительным. Тело дергалось, не контролируемое больше Лотаром. Глаза жили. Глаза смотрели. Дождь стучал в закрытое окно. На кухне кипел чайник. Глаза Лотара потухли, и Ларс с отстраненной брезгливостью осознал, что все это заняло не больше пяти минут. Нойвилль бросил букет лилий на тело Лотара и стремительно покинул квартиру.
Теперь уже сложно было понять, с чего все началось. И, сидя на мокрой лавочке, под проливным дождем, Ларсу легче было бы ответить, как все закончилось. И, если бы кто-то спросил, он ответил бы – «быстро». Он совершенно не так все это себе представлял. Хотя… Возможно, причина в том, что именно этого Ларс не представлял? Никогда. Нойвилль закричал, напугав проходящую мимо пожилую пару, спрятав лицо в ладони и заплакав навзрыд. Он только что убил Ло. Что бы тот ни натворил, он все еще оставался его другом. Наверняка все можно было объяснить, наверняка можно было все понять, он слишком идеализировал Лину, вполне возможно, она сама соблазнила Ло, а тот просто не устоял… Удивительно, как много оправдательных мыслей появилось в голове Ларса только теперь, когда его синеглазый друг лежал в собственной спальне с ножом под ребрами и пробитой головой. «Я в крови, наверное, весь», - настигла Ларса запоздалая мысль.
- Ингвар…
Дрожащий, безжизненный голос в трубке.
- Да? – Фишер с раздражением взглянул на красный сигнал светофора и погладил руль. – Ларс, это ты? Где ты?
- Я… Я недалеко от дома Лотара. Ингвар… Забери меня…
Фишер не знал, что заставило его посмотреть налево. Через дорогу, на лавочке, не прикрытой навесом, сидел парень. Сгорбившейся как от желудочных коликов. Его плечи дрожали, а в трубке слышались всхлипы. Фишер резко развернул машину, рискуя попасть в дтп или схватить штраф. Остановился. Вышел. Медленно подошел к Ларсу. Он все еще держал мобильник у уха.
- Забери меня, - повторял как заведенный, всхлипывая и пряча лицо.
Ингвар раскрыл зонтик и с интересом взглянул на Нойвилля. Он знал о романтичном и довольно ранимом складе характера своего подопечного, но не мог предположить, что тот настолько расклеится. Неладное заподозрилось, когда взгляд цепануло что-то неестественное в облике парня. Фишер наклонился и прищурился – очки он забыл дома. Темная куртка Ларса пошла бурыми пятнами.
- Где тебя так угораздило? – шутливо поинтересовался Фишер, раскачиваясь с пятки на носок.
- Я… я… я…
- Поскользнулся и упал в мусорный бак? Подрался? Стащил куртку у бомжа?
- Я… убил Ло.
Раскрытый зонтик с металлическим отчего-то звуком упал на землю. Дождь усилился, похоронив слова, готовые слететь с языка. Ларс поднял голову, подставляя лицо дождю, глядя с надеждой в потемневшее лицо Фишера. Уголки рта мужчины неудержимо ползли вниз, почти черные глаза внимательно смотрели на парня, он был почти страшен сейчас. Ларс протянул руку. Поразмыслив, Ингвар принял ее, и помог ему подняться.
- Сейчас я отвезу тебя домой. Ты примешь ванну и ляжешь спать. Именно ванну, тебе надо согреться. Перед сном ты выпьешь чай с молоком. Ты будешь спать долго. А когда я вернусь, мы с тобой больше никогда не будем об этом говорить. Ты не будешь говорить о Гансе. Я не буду говорить о Лотаре. Ты больше не вернешься в свой дом. Хотел ты этого или нет, но сейчас ты начал свою новую жизнь, Ларс. Собственно, ты шел к ней еще с того момента, как попал в больницу. Теперь дороги назад нет. Ты не попадешь в тюрьму. И я позабочусь о том, чтобы тебя не терзали кошмары. Ты знаешь, чего я хочу от тебя взамен.
Ингвар не спешил возвращаться в машину. Решение должно было быть принято именно сейчас, и он едва сдерживал себя, чтобы не улыбнуться. Все складывалось именно так, как он хотел, за исключением, пожалуй, того, что смерть Лотара не входила в его планы, и способность Ларса на убийство близкого человека ставила под сомнение остальные факторы безупречного плана. Но об этом можно было подумать потом, на досуге, сейчас же Ларс семимильными шагами рвался в клетку, им же самим для себя созданную.
- Я ведь уже говорил тебе, - с нетвердой улыбкой ответил Ларс. – Что для меня счастье работать с тобой.
- Хорошо. Я дам тебе время, чтобы привыкнуть. Тебе надо успокоиться. Со временем ты заработаешь на отдельную квартиру, или вернешься в свою, или, возможно, я подыщу тебе что-нибудь, а потом…
- Нет.
- Прости? – Фишер вопросительно изогнул бровь.
Ты не имеешь права говорить мне «нет», ничтожество, ты не имеешь права спорить со мной, не имеешь права открывать рот в моем присутствии…
- Ганс застрелился. Следовательно, его место займу я. У тебя нет больше идиотов, которые пойдут за тобой, что бы ни случилось. Все, что было у него, дал ему ты. Я не хочу, чтобы у меня было хоть что-то, что можно было бы хотя бы с натяжкой назвать своим. Потому что если я потеряю это, так больно мне уже не будет.
- Эй, Ларс, - Фишер потрепал его по мокрым волосам и рассмеялся. – Я не рабовладелец. Ты мой друг. Прости, если мои слова относительно того, что мы должны друг другу показались тебе оскорбительными.
- Ты – последнее, что у меня есть, Ингвар, - твердо сказал Ларс. – Последнее, что у меня есть.
До конца пути они не проронили больше ни слова. Фишер смотрел на дорогу, изредка поглядывая на Ларса. Ларс смотрел в окно. Сомнения в его сердце множились. От одной только мысли о взгляде глубоко синих глаз. Взгляде человека, который совершенно искренне не понимает, за что…