Капитан Харчук (Игорь Козлов-Капитан) / Проза.ру

   Харчука Михаили Евгеньевича я запомнил ещё тогда, когда только начал работать начальником отдела кадров Мурманской морской геолого-геофизической нефтегазовой экспедиция (позднее – трест «Севморнефтегеофизика»), а он уже два года, как штурмовал свою штурманскую карьеру. Высокий, симпатичный, спортивного телосложения. Михаил Евгеньевич пришёл в сейсмический флот сразу после мореходки. Надо сказать, что в те времена начала 80-х годов выпускнику, пусть даже высшей, но рыбной бурсы, попасть на суда, работающие под надзором капитана не рыболовного, а торгового порта, было задачей трудной, почти невыполнимой. И связано это было с тем, что со стороны Минрыбхоза ещё строгим было отношение к распределению выпускников рыболовных училищ по рыболовным флотам. Ещё строгим было ограничение со стороны Минторгфлота на получение рабочего диплома на звание штурмана малого плавания для выпускников рыболовных учебных заведений у капитана торгового порта, а в торговый флот с рыболовными дипломами не брали… Правда, уже началась перестройка, подул ветер перемен, и старые железные правила и законы заскрипели ржавыми петлями, поворачивая фартуну то в одну, то в другую сторону, но не для всех и не для каждого. Михаил Евгеньевича эту задачу каким-то образом решил, получил диплом у капитана торгового порта, и попал на начно-исследовательские суда. Таких выпускников пришло сразу двоё. Михаил и Дмитрий. Молодого специалиста Михаила Харчука сразу направили на новое, только что полученное из Финляндии судно «Профессор Полшков» четвёртым помощником капитана и закрепили за этим судном. По работе замечаний к нему не было. Напротив, капитан НИС «Профессор Полшков» Крутько Николай Иванович, всегда отмечал его деловые и моральные качества. Дмитрия направили на НИС «Академик Голицын», точно на такое же новое судно, тоже полученной из Финляндии.
   После каждого рейса и перед каждым рейсом Михаил Харчук заходил в отдел кадров оформить отгулы выходных дней или получить направление на судно. Это были посещения, обязательные для всех моряков. Пришёл, оформил, ушёл. Я и сам, до того пять лет проработавший судоводителем в «Мурманрыбпроме», делал так же. Отдел кадров – это не кафе и не театр, куда приходят, чтобы потратить время, себя показать и на других посмотреть. Но Михаил Евгеньевич, порою, заходил в отдел кадров не один, а со своею женой, высокой и красивой женщиной. Вместе они смотрелись, как идеальная пара. И только дверь отдела кадров за ними закрывалась, как мои женщины-инспектора начинали шептаться: «Какая у Харчука красивая жена!», перечисляя все её достоинства, которые сразу приписывались на счёт Михаила. «Зачем он приходил в отдел кадров с женой?» - этот вопрос я себе не задавал, он для меня был очевиден: жена Харчука дополняла образ мужа, образ, который Михаил тщательно создавал: хороший специалист, идеальный семьянин, во всём лучший и первый. И тем не менее, Михаил Харчук не вызывал моей симпатии, и я не верил в этот положительный, создаваемый им, образ. С чем это было связано? Может быть с тем, что я, на тот момент молодой начальник отдела кадров, тоже создавал свой образ сурового и беспощадного карателя пьяниц и прогульщиков, нарушителей трудовой и производственной дисциплины? Но Михаил Евгеньевич к данной категории никак не относился. Может быть, потому, что наблюдая за ним со стороны, я заметил, как высокомерно держал себя Харчук с подчинёнными и как нарочито вежливо разговаривал с начальниками? А разве он один был таков? Может, причиной этого был неприятный инцидент, произошедший с его однокашником Дмитрием, который был задержан мурманской таможней после возвращения судна из Польши с контрабандным товаром и уволен? Не знаю. Но я ему не доверял, и всегда чувствовал, что Михаил Евгеньевич не тот, каким хочет казаться и даже не тот, каким его характеризует капитан судна. А Михаил Евгеньевич, по-видимому, понимая моё тогдашнее состояние и настроение, смотрел на меня со снисходительной улыбкой, как бы говоря: «Знаем вашу