Из дневников давних лет
эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха."
ПАМЯТИ ХУДОЖНИКА ВЛАДИМИРА САМОРОДСКОГО
Моё лицо на людях очень серьезно, задумчиво. Одежда моя не соответствует выражению лица моего.
Надо отдавать жизнь людям незаметно, неназойливо. Мне надо было родится мужчиной, стать поэтом, художником, музыкантом или монахом. Не принимаю современности в виде безбожия, безалаберности, отсутствия чести и благородства, отупения, низости, et cаetera. Прекрасное прекрасно во все века.
Я стремлюсь к недостижимому, невозможному, энергия этого стремления достаточно велика, чтобы достичь желаемого. Но едва я достигаю его, я делаюсь инертна, впереди нет цели, энергия спадает.
Когда я с кем-то, присутствие другого человека давит меня, и я думаю о том, что хорошо быть одной.
Иногда я чувствую себя человеком подобным Блоку, но не в смысле ума; может быть благодаря попыткам писательства – камерного, узкого, но оригинального.
Я залью слезами того, кто полюбит меня, того, кто будет мною любим. Великие страдания и великие радости дарует мне Бог. О, если бы даже мой эгоцентризм пригодился, послужил бы человечеству. Все великие люди были уверенны в своём таланте, иногда эту уверенность теряли, если их постигали неудачи. Счастье моё в том, что я эту жизнь не считаю за главную, а смотрю вперёд, в вечность. Благодаря этому я мыслю бОльшими категориями, чем другие.
Сердце хочет гореть любовью, а не леденеть в пустоте. Что я ценю в себе - музыкальность, поэтичность, огромную жажду любви и чистоты. Блаженство совершенно затмевает предыдущие страдания, как бы тяжелы они ни были. Душа моя связана со всем миром. Душа Володи С. – сестра моей души.
Михайловское
Я в леревне Савкино. Пошла на реку, помылась, постирала. Володя пришёл, сказал “Здравствуйте”. У меня началось сердцебиение, робость, тихость.
“Зачем ты опять называешь меня на “Вы?”, - спросила я. Володя показал мне огород, оранжерею, рассказал о своих работах. Потом ушёл на работу, сказал, что вернется в 6 часов, и мы покатаемся на лодках, два раза сказал: “Живите у нас”.
Приплыл Володя на байдарке. Помог мне залезть в неё, я заехала в траву. Он командовал мне, каким веслом грести. Я сказала: “Имей терпение”. Когда мы поплавали, он сказал: “Пойдём домой”. Мы двинулись и по дороге подходили к козам, овцам и теленку. Дома Володя меня покормил и ушёл.
“Душа в Володе плачет, и ангел его алчет” – говорит его мама Екатерина Максимовна о сыне. Я зашивала рубашку Володину. Всё время я внутренне с ним. Внешне он спокоен, глаз его не вижу. Он так чудесно улыбается. Мы подвязывали усы у помидор, потом Володя чинил мой зонтик. Когда он рядом, я спокойна, когда его нет – покоя тоже нет.
Проснулась в 6 часов утра. Полчаса с Володей разговаривали. Письма он обычно пишет утром, так как вечером напишет, а утром оказывается, что это совсем не то.
Я всё время что-то шью. Володя приходил обедать, зашёл ко мне.
Красота этих мест особенная. Плавала на тот берег Сороти. Красота везде.
Лицо у него мягче, здоровей, чем в прошлом году. Он заботлив ко мне. Приходит обедать, прашивает, куда я иду. Прошедшие дни полны непонятной печали. Даруй мне, Господи, простоту, когда придут люди, избави меня от самонадеянности, помоги, чтобы людям со мной было хорошо.
Володя учил меня обращаться с лодкой, был очень терпелив. Перед уходом лукаво посмотрел на меня. За ужином мы говорили, в какой храм ехать. Он часто раздражается, всё делает быстро. Выглядит он лет на 50. Разгладить его морщины. Мы оба очень сдержанны.
