..................................................Экспромт прибрежный,
..................................................то ли юмор, то ли смурь, июль 2010 г.
- Кто опять болтал грязным ухом по моему телефону? – Возмущался лохматогрудый Айга, вытирая дисплей своей трубки о ягодицу, покрытую клетчатой тканью «mossimo»вских шорт.
Вот уже месяц Айга бездельничал в прибрежных водах резервации Нон Нуок, пытаясь втягивать пузо торса и загорать его же вместе с подмышками.
Критиковал пальцем периодически появлявшихся здесь залётных «белых обезьян»-европейцев, обзывая их в силу кефирных кожных покровов «снежками», «мороженками», «зайчиками».
Поглядывал на туземок, приветливых и при некоторых цвето- и светопадениях вполне эротичных, несмотря на безусловную коротконогость и незнание иных языков, помимо кошачьего – «ой-хой», «синцзяо», «а-а-ё-ой». В порыве томного возлежания на прибассейновом лежачке даже строки лирики настучал дымящейся сигарой по телефонной клавиатуре.
"Набедрены повязки Упали с гондурасок,
Да Айга – парень крепкий, Индеец, эх, итить!
Но, свинство: гондураски – Совсем иной раскраски,
Им ни к чему индейцы… Такой вот эстетИк.
Печален стал наш Айга, Согласен уж на тайку,
Но, где ж её отыщешь – В прибрежье пуст тот клич…
Тут к радости для Айги Явилися вьетнамки –
Вполне традиционны… Такой вот «Сэнди Бич»!"
Почитывал в бликах утренней лазури – после обязательного заплыва, - братьев Аркадия и Бориса.
« - А ты где был?
- Видите ли, я лежал тут, за углом…
- Ничего не понимаю. Или у меня с головой что-то…
Почему ты, собственно, лежал за углом? Ты там живёшь?»*
Наслаждался «цитроновым кулером», - ах, как замечательно его выжимают девчушки в «Аламанде».
« - Вы напились, товарищ Зубо? – осведомился Лавр Федотович,
разглядывая коменданта в бинокль.
- Тогда продолжайте докладывать»*.
В обед, устав от жары, прятался в холод бунгало – плюс двадцать пять по Цельсию, - кайфовал там под «Грин Дэй».
Вечером, нагонявшись под закат на водных скутерах и заглотнув трепангового супчика под кофе со льдом – «биг гласс», - бильярдился до мокрой спины и попы. Так хлестало из-под бровей и из ушей, как из греческого фонтана – ду-у-ушно, - что не спасали вентиляторы и комары. Напевал при этом от души и распахнув вышитую индейскую рубаху – не знал, когда приобретал у сельской тейлорши, что она свадебная, - «А я в Россию, домой хочу», «Алёша жарил на баяне», «Пусть кружится и падает снежок на берег Дона и ветку клёна, на твой заплаканный платок», лакируя всё это певчество «сигареткой, задвинутой на ихний манер" и декларацией напрасности поисков "меня в Вашингтоне».
Поддерживал эксклюзивных в здешних условиях соплеменников:
- один был круглый-круглый, животом - метра в полтора, бритый, аж слепило на солнце, центнера на один с половиной массой, очень удобно было Айге с ним работать на контрасте - пузцо Айги выглядело вполне атлетично на фоне надутого шарика,
- чуть позже прибыл двухметровый боксёр, тоже «болд», на квадратных икрах – тату «всё, что шевелится», исполненное в южно-китайской манере – тушь по размытому бамбуку; с этим, вторым, на контрасте Айга старался уже не работать – сто семьдесят шесть и два десять – это что ж получается, только до подмышек что ли достать; не-а, не надо!
- моделировал, а как же их троих обзывают местные, да и западные, коротышки и худышки: «кругляка», вероятно, «Хэппи Буддой» кличут, «великана с тату» - без вариантов, «Каменная Башка», - они, туземцы Валуева, возможно, и не знают, но как же ещё эту гору мяса с маленьким скошенным и лысым черепом да ещё и с чёрной ваххабитской бородой обозвать;
- вспоминая, что на одной из служебных баз Айга имел прилепленное дамами погоняло «велюровый», себе, самокритично пошкрябав пятернёй по зарослям на могучей груди, отвёл гипотетическую кликуху «Кудряшка Сью».
«Кто-то часто задышал у меня над ухом. Я оглянулся.
Ифриты и джинны были тут как тут. Вся бригада в полном составе.
Тоже, наверное, проснулись и сбежались на крики.
Все были дезабилье, даже Селена Благая.