суровость, Игорь Олегович, знаем, как вы рубите головы нарушителям. Но что вы можете сделать мне? Ни-че-го!» Каким был Михаил Евгеньевич на самом деле, я узнал много позже. Ведь для того, чтобы узнать человека, говорят, что с ним надо съесть пуд соли. Для моряков всё проще: надо вместе похлебать солёной морской волны. Когда меня после возвращения из Первомайского райкома партии города Мурманска, куда я угодил по горбачёвскому призыву, снова отправили в родной трест «для укрепления партийных рядов производственных предприятий», а там направили на НИС «Академик Лазарев» первым помощником капитана, мы снова встретились с Михаилом Евгеньевичем, где он работал уже старпомом…
   Михаил Евгеньевич Харчук не пил, не курил и активно занимался спортом. Он с большой готовность участвовал в общественной жизни судна. Я организовывал спортивные соревнования между судовыми службами, и Михаил Евгеньевич поднимал своих матросов, поваров и обслуживающий персонал на состязания с машинной командой и научной партией. Я писал маленькую пьесу на тему корабельной жизни, и всё те же матросы, буфетчицы, штурмана и повара становились актёрами и играли самих себя с юмором и завидным артистизмом. На судне есть хорошее понятие, когда список экипажа называется «Судовая роль». В этом списке напротив каждой фамилии стоит роль, которую человеку предстоит сыграть не в театре, а в жизни, в рабочем коллективе: капитан, боцман, начальник рейса… Ведь по сути мы так всегда и живём, что и не живём даже, а играем роль: сын, муж, отец, добрый, злой, плохой, хороший… Я был первым помощником капитана, политическим помощником, помполитом, как это называлось на советском флоте, а Михаил Харчук был моим первым помощником. Иногда Михаил сам проявлял инициативу. Например, сам обновил на судне наглядную агитацию. Я как-то придумал такой стишок: «В век перестройки и гласности помни о технике безопасности!». Михаил Евгеньевич быстро переделал доску по технике безопасности, украсив её моим стишком и смешными рисунками. И попросил: «А ещё, Игорь Олегович, стихотворение!» И я написал: «Для тех, у кого отсутствует воля, сплетём удавку трёхступенчатого контроля!» Да, Харчук загорался на идеи, и все доводил до конца. Это были для меня его новые качества – целеустремлённость и завершённость. После вахты он часами на открытой палубе занимался каратэ. До пота, до усталости, до исступлённости. Даже втянул в эти занятия навигатора, но быстро его оттуда и вывел, случайно задев ногой по лицу, на котором потом расцвёл огромный синяк. На вахте Михаил Евгеньевич изучал английский язык. Это было неправильно, изучать английский язык на вахте, так как на вахте нужно было нести вахту, но Харчук упорно шёл к своей цели, которая виделась ему в будущем. И не просто шёл, а стремился туда дойти, как можно быстрее: первым и лучшим! Эх, если бы он знал, куда он шёл!
      В советские времена стать капитаном, не будучи коммунистом было практически невозможно. И однажды Михаил подошёл ко мне, как к первому помощнику и бывшему инструктору райкома с просьбой, посодействовать ему для вступления в партию. Но вступить в партию инженерно-техническому работнику было не так просто. Партия коммунистов, состоявшая из рабочих и крестьян, на инженерно-технических работников наложила собственную квоту на вступление: на троих рабочих – один инженер. Я сказал Михаилу Евгеньевичу об этом: «Поговори с народом! Определи хотя бы двух матросов или мотористов, которые желают того же, что и ты. Примем их в партию, а ты уже за ними…» - Но он только печально улыбнулся и пожал плечами: он не имел личных контактов не с одним членом в экипаже, чтобы с кем-то разговаривать по душам, по работе – да, а по жизни – нет. У него не было друзей. Его окружали люди, исполнявшие судовые роли или его, начальника общесудовой службы, волю. Разговаривать по душам ему было не с кем. Разве что со мной, в чью судовую роль это и входило – разговаривать по душам.
- Как сложно! – задумчиво произнёс он.
- Ещё сложнее! – добавил я, - Ты ведь не веришь в коммунистические идеалы?
