Борис Бельский "Игра краплеными картами" - http://proza.ru/2007/05/03-163.
Предложенный автором текст, по прочтении, считать самостоятельным, оконченным произведением оснований немного.
В самом тексте существует ряд отсылок на факты и обстоятельства, имеющие существенное значение, но недоступные читателю. О сюжете, если коротко: догадаться можно. Фабула – да, сюжет – больше нет. Герой (откуда, кто, зачем?) садится в поезд, в спальный вагон, едет с юга, везет в издательство роман собственного сочинения, в купе его попутчиками становятся Достоевский и отражение великого писателя. Карточная игра, смешение реальности и фантасмагории, сна и яви, прозрения и сомнений. Можно сказать, что и сам текст – подборка игр: формой, игра с источниками, игра в аллюзии. Подобные игры, стоит увлечься ими, не проходят без ущерба содержательной стороне.
Определять произведение композиционно не возьмусь – по той же причине – оно не окончено, это скорее этюд, набросок.
Тема прочерчена, но собственной идеи автор не предлагает. Степень условности – необычайно высокая. Символизм – предельный. Следует отметить, как черту положительную, отличное, на мой взгляд, чувство ритма. Проза ритмична, темп – выдержан. Но и здесь есть нюанс: автором, судя по всему, избрана, как средство – стилизация. Однако, четкой и ясной от этого – авторская мысль не стала. Замысел, если и был – воплощенным пока назвать нельзя. При таких условиях стилизация, точнее попытка ее воплотить – только заглушает истинный авторский голос. Манера исполнения становиться темой произведения.
Стилистика. Некоторые замечания в форме комментария:
"Потолок тонул в мягком полумраке, и из него время от времени нервно выныривали лямки и шнуры дорожных сумок. Воспоминание о море постепенно улеглось…" - Если под воспоминанием о море понимается "мягкая волна" (а других воспоминаний по этому поводу в тексте нет), то, что оно именно постепенно улеглось, найдено удачно. Однако же соседство мягкой волны и мягкого полумрака – удачно не вполне. Во-первых, повтор прилагательного на коротком отрезке, во-вторых, определение полумрака, как мягкого – излишне. Выбор прилагательного штука тонкая, и в данном случае правомерен вопрос о где-то существующем (где – известно автору) грубом полумраке. Автор встречал грубый полумрак? Излишнее прилагательное "мягкий" во втором случае уменьшает смысловую нагрузку на конструкцию: мягкие волны – воспоминания – постепенно улеглись. Предложение еще не точно здесь: лямки и шнуры выныривали из потолка или полумрака?
"…и присел за столик, где в беспорядке толкались пластиковая бутылка с красной наклейкой Coca-Cola, пустая пепельница, стопка нераспечатанных колод игральных карт и больше ничего" - Повод вернуться к этому "больше ничего" еще будет, надо решить – так ли автору важно это утверждение, "больше ничего" - значит: герой внимательно все рассмотрел и уверенно заявляет.
"На противоположном диване, добротного бордового бархата, вальяжно развалилось плотное пальто из твида, придавив к спинке удобно изогнутого сиденья футляр непривычной формы. В похожих футлярах, обыкновенно, возят дорогие музыкальные инструменты. Судя по форме и размеру, в этом хранили скрипку, скорее всего, вышедшую из-под руки кого-то из великих итальянцев, о чем напоминал, хоть и потёртый слегка, но все ещё золотистый гербовый вензель" - Достаточно большой фрагмент и, увы, совершенно неудачный. То, что пальто вальяжно развалилось на диване – полгоря и проблемы пальто, но то, что оно (вещь – легче) способно придавить футляр (вещь – тяжелее или вес вещей соизмерим) – спорно. Скрыть, прикрыть, обнять, погрести под собой, наконец – вполне. Но не придавить. Весом не вышло. Далее. Удобноизогнутого (если уж автору понадобилось совместить качества сидения: удобное и изогнутое) – очевидно следовало написать слитно либо так: удобного, изогнутого сидения. Иначе выходит, что футляр изогнутого сидения удобно придавлен к спинке – совершенная бессмыслица. Но и это не всё. Откуда известно, что ОБЫКНОВЕННО хранят в описанном футляре, если он – НЕПРЕВЫЧНОЙ формы? Если же допустить, что в конкретном футляре был узнан скрипичный футляр, и, подчеркну, именно по его форме – это означает, что великие итальянцы (а это именно они, как утверждает, полагаясь на золотистый гербовый вензель, автор) – мастерили скрипки непривычной формы. Автор в этом уверен? Не станем забегать вперед, но скажем, тем не менее – то, что на самом деле хранилось в футляре, вполне могло уместиться в футляре привычной формы, однако – содержимое еще раз подтверждает справедливость замечания относительно выбранного глагола "придавить"- футляр с содержимым был тяжел.