Встала в 5-30 утра. Была в храме святого Николая в Острове. Лица людей в основном некрасивые, с неправильными чертами лица. Речь быстрая, не мелодичная.
Мы с Володей, кажется, изучаем друг друга. Проговорили с ним около часа. Я рассказывала ему о папе, о брате Германе, о барельефе боксёра на станции Динамо в Москве – это копия моего отца, о катастрофе в Лиссабоне, о подвиге Магеллана.
Я стесняюсь его. Он скрытен, глаза его холодны. Гуляла одна перед сном, около 3–х сосен по берегу озера Маленец.
Волна любви и нежности, когда встретила Володю недалеко от дома Любы. Она учит меня вязать кружевной воротник.
Мне надо говорить с ним тихо, спокойно, ласково. Он же болен. Шли с ним до Михайловского, он шёл быстрее меня.
Мы с Надей Г. ходили за ягодами. Дорогой я пела. Сейчас сижу дома.
Володя делает гипсовые маски Пушкина. Мне так тихо, так хорошо рядом с ним. А ему со мной?
Когда я была у Нади, Володя зашёл к ней, лицо его помолодело, глаза оживлённые, синие. Меня поражает его необыкновенная естественность. Я пугаюсь его быстрых движений. Чувствую себя хорошо, никакой изнеможённости, которая была в Москве.
Как странно, Володя иногда так далёк от меня, я смотрю на него, как на незнакомого человека. Я не хочу никаких страстей. Он неспокоен.
Володя пришёл домой позднее обычного, трезвый, здоровый. Никогда моё положение на земле не было столь неопределённым, как сейчас. Володя как-то странно посмотрел на меня, я отвела глаза. Учусь скрывать свои чувства на людях, учусь терпению, слушая бесконечные речи его мамы.
Перипетии с байдаркой. Володя спросил, хорошо ли я покаталась. Я очень серьёзно ответила, что хорошо. Между нами началась какая-то внутренняя борьба. Я хочу рассказать ему свою жизнь, но пока рано. Очень хочу помочь ему.
Я вижу в нём детские черты, нечто беспомощное, он доверчивое существо. Лицо его стало мягче. У его мамы одержимость. Люблю, люблю этого дивного человека.
Снилась матушка Наташа и за что-то меня ругала.
Я сказала Володе, что лучше мне уехать. Он сказал: “Уезжать не надо. Ты не любишь природу”. Я люблю, но природу можно найти и в других местах. “Чего же ещё Вам надо? Свободная птица, делай, что хочешь. Я Вам не мешаю”.
Молчали с Володей какое-то время. Я сказала: “Ты говоришь хорошо и успокаиваешь меня. Посмотрим, что дальше будет”. Я ушла, простившись. С ним нельзя фальшивить, невозможно.
Я сдержана с Володей. Он или гений или святой человек, несмотря на пьянство. Он не любит меня. Так с любимыми себя не ведут. Его здоровье разрушается. Глаза у него вечерами больные.
Гёльдерлин: “Почитают рабы лишь повелителя. И в божественность верит только тот, кто проникнут ею”.
Глазами Володя спросил, как мама. “Всё наладилось, всё хорошо”, - сказала я. В каком бы состоянии он не находился, он всегда мне дорог, он на меня хорошо действует.
На меня напало желание озорничать. Я ушла на террасу и сижу тихо. Осторожно смотрю на его лицо, черты его стали тоньше.
В доме у Евдокии ели с Екатериной Максимовной изумительный салат из огурцов со сметаной, пили чай с вареньем. У Евдокии простое, спокойное, открытое лицо с детским выражением. Чистотой души своей, естественностью эта женщина растрогала меня до слёз.
Как может Володя полюбить и узнать меня, если он либо пьян, либо уходит к другим людям? Он пришёл домой поздно, я сидела и плакала. Прощай, любовь моя.
Алику, сыну Люды Корнетовой я рассказывала о животных, которые ищут помощи у людей. “Расскажи ещё”, - попросил он.