Партия коммунистов или большевиков, как их раньше называли, это партия большинства, где имеет место быть диктатура пролитариата, а сам-то ты как раз из меньшинства… - Харчук Михаил посмотрел на меня серьёзно и удивлённо, как будто в первый раз увидел, ничего не ответил…
   Пройдёт ещё немного времени, и все те, кто никогда не состоял в партии, гордо заявят, что коммунистами никогда не были и строя этого никогда не любили. В их рядах будут и диссиденты, и уголовники, и пьяницы, и такие вот инженерно-технические работники… Михаил тоже не любил этот строй. Строй, где решения большинства обязательны для исполнения меньшинством, его не устраивал, так как он считал себя меньшинством, сильным и самодостаточным. Но открыто заявлять об этом он не мог. Коммунистическая партия ещё была сильна, на судне ещё действовала первичная партийная организация и был я, первый помощник капитана, в чьи обязанности входило пресекать любые высказывания, направленные против партии и правительства, вплоть до списания с судна с последующим лишением звания моряка загранплавания, что означало бы конец любой карьеры…
Как-то на судно пришло распоряжение: провести среди экипажа сбор средств в «Фонд помощи голодающим детям». Такие или подобные распоряжения приходили часто. И никогда никаких проблем не возникало, все жертвовали какие-то средства, причём, добровольно. Присылался готовый бланк с фамилиями экипажа, где каждый сам проставлял сумму пожертвования напротив своей фамилии и расписывался, а потом эта сумма вычиталась из зарплаты в тот или иной Фонд. Так было и на этот раз. Деньги пожертвовали все, кроме... матроса Сапина. Сапин Игорь Анатольевич (кстати, тогда он учился заочно в средней мореходке на судоводителя) нёс одну вахту со старшим помощником Харчуком. Во время их вахты я и поднялся на мостик:
- Игорь Анатольевич, - сказал я, обращаясь к матросу, - Вы забыли проставить сумму пожертвования голодающим детям...
- Я не забыл! – заявил матрос, - Я не буду ничего жертвовать!
- Почему? – удивился я, - Вам не жалко голодающих детей?
- Нет, не жалко! – сказал Игорь Анатольевич, - У меня тоже есть сын, и эти деньги я зарабатываю и для него тоже! Почему я должен забирать деньги у своего сына и отдавать их кому-то?
- А у боцмана пять детей, - напомнил я, - но он пожертвовал...
- Это его личное дело!
   Всё это время Михаил Евгеньевич внимательно наблюдал из угла рубки за нашим разговором. Он не проронил не слова, но я сразу понял, откуда дует ветер. Но зачем Харчук настроил матроса на противостояние? А затем, чтобы оценить, что будет тому, кто воспротивится в малом? В своём послерейсовом отчёте я не стал заострять внимание руководства треста на этом моменте, мне было жалко дурака-матроса, которого даже за это могли больше не направлять на суда загранплавания, и ещё я знал, кто был истинный виновник инцидента…
      В старпоме Харчуке дремал романтик. Поскольку со мной он общался больше, чем с кем - либо, он иногда делился своими фантазиями. Любимым фильмом Михаила Евгеньевича был фильм «Пираты ХХ века». Он очень хотел походить на того героя, старшего механика, которого сыграл Ерёменко-младший. И, если бы на нас напали пираты, то Михаил Харчук, владеющий техникой каратэ, смог бы нас защитить, так он думал. Но наши суда ещё не работали в тех районах, где водились пираты. Зато мы месяцами могли стоять в каком-нибудь порту. Самым любимым портом экипажа НИС «Академик Лазарев» был порт Венспилс. Там мы стояли часто и подолгу. Ресторан «Космос». Красивые женщины. Или порт Щецин. Пиво, жареная курица. Госпиталь с русскими специалистами, где тоже было полно русских красавиц. С ними мы и устраивали совместные посиделки под предлогом отметить како-нибудь праздник, например, годовщину Великого Октября. Перед ними мы и показывали свои спектакли о весёлой и счастливой корабельной жизни, полной юмора и сказочных превращений. А потом устраивали застолья. И комсостав сразу расслаблялся, и начинал волочиться за женским полом... Вот только я не помню, чтобы Михаил Евгеньевич за кем-нибудь начинал ухлёстывать. Но это не потому, что он не любил женщин. Это было ещё одно его качество - осторожность. Не на виду у всех. Этого требовала цель.