Только Пётр Петрович Колпаков
счел необходимым натянуть спортивный костюм
с наклейкой «Адидас».*
От всего вот от этого Айга так выматывался, что однажды ночью, обожравшись перед сном «хот пота» с креветками, каракатицами, кальмарами, крабами и лакирнув это чудо коротенькой сигаркой кубинских партизанок «Cohiba», проснулся с мокрой башкой среди мокрых подушек. Проснулся и понял, что любит певицу Пинк. Британка, конечно, да к тому ж с манерами пэтэушницы-малярши, но, с другой стороны, любовь же дело такое… Да, и посмотри, как она умеет изящно и кокетливо прикусить язычок.
« - Голем, вы знаете, что я железный человек?
- Я догадываюсь.
- А что из этого следует?
- Что вы боитесь заржаветь.
- Предположим. Но я имею в виду не это.
Я имею в виду, что могу пить много и долго, не теряя нравственного равновесия».*
Не дожидаясь рассвета, направил стопы, - "ну её, Пинк; пусть себе отдыхает", - вдоль по тридцати километровому пляжу в сторону полуострова Сонча, туда, где в Обезьяньих горах величавится белая, мраморная Будда-женщина шестидесяти с лишком метров ростом с элегантно оттопыренным, или выгнутым, мизинчиком левой длани, как будто стартующей в небо.
К полудню добрался.
Вскарабкался по всем этим тысячам ступеней к фигуре с твёрдым намерением прикоснуться, пусть и не губами, к пятке правой ноги – фик! не достать – пятка от земли метрах, как минимум, в шести…
Попрыгал, как устремлённый и мотивированный паломник, более для понта, чем для цели.
Остановился, пал пузом в красную брусчатку, подышал раскалённым камнем. Поднялся, разделся на глазах у чудом занесённых сюда кореянок, дамочек в шляпочках и с зонтиками, шокированных до полных мух и озадаченно открытых ротиков с жемчужными зубиками.
Разделся до «без плавок» под витиеватым мангровым – а, может, то баньян был, кто ж его упомнит-различит? - древом близ какого-то каменного мужика с остервенелым взором, всклокоченной брадой и кулачищем, сжатым во белизну пальцев, восседающего на каменном же драконе.
Разделся, выжал шорты, выжал рубаху, выжал свою боевую походную панамку с жёлтенькой звездой; сколько ж во мне воды - литра три только из одёжки вылилось.
«Ай-гу-у-у»**, - так и не закрыли свои чудные ротики кореянки, - как много в нём жидкости… и меха.
" - Они чертовски умны - в отличие от большинства людей.
Они все как на подбор талантливы...
У них странные желания и полностью
отсутствуют желания обыкновенные.
- Обыкновенные желания - это, например, женщины?
- В каком-то смысле - да.
- Водка, зрелища?
- Безусловно.
- Страшная болезнь. Не хочу".*
«Ай-гу-у-у», - так и не закрыли свои чудные ротики кореянки, - как много в нём жидкости… и меха.
Облачился в выжатое – «пока спущусь, на ветерку высохнет», - и тронулся в обратный пеший марш – к девчушкам в «Аламанду», в Нон Нуок, где кулер из цитронов леденят…
И ночью ничего не снилось.
Пытливый и искушенный слушатель, конечно же, вопросит – а, мол, чего он туда попёрся, Айга наш, к этой самой женщине, ко Будде, ко Гуань Инь, к Авалокитешваре стройной на Обезьяньей Горе?
Чего попёрся, жаря ноги по многокилометровым дюнам, лезвиями ракушек полосуя ступни…
А вот потому и попёрся, что так надо!
Нужно иногда идти к тому, кто не будет задавать нелепых вопросов, да и вообще – безальтернативно, - не будет задавать н и к а к и х вопросов. И отвечать не будет.
Потому что так надо. Иногда.
Измотав себя и измочалив, просто услышать глубину и музыку моря… пронесшись над варёными джунглями лишнего и наносного.
Может быть, так правильно – чтобы хоть изредка и не спрашивать, и не отвечать. И найти себя. В этой женщине. В том Будде. Пусть и на очень краткий миг.
… В перерывах неожиданно умер Митя Езута, лидер «Туманного Стона». Год назад в это же время разбился Игорь Некрасов, первый басист «туманников»… «Скоро осень, пластилин», - пел Митя…
« - Ба! – возопил он. – Старый хобот!
Крылатый боров! И ты здесь? Явился, за сто лет не запылился!
Ха, вся старая гопа в сборе! После стольких-то годочков!»*
Услышать музыку моря, пронесшись над варёными джунглями лишнего. И не спрашивать, и не отвечать. И найти себя, пусть на краткий миг…
------------
* Использованы диалоги и отрывки из произведений братьев Стругацких «Гадкие лебеди», «Сказка о тройке», «Отягощенные злом», "Экспедиция в преисподнюю", Мити Езуты «Рокерская грустная».
** Айгу - кор.; не путать с Айга (им. собств.); у корейцев воглас "айгу" - что-то типа нашего "ни-фи-га-се-бе!"