"Рядом с пальто скучный гражданин в коричневом костюме старого покроя, похожем на учительский, или на сюртук чиновника средней руки, разглядывал в ладонях сложенные узким веером карты" - Покрой, похожий на учительский. Это могут быть лично мои проблемы, но мне не известно об особом учительском покрое. Наверное, имеется в виду костюм героя: похожий – то ли на учительский костюм, то ли на сюртук чиновника. Неточно.
"Я слишком замёрз и устал в ожидании поезда, чтобы излишне удивиться этому странному обстоятельству" - Обстоятельство, которому герой излишне не удивляется, вот какое: из окна купе отражение выбрасывает на столик карты и сдавленно сипит. То есть для героя такое положение дел в принципе привычно – отражения постоянно подбрасывают ему различные предметы и издают разные звуки. Чтобы довести себя до такого беспорядка, надо было замерзнуть очень сильно. В детстве. Или устать от рождения. Далее по тексту, на мой взгляд, есть приемлемый выход из такого несуразного поведения героя – "не успел (!) удивиться".
"… рядом перекатывались грецкие орехи, которые я раньше не разглядел…" - Вот. Насчет: и больше ничего. Вопрос прежний – необходимо ли это утверждение ранее, чтобы потом каждое новое появление предметов на столе (а они, появления, еще будут) – дополнительно объяснять, явно утяжеляя текст?
" … опасливо покосился я на одинаково длинные и тонкие пальцы моих соседей по вагону …" - Текст обнаруживает еще одну особенность героя – косоглазие. Правда, соседей по вагону двое (Ф.М. и отражение), находятся они не вместе. Каким образом удалось одновременно покоситься на пальцы обоих?
"…лимонная долька, мохнатая от неоднократного использования, хотя, все ещё жёлтая и аппетитная…" - Прилагательные – вывод. Лимонная долька (всякий представит) мохнатая (!), использованная (!), желтая – но аппетитная. Скорее на любителя.
- Достоевский, - представился слегка подвыпивший гражданин с глубокими глазами, преисполненными всеохватывающей, безграничной тоски… - В тексте несколько вариантов описания этого героя. Ничего страшного в этом, конечно, нет. Однако, давайте вспомним. Первоначально он: скучный гражданин в коричневом костюме. Здесь: слегка подвыпивший гражданин с глубокими глазами, преисполненными всеохватывающей, безграничной тоски. Затем: наглухо застёгнутый высокий воротник военного образца, плотный сюртук с налокотниками серой кожи, борода, лёгкая залысина, глубокий взгляд исподлобья. И еще: сухощавая, если не сказать болезненно-сухощавая, нескладно посаженная на узкие плечи голова. За исключением очевидного: коричневый костюм и военный сюртук с налокотниками серой кожи (во что он все-таки одет?) – явных ляпов нет. Но, присмотритесь – один и то же это человек, точно ли описание, не избыточно ли. Тем более что третье описание чрезвычайно подробно и конкретно настолько, что его чуть ли не предлагает автор сравнить с источниками. Так надо? Или чем-то можно пожертвовать, не нарушая достоверности, но и не ломая художественности и условности?
"…запаху коньяка из его рюмки…" - герой пил из стакана. Откуда рюмка?
"Напротив, за вагонным окном сидел его двойник, в точности похожий на него, но с несколько более размытыми чертами…" - Если черты размыты несколько более (кстати, чем чьи?) то определить, что это двойник – затруднительно, согласитесь. Кроме этого: «двойник, в точности похожий» – тавтология. Оборот – несколько более – тяжел.
"... - и что же? Хорош ли Ваш роман?" – Будем считать это цитатой. Заимствовать можно, а бывает, что и необходимо, но такой очевидный кивок в сторону классика, причем не Достоевского – непонятен. Если уж избран такой сильный персонаж, как Федор Михайлович, ни к чему, по-моему, говорить ему словами героев Михаила Афанасьевича. К тому же сцена, когда карточный валет точит секиру, смахивает на бурную деятельность живых шахматных фигур на известной доске в известнейшем романе. Опять-таки не Достоевского. Рекомендации правок – из той же оперы.