      Как-то раз в море, когда мы работали в районе западного побережья Африки, нам привезли снабжение на транспортном рефрижераторе «Матиас Тезен». Приёмка снабжения требовала швартовки двух судов. Это обычная практика передачи снабжения с судна на судно в море. Мы приготовились к швартовке. Я тоже поднялся на мостик, откуда всё хорошо было видно. Командовал нашим судном капитан Кравец Геннадий Викторович. С транспортного рефрежиратора поступило предложение швартоваться на малом ходу – самый лучший вариант швартовки в море, так как наиболее безопасный и простой в исполнении. «Нет! – сказал капитан Геннадий Викторович, - Ложитесь в дрейф, а я к вам подойду!» - «Хорошо! – ответили на «Матиас Тезен», но имейте в виду, что мы вам предлагали швартовку на ходу!» Транспортный рефрижератор лёг в дрейф, а мы стали подходить к нему на малом ходу. Капитан Кравец отдавал команды, а старпом Михаил Евгеньевич стоял на телеграфе и подруливающем устройстве, и по команде капитана двигал ручку телеграфа вперёд-назад, куда было приказано, и переключал подруль в ту сторону, которую называл капитан. Я стоял и смотрел на швартовку. Вот наше судно малым ходом под углом в сорок пять градусов левым бортом движется в сторону транспорта к его правому борту. Вдоль борта транспортный рефрижератор выложил большие резиновые кранцы. Кранцев достаточно, чтобы наше судно мягко прижалось к ним. Когда до транспорта оставалось 100 метров, поступила команда Кравца: «Подруль средний вправо!» - Михаил Евгеньевич продублировал команду голосом и выполнил её, включив подруль средний вправо. Судно продолжило движение под тем же углом и с той же скоростью. Странно, подумал я, а должно было двинуться носом вправо и мысленно даю команду: «Средний вперёд, руль право на борт!» - необходимо выровнять наше судно параллельно к лежащему в дрейфе транспорту. «Стоп машина!» - даёт команду Кравец. «Хана!» - подумал я. Михаил Евгеньевич поставил телеграф в положение «Стоп» и доложил: «Машина стоп!». Теперь винт будет продолжать вращаться вправо, так как мы имеем не просто винт, а винт регулируемого шага, который изменяет поворот лопастей, чтобы изменить ход, но при этом продолжает вращаться, а это значит, что корма нашего судна теперь начнёт забрасываться вправо, не уменьшая, а увеличивая угол к транспортному рефежиратору. Так и произошло! «Малый назад!» - скомандовал Кравец, и наше судно ещё больше стало заваливаться кормой вправо. «Вот теперь точно хана!» - снова подумал я. Так и произошло. Все молча смотрели, как наше судно движется в сторону транспорта, всё больше увеличивая угол, и под углом почти в 60 градусов оно врезалось точно между кранцев рефрежиратора. Ударившись, наше судно, как резиновый мячик отскочило на три метра назад. «Средний вперёд! Право на борт!» - скомандовал Кравец. Поздно! Рефрежиратор уже получил вмятину, а мы сильно деформировали скулу левого борта своего парохода.
   После вахты Харчук подошёл ко мне:
- Игорь Олегович, не пишите, пожалуйста нигде, что я был на мостике при этой швартовке!
- Я не собираюсь ничего писать! – сказал я. Техническая сторона дела – не моя компетенция... – Я понимал, почему Михаил Евгеньевич не хотел, чтобы его имя фигурировало в швартовке. Столкновение судов или, как его называют, «навал» - это аварийная ситуация, которая расследуется капитаном порта, им же выдаются рабочие дипломы. Какой капитан порта выдаст старпому диплом капитана дальнего плавания, если тот на своей вахте допустил аварийную ситуацию? Никакой! Вы можете спросить, почему я не подсказал капитану правильные действия? Вот этого я делать не имел права! На судне единоначалие, где капитан отвечает за всё. Любое моё слово, сказанное во время швартовки могло не помочь, а навредить делу, так как принято считать, что капитан знает больше, чем любой судоводитель. А капитаном я тогда ещё не был. Да и всегда помнил о случае, произошедшем, когда мы работали у берегов Норвегии.