Я стала писать Володе письмо. Тот, кто не позволил мне говорить с ним о себе, не позволяет и писать. Всё написанное кажется неверным и фальшивым. Всё, что я скажу или напишу ему, будет инициативой с моей стороны, а я этого не хочу. Даже, если бы я была уверена, что любима им, необходима, дорога ему, я не могла бы первая говорить ему о любви своей. А я не знаю, что я для него значу.
Всю жизнь я переживаю странные обстоятельства, мучения, несправедливости, гонения. То, что происходит сейчас, мне кажется самым важным в жизни. Моя родная душа рядом, а я не могу прижать её к сердцу и помочь ей не быть одинокой. В Володе я чувствую Бога, как в священниках, как в гениях.
Год я ношу его в себе, всегда радуюсь ему, люблю его. В нём я вижу своё счастье. Меня не смущают морщины на его лице, мешки под глазами, неправильность черт лица – я люблю его, какой он есть.
Господи, утоли моё желание любить людей.
На автобусе заповедника ездили с Элей, Инарой, Семёном Степановичем Гейченко в Тригорское на выставку художников. Обратно ехали той же компанией. Семён Степанович Гейченко сидел с нами. “Ну, Савкина банда, вылезай”, - скомандовал он нам. Он показался мне внутренне молодым человеком. (позднее мой папа стал переписываться с С.С. Гейченко)
Люба сказала: “Некоторые люди играют, наверно. Это актёры от природы. Мы многое утаиваем. Мы очень естественны, мы, даже скрывая что-то, делаем это иногда изящно”.
Володя даёт мне полную свободу, в его отношении ко мне нет ни стремления быть со мной, ни страха за меня, ни ребячливости, ни страсти, ни нежности. Только забота, да иногда в редкие минуты в глазах его мелькнёт тепло. Я хочу быть с ним, только если он полюбит меня, и нас будет связывать духовная основа. Мы слишком мало говорим друг с другом. Я отношусь к нему этот месяц, как к ребёнку своему. Мне всё это время показывают слабости и недостатки его. Если он не пьян, то раздражён.
Он пришёл поздно пьяный, сел на кровать на террасе и долго говорил со мной, я говорила, чтобы он шёл спать, он ответил: “Счастливые часов не наблюдают”. Он вёл себя дерзко. Цветок кактуса не распустился, как обычно, в день его именин.
Он часто говорит мне: “Не надейтеся на князя, на сына человеческого, в них же нет спасения”... (из псалма Давида) Вы хотите, чтобы Вам и здесь хорошо было и там”. Называл меня “баловницей”.
Он очень любит животных, хотел бы работать в цирке дрессировщиком. Завёл бы себе льва, медведя, пантеру, ему хорошо с животными. Он весь – энергия, огонь, движение, я – тиха.
Божественность любви. Плачу, молясь о Володе. Зову его мысленно.
Читала ужасы у Герцена.
Ужинала у Нади, приходит Володя, говорит, что есть я могу и дома. “Ну, ты приходи домой”, - сказал он и ушёл.
Дома он разговаривал в другой комнате с котом Муриком. ”Ты придёшь к нам?”, - спросил он меня. Мы разговаривали с ним о снежных людях, об армии, о качестве людей давить друг на друга. Он недоверчив.
Володя фотографировал меня, маму и её знакомых дам.
Мне нет отрады, пока мы не вместе. Я нуждаюсь в собеседнике, душа изранена и исцелит её любовь Володи. Всё время молюсь о нём.
Вечером, когда мы с его мамой пришли с молоком домой, он сидел в темноте один. Когда он приходит пьяный, я больше не переживаю за него, а делаюсь весёлой. Володя говорит: “Поддал я”. Я отвечаю: “Ну, ничего страшного”. Он: “Вы не имеете ко мне претензий?” Я: “Никаких”. Володя: “Галя, мне так нужно с тобой поговорить, а ты всё уходишь”. Я: “Давай поговорим”. В этот момент вошла мама.
Володя сказал вчера: “Я грубый”. Я: “Нет, ты не грубый, я тебя лучше знаю, чем ты сам”. Володя: “Да–а-а? ...”
