Звонок прозвучал как сигнал к освобождению, радостно отозвавшись в животе. А где же ещё? Живот есть жизнь по старославянски...
Всё сразу же задвигалось, задышало громче, статика застоявшейся лошади перешла в галопирующую кинетику, и меня вместе с толпой студентов вынесло в аорту коридора. Нынче я тоже рада была закончить занятия - день с самого утра был нудный, маловдохновенный какой-то... Душа томилась отчего-то. Так, спуститься по слабоосвещенной лестнице (режим экономии - ректор ввёл), цок-цок, на третий этаж, к кабинету за одеждой и дальше, быстрее домой, через ноябрьскую морось и темноту раннего вечера. К пледу, к лампе, к книге...
Забрасываю в сумку свои мелочи, наматываю шарф и… огненная молния пронзает мой организм с темени до пят:
«А где та фотография, которую я приносила неделю назад для своих коллег?»
Боже! Уникальный (цены ему нет!) фотопортрет моей бабулечки, не так давно покинувшей сей бренный мир, блестящая работа, сделанная в ателье высшего разряда города Иркутска в 29-м году, на закате НЭПа. Бабушке на нём семнадцать, и она настоящая красавица, в белой блузке с буфами и стоечкой, огневые глазищи под бровями вразлёт на идеально высоком лбу, причёска - стильное каре… Плотный картон – сейчас такого и близко нет, вензеля, тиснение… Единственный её портрет! Одна из самых дорогих семейных вещиц… Потом уже пятидесятые-шестидесятые – на карточках желтоватых, это совсем не то.
Так где же он!? Где?! Он же лежал вот тут, на видном месте! Зачем я вообще выносила из дому эту реликвию? Так, надо вспомнить… Он был завернут в газету «Смена», точно. Может, в шкафу, на полках? Лихорадочно перебираю бумаги, журналы, папки, часть летит на пол. Нет!
В столе? Выгребаю барахло куда придётся, руки подрагивают от натянувшихся нервов. Странно всё это, даже неадекватно, но сердце сжимается… И тут я с ужасом вспоминаю, что не далее, как вчера утром я выбросила кучу ненужных бумаг в корзину для мусора, после чего вскоре ее вынесла уборщица. И газетку какую-то желтоватую тоже!!! Еще подумала, что за старьё валяется на столе за компом?
Меня трудно назвать плаксой, но тут я не выдержала и разревелась аки до смерти обиженное дитя. Которую на руках с самых пелёнок носила бабулечка. И любила "без памяти", как она выражалась. Более того, меня охватило невыразимое горе, почти как на похоронах, отчаяние непоправимости. Которую я учинила своими руками… И никто-никто теперь не увидит этот портрет – ни мои дети, ни внуки, ни прочие потомки – никто и никогда! Вернуть его нельзя, невозможно…
Сейчас трудно объяснить это, но мне было плохо до обморока, до потери сознания.
Робкая надежда была связана с Ниночкой, точнее, Ниной Петровной – методистом кафедры, хозяюшкой нашей. Может, он, это драгоценный портрет у неё? Вдруг, я забыла его на кафедре? Вся в туши, встрёпанная и безумная, бегу туда. Слава Богу, Нина еще не ушла. Нет, она не видела, не прибирала… О, всё потеряно! Меня начал сотрясать новый приступ горя. Да что ж такое со мной?
Нина Петровна засуетилась, заохала, предложила валерьянки. Или коньяка. Но у меня стучали зубы и всё это ценное лекарство не дошло по назначению. Преданная и перепуганная насмерть моим состоянием Ниночка предложила:
- А давайте пойдём и поищем его возле баков с мусором, он же только бумажный, не страшно… Правда, темно уже…
Понимая и не понимая ее слова, отупелая и растерзанная, я продолжала реветь. Непоправимость буквально душила меня.
- Ну пойдём… - пролепетала я наконец. Хоть что-то делать было необходимо.
Огромные оранжевые баки располагались за площадью, в начале проходной аллеи, чуть в сторонке от неё и почти без ограждения. Вся территория около них белела от разорванных курсовых, старых тетрадок, оберточной бумаги, использованных пакетиков и прочей гадости, оставшейся от образовательного процесса, хорошо хоть без пищеотходов! Ветер шевелил листочки, и всё это сильно напоминало сборище полумёртвых птиц...
Несмотря на очевидную тщету этого идиотского занятия во тьме и сырости, мы с Ниной Петровной принялись за активную работу – искать пожелтевшую газету, сложенную вчетверо и содержащую неоценимую картонку... Ну полная неадекватность - на взгляд нормального человека.
Сейчас я рельефно представляю себе эту картинку со стороны (Нина Петровна в широкополой шляпе и я в белом шарфе и очках, копошащиеся в куче мокрого мусора) и думаю, что ее тогдашние неизбежные очевидцы были, видимо, прекрасными и милосердными людьми - они не вызвали психиатров. Но в тот момент мне было всё равно.
Поиски успехом не увенчались, что и следовало ожидать.
В прострации добравшись до дому, весь вечер я рыдала как белуга, забившись в угол дивана в тёмной комнате. Ничто не помогало. Еще ни одна потеря - денег, серёжек, путевки по Золотому кольцу – меня не расстраивала и на сотую долю той горечи, которая заполняла меня всю как глиняный сосуд. Что-то происходило с моим сознанием, выходящее за рамки обычного…
Ближе к полночи я стала убеждать сама себя в "чересчуре" этих страданий и искать подспудную причину моих странных слёз. Скорее всего, это происходило в медитативном уже, то бишь, бессознательном состоянии... Господи! Да ведь завтра же бабушке сорок дней! Вот балда! Подсчитала, загибая пальцы. Нет, уже сегодня ночью …
Так вот в чем дело! Бабушка хотела, чтобы я поплакала о ней всласть, прощаясь с ее душой. ведь она уходит далеко-далеко именно сегодня. А я-то забыла совсем! Это ты так меня укорила, бабушка моя? Напомнила? Да, это в твоём духе, узнаю. Артистка была ты первый сорт… И шутница. Дорогая ты моя, родненькая… Как же я тебя люблю!
Через пять минут я уже спала сном праведника. Слёз больше не было, стало спокойнее, будто цель всего этого длинного и тяжкого вечера была достигнута.
На следующий день я зашла в церковь, потом отнесла поминание на кафедру, и войдя в кабинет, почти сразу на второй сверху полке шкафа увидела… Портрет бабушки! В желтой газетке «Смена». Лежал себе – как ни в чём не бывало. Да как же я могла его вечером не заметить? Я же всё здесь перевернула, и Нина помогала, а у неё глаз - ватерпас! Этого не может быть!
Но по правде сказать, в глубине души я не сильно удивилась находке. Конечно, так и должно было быть, я это знала еще вчера в полночь… От бабушки. И теперь она, довольная, чуть лукаво улыбалась мне с портрета своими вечно молодыми глазами.