   Скрываясь от плохой погоды, капитан Кравец решил войти в норвежские шхеры. Разрешение на этот заход он у властей не запрашивал, так как надеялся, что норвеги, с которыми мы работали, всегда его защитят от наезда береговой охраны. Мы вошли в шхеры и стали двигать вдоль высокого скалистого берега вглубь. Для такого продвижения не было оснований. Уже в горле шхер вода была тихой и спокойной, можно было просто лечь в дрейф. Я поднялся на мостик посмотреть на красоту суровой норвежской природы. Мы двигались вдоль берега, когда я увидел впереди рыболовный бот. Я предположил, что рыбаки там находятся не случайно, что они заняты ловом рыбы, вот только каким? Моя догадка обрела явное подтверждение, когда между берегом и рыбаком я увидел буй:
- Геннадий Викторович! – сказал я, - Межбу рыболовным ботом и берегом – рыболовная сеть! Надо бы отвернуть влево...
- Не лезь не в своё дело! – ответил Кравец. Может, он был и прав. Мне не стоило давать этот совет... Судно продолжало двигаться вдоль берега. С рыболовного бота замахали руками! Вот тогда Кравец, наконец, и увидел рыболовную сеть, но было уже поздно. Мы переехали сеть посередине и зацепили её на перо руля. Кравец развернул судно и стал, что называется, убегать. А сеть тянулась за нами, а рыбаки неслись по пятам, то ли за сетью, то ли тоже за нами...
   Я привёл эти два случая лишь для того, чтобы показать, что Харчуку Михаилу Евгеньевичу не у кого было учиться капитанскому делу. Капитан Кравец, с которым Харчук проходил весь период своего старпомства, был плохим капитаном...
   В те последние времена советского государства, когда отмирали хорошие старые традиции, а новые ещё не возрождались, на судне процветало пьянство. Пьянство – это тоже была старая традиция, но из ряда негативных. Организаторами пьянки на судне всегда были старшие руководители научной партии. Даже сам начальник рейса, он же начальник геофизической партии Игнатович Олег Викторович, человек двухметрового роста, был не только участником этих пьянок, но её основным зачинщиком и организатором. «Наука», как которотко экипаж называл научный первонал, собиралась в его каюте и нажиралась там до поросячьего визга. А нажираться было чем. Перед каждым рейсом руководство треста выдавало на каждое наше судно от пятидесяти до ста литров технического спирта, годного к употреблению. Кравец на всё закрывал глаза. Не конфликтовать с «наукой», а потрафлять им, было очень удобной позицией. Так что старпому Харчуку и в этом вопросе учиться было не у кого. Он рвался в капитаны, делая ставку не на морские знания, не на знания людской психологии и человеческого фактора, а на своё собственное «я». Но судно – это не кусок железа, напичканный механизмами и приборами, а сообщество людей, напичканных мечтами, амбициями и нервами. Но этого будущий капитан Харчук не мог знать, так как этому его никто не учил. А если бы он это знал, он мог бы хотя бы представить, какие у человека есть возможности, чтобы противостоять системе, ломающей человеческие судьбы. Но он не знал…

      В связи с политическими изменениями в стране, для нашего треста наступили хорошие времена – с нашими судами стали заключать контракты мелкие и крупные, незаметные и ведущие нефтяные компании по разведке месторождений нефти и газа. Сначала французская SGG, потом норвежская GECO-PRACLA, потом английская SHLUMBERGE, потом американская FILLIPS, а потом и другие…
Харчук Михаил Евгеньевич, знающий английский язык на круглую пятёрку, практически сразу попал в контракт с одной из таких компаний на НИС «Академик Шатский». До поры до времени мы с ним не виделись. Судьба развела нас по разным судам, но потом снова свела вместе в одном из контрактов на НИС «Академик Немчинов». На тот момент я снова перешёл в судоводители, оставив должность первого помощника капитана по политической линии, так как таковые новому правительству уже не требовались. Я тоже был старпомом, но в контрактах, самых выгодных рейсах с точки зрения заработной платы, все эти должности были заняты, и я согласился идти вторым помощником капитана, написав об этом заявление...
      В конце рейса мы стояли в Английском порту в ожидании смены экипажа.