Следующие цитаты из текста приводятся в подтверждение тезиса о наличии в произведении отсылок на факты и обстоятельства, имеющие существенное значение, но – недоступные читателю. Первая:
"- Нет, спасибо - скорее, из-за возникшей НАКАНУНЕ настороженности, отказался я повторно". - Что там было накануне, отчего настороженность, в связи с чем возникла: неясно, хотя и важно, видимо.
Вторая:
"Рассказать я вряд ли сумею, каким именно, да, в общем-то, и не в том дело состояло НА ЭТОТ РАЗ" - Был другой раз? В чем отличие, чем этот раз примечателен и пр.
Обращаю внимание автора - я читаю только то, что имею. Писать отзыв, додумывая обстоятельства (подразумеваемые в тексте, как ясно, из примеров) - неприемлемо. Это не одно и тоже, когда ищутся (и часто отыскиваются) двойные смыслы, тройные кодировки и прочее (чем часто злоупотребляет "оголтелое" литературоведение). То есть - говорить можно по делу исключительно в рамках предоставленного текста, искать вопросы и ответы - в нем же, но не вне.
Перечень замечаний можно было продолжить, но, на мой взгляд, отмеченные – наиболее типичны. Автор при желании отыщет оставшиеся незначительные неточности самостоятельно и без труда.
И, наконец, я позволил себе опасную вольность, нарушив правило, запрещающее «поиск вне». Оговорюсь, что сделал это, подразумевая сказанное выше (считаю текст – наброском, этюдом). Коротко говоря, я тронул героев, изменил течение событий и имена. И вот, что вышло. Принимая, что один из персонажей – отражение Достоевского, я заменил по тексту того, кто являлся истинным Достоевским, героем с именем – Михаил Федорович Недостаев. А отражение, соответственно, приобрело имя обратное – Михаил Федорович Достоевский. Результат не стал неожиданным: фактически ничего не поменялось, то есть – текст не содержит ни одной, по-сути, реплики, эмоции, идеи: характеризующей персонажа мертво. Затем, я переместил героев из поезда на дачу, в учреждение (любое) на луноход. И что? Ничего. Все написанное (с правками незначительными, само собой) вполне могло произойти и там. Так разрушился один из сильнейших символов произведения (очень известный в литературе вообще) – поезд. Главным недостатком текста, в связи с этим (не забывая и о стилистике) считаю отсутствие сквозной идеи, прочной связи, нити крепкой – держащих персонажей в предложенном месте в предложенных обстоятельствах во имя единственно возможной цели – мысли произведения, не высказанной (значит ли это – правдивой?) до этого никем.
Дальше – больше (нарушать, так – нарушать). Что, если главным героем произведения станет ... проводник! Видите ли, тогда может случиться такой сюжет. Все происходит - и разговор, и игра, и встреча с Ф.М., и с его отражением, и рубка знаменитым топором - в голове проводника. (В тексте, к слову, отличный образ грецких орехов). Вот такой молодой, некогда, человек, идеалист и романтик, светлая, мятущаяся душа, одним днем отправился поездом с юга на север, он везет с собой рукопись романа, но что-то не случилось, не вышло, как и бывает обычно в жизни. Рукопись не была принята или ее не довез наш молодой человек. Но сделался проводником. И теперь раскатывает год за годом в своем вагоне, и каждый раз мерещится ему, что он, как и в ту первую поездку, никакой не проводник в форменном пиджаке с петлицами и угодливым лицом, а юный и страстный, и что он везет рукопись. Понимаете? И Ф.М. ему померещился, (купе было пустым) и отражение он видел свое, а не писателя, и диалог был лишь внутренним. Конфликт: всю жизнь наш проводник возит по кругу свою рукопись, не в силах признать, что ничего изменить не может, но и не в силах отступить от мечты. Не в силах понять, кто он: игрок или всего лишь крап. Рубку рукописи и топор можно сделать настоящими. К примеру.
Вот такого удара, откуда не ждешь - мне не хватило в произведении. Не достало концовки. Окончания, парадоксального пусть, но всё (почти) объясняющего. Делающей видимой, а не задуманной авторскую мысль и позволяющей эту мысль продолжить читателю в меру его читательской распущенности.
Пускай карты будут краплеными, но шулера надо изловить или дать ему выиграть – эта игра должна закончиться и, может, начаться другая. Все остальное - устранимо и, конечно, на авторское усмотрение. В общем - вполне пристойный фрагмент целого (допущение), этюд, который при определенной доработке - может стать оригинальным рассказом, стильным, самобытным. Новым.
с ув.,
сабашников