Господи, помоги мне нести эту ношу. Моя душа прикована к Володе. Походка моя делается, как у него, интонации голоса, как у него. Сижу на его месте за столом и чувствую, что моё лицо похоже на его лицо. Мы часто ходим вместе в Михайловское или оттуда в Савкино, он всегда несётся впереди, я еле поспеваю. Мне это не нравится.
Мама его мучает меня разговорами о том, что Володе надо женится. Она прямо сказала мне, что хочет видеть меня своей невесткой. Я ответила, что это зависит от воли Бога и от Володи. Мне надо было молчать на эту тему. Как же мне разрушить стену между нами?
Вчера Володя не разрешил мне идти с ним в мастерскую: “Ты мне нотации читать будешь”. Он не терпит возражений. К нему все дни, пока я здесь, нельзя подступиться. В жизни у меня такого не было и не будет, наверное.
Он не помнит ничего, что было с ним вчера. “Обалдел я”, - говорит. Лицо у него хорошее, улыбается, но глаза от болезненности налиты кровью. Разговаривали мы хорошо, тепло. Я, как упрямый мул, тащу свою ношу.
Надя сказала, что мама била его в детстве, что он очень неустойчивый человек. Мама очень давила на его волю. У Володи несколько раз была возможность жениться.
Володя сказал, что ему надо пройти этот путь пьянства, чтобы осознать то, что у него было. Говорили мы с ним о многом. Он сказал, что когда идёт пьяный, то ему хочется просить прощения у каждой травинки и букашки.
Володя сказал, что существует 6 стадий алкоголизма, он находится на 4-ой, из неё можно не выбраться. “А пить я перестану”, - сказал Володя и положил свою руку на мою. Пальцы его изранены. Он говорит, что не замечает боли.
“Я стремлюсь к тому, чтобы не пить. Может быть, я стану лучше, может быть, останусь какой есть”. Я задавала ему вопросы, он отвечал. Иногда он говорил, что мой вопрос глуп. Мне очень интересно разговаривать с ним. “Когда у меня перенапряжение внутреннее, мне надо выпить”, - говорит он. Спросил, ощущаю ли я себя? “Да, но я больше ощущаю свою душу”, - ответила я.
7 августа. День смерти Блока. Володя задумчив. Когда меня нет, он приходит и сидит на моей террасе. Вечером мы сидели на крыльце, я рассказала ему, какой у меня папа, добрый, мягкий, наивный, плохое о людях не говорит, терпит, когда его обижают, очень любит природу, бережно относится ко всему живому. Володя сказал: “Пойдём, попьём молока”. Перед сном, прощаясь, улыбнулся мне. Немыслимо расставаться с ним.
Меня ноги несут меня в его мастерскую, но я запретила себе и пошла к Любе, вдруг Володя окликает меня. Я пошла к нему.
В наших отношениях нет ничего поэтического или романтического. Когда мы одни, он всегда почти начинает курить. Он редко на меня смотрит, редко улыбается. Я по капелькам собираю крупицы его обращённости ко мне, но их так мало.
Почему женщина так поглощена своей любовью? Весь мир её заключается в любимом.
Я видела теленка, который похож на Володю. Они оба одинаково жуют губами.
Работа экскурсовода кажется мне скучной, не творческой. Экскурсоводы плохо читают стихи.
Меня угнетает и раздавливает боль неразделённой любви к Володе. По временам у меня такое чувство, что меня жарят на сковородке, и я корчусь и извиваюсь. Всё это интересно, но в аду радости нет. Какую власть имеют слова! Даже говоримые в невменяемом состоянии.
Володю пьяного привел цыган Коля. “Где Галя?”, - спросил Володя.
Поэт Михаил Дудин написал на книге, которую подарил Володе:
Во саду ли, в огороде –
Самородскому Володе.
Володя сделал ему дубину и написал на ней:
Дудин, Дудин, ты поэт.
Прими опору на сто лет.
Сегодня дивное небо. Но моё сердце не прикасается к сердцу деревьев и трав.