Экипажи тогда меняли своими же судами, самолётами стали менять позже. Приходило судно, в основном использовалось НИС «Чайво», с которого уже давно было снято всё геофизическое оборудование, привозило новый экипаж, а старый увозило. Стоянки судна в Англии для Михаила Харчука, пока ещё старшего помощника капитана, были желанными – он продолжал, теперь уже не только учить, но и шлифовать свой английский язык. Для этого требовались знакомства с англичанами, общение с ними в разных условиях и ситуациях, в разной обстановке. И он, симпатичный и приветливый, эти знакомства находил. Так он познакомился с протестантами англиканской церкви, которые этому знакомству были страшно рады. Он стал посещать их приходы, стоял вместе с ними на службах, приглашал их в гости на судно, где позволял последним вести свои протестантские проповеди среди экипажа. Для этого Михаил Евгеньевич собирал в своей каюте штурманов, боцмана и иногда матросов, которым протестанты читали и объясняли Евангелие на английском языке, а Михаил Евгеньевич всё переводил. Я тоже посещал эти занятия. Мне было интересно наблюдать за данной ситуацией. Если бы Михаил Харчук заинтересовался верой в Бога, и он имел бы желание и нас приобщить к этой вере, то английские протестанты были бы не нужны – русскоязычной литературы, а это и Новый Завет, и Ветхий Завет, и Псалтырь, на судне было в большом количестве, о чём постоянно заботились сектанты во всех портах, куда мы заходили. Нет, Михаилу Евгеньевичу необходимо было изучить английский язык до тонкостей, до полного совершенства, а связь его с протестантами, общение с ними были частью достижения поставленной перед собой цели. Боцман и матросы воспринимали данные приглашения старпомом в каюту на евангельские беседы, как возможность убить время, при этом не напрягаясь. А сами протестанты воспринимали эти беседы, как великое апостольское служение, предоставленное им Богом...
   Доволен был Михаил Евгеньевич, оттачивающий английский язык, довольны были боцман и матросы, которых не заставляли долбить и красить палубу, а просили посидеть и послушать, довольны были протестанты, ведущие проповеди среди дикого народа, только что освободившегося от гнёта безбожников-коммунистов. Недоволен был только тогдашний капитан судна Крутько Николай Иванович, истый моряк и честный коммунист, всю жизнь веривший в светлые идеалы коммунистической морали. И однажды он не выдержал и громко и раздражённо выдал Харчуку: «Михаил Евгеньевич, когда вы прекратите эту хрень?!» На что старпом ответил, удивлённо разводя руками: «Зря вы так, Николай Иванович… В Бога надо верить!» Верил ли он сам в Бога? Нет, в Бога он тогда не верил, хотя судить не берусь, пусть сам Бог рассудит...
   Просто вспоминается мне другой случай. Бродя по городу, я наткнулся на магазин секонд-хенда, где в большом изобилии висели женские шубы из натурального меха разных животных. Одну такую шубу я купил всего за 10 фунтов, и, придя на судно, всем об этом рассказал и показал шубу. Глаза моряков загорелись:
- Всего за 10 фунтов?
- А где это? Где? – посыпались вопросы. Заинтересовались многие, потому что цена за шубу была мизерной. И многие на следующее утро собрались в этот магазин за шубами. Старпом Михаил Харчук тоже заинтересовался шубами. Он тоже подробно разузнал у меня, где я нашёл этот магазин. На следующее утро Михаил Евгеньевич поднялся на мостик и объявил по громкой трансляции: «Выход в город до особого распоряжения запрещён!» - а сам поехал в магазин. Вернулся оттуда с двумя мешками шуб и снова объявил по громкой: «Выход в город разрешён!» - И все поехали в магазин, вот только шуб там уже не было. Воодушевлённый такой удачей, увидевший экономические перспективы в магазинах секонд-хэнда, Михаил Харчук, в совершенстве знающий английский язык, быстро разыскал в этом городе все комиссионные магазины и скупил там не только шубы, но и всю кожаную мебель, и забив таким образом две каюты на НИС «Чайво», отправился счастливый домой. Но, увы! Михаил Евгеньевич тогда ещё не знал, что материальные ценности, не подкреплённые духовным началом, счастья не приносят. Он ещё не стремился найти духовного начала, даже в среде верующих протестантов он его не искал. Всё, что говорили последние, Михаил Евгентевич наматывал на ус, как слова, которые подлежат запоминанию, но не как истина, подлежащая исполнению. Дома его ждал удар. Не знаю, что послужило причиной и поводом, но только узнал я позже от кого-то из экипажа, что именно после этого рейса от Михаила Евгеньевича ушла красавица жена, и он в пух и прах разругался с матерью. Потом, при встрече со мной в Мурманске Михаил Евгеньевич сказал мне только то, что получил диплом капитана дальнего плавания и, если не на следующий, то через следующий рейс гарантировано пойдёт капитаном. Так и случилось. Неожиданно от сердечного приступа умер капитан Крутько Николай Иванович, и Михала Харчука запланировали на его место, об этом уже говорили вслух...
      Я зашёл к заместителю Генерального директора по флоту Вишемирскому Анатолию Ивановичу для решения каких-то вопросов, связанных с предстоящим рейсом. Когда все вопросы были оговорены, я спросил: «Правда, что Харчук Михаил Евгеньевич пойдёт капитаном?» - «Правда!» - ответил Вишемирский, - «Анатолий Иванович, вы знаете меня, как бывшего кадровика и партийного работника, и сами вы бывший старый кадровик! Нельзя ставить Михаила Евгеньевича капитаном! Он ещё не дозрел…» - «Но его рекомендует капитан Кравец!» - возразил Вишемирский, - «Во-первых, Кравец плохо разбирается в людях, он ими вообще не интересуется, а во-вторых, Кравец его ничему не научил, потому что сам ничего не знает…» - «Но… - развёл руками Вишемирский, - работает же!» - Зачем я пошёл к заместителю Генерального? Что двигало мной? Скорее всего, предчувствие беды…

      Мы работали в Тунисе на НИС «Академик Немчинов». Два капитана Кравец и Харчук возглавляли два разных экипажа одного судна. Я был в экипаже Кравца. Помню, мы приехали на смену. Ещё с сумкой в руке в коридоре я столкнулся с капитаном Харчуком, он стоял на палубе, слегка покачиваясь, и замутнённым взглядом рассматривал вновь прибывающий экипаж. Увидев меня, он искренне обрадовался, даже взгляд его прояснился, и подошёл ко мне. От него пахло спиртным. Он был пьян. В его руке дымилась сигарета. «Привет!» - сказал он, - «Привет!» - ответил я, - «Выпить есть?» - «Нет!» - сказал я, - «А жаль…» - Я чувствовал, что ему ещё хотелось со мной поговорить, но его позвал Кравец, - «Запомни английскую поговорку: капитан один раз и на всю жизнь!» - сказал Михаил Евгеньевич, - «Запомню!» - Он уже знал, что этот рейс для него был первым и последним, но ещё продолжал верить в то, что если даже его снимут с должности капитана, он всё равно навсегда останется капитаном. Потом от убывающего экипажа я узнал, как повёл себя в рейсе капитан Харчук...

   Во-первых, он совершенно не умел швартоваться. И первая элементарная перешвартовка, когда требовалось поставить судно к тому же причалу, но другим бортом, на которую, как правило, затрачивается максимум тридцать минут времени, для Михаила Евгеньевича стала проблемой, почти невыполнимой. На эту несложную перещвартовку он затратил 4 часа времени, при этом измучив всю швартовую команду неправильными действиями, тем самым вызвав в свой адрес ехидные усмешки и судовые сплетни экипажа.
      В море, работая на контакте с иностранной компанией, основной обязанностью капитана является безопасность мореплавания и безопасность проводимых судном работ, обозначенные российскими требованиями безопасности, а также соблюдение всех требований безопасности, предъявляемые ведущими нефтяными компаниями иностранных держав. Для этого капитану не обязательно день и ночь находиться на мостике, контролируя рабочую обстановку, которую в состоянии проконтролировать и судоводители, и механики, и операторы научного персонала, но капитан обязан быть предельно собранным, абсолютно трезвым, готовым в любую секунду взять на себя ответственность и принять решение, от которого может зависеть жизнь других людей и безопасность судна. А Михаил Евгеньевич расслабился. Он всей своей жизнью шёл к заветной цели: хорошо учился, не пил, не курил, занимался спортом, в совершенстве овладел английским языком, наконец, выплавал ценз и получил диплом капитана дальнего плавания, не допустил не одного нарушения трудовой и производственной дисциплины, по его вине не произошло не одной аварии или смертельного случая в экипажах, где он работал, и он достиг своей цели – стал капитаном научно-исследовательского судна. А дальше что? Он потерял жену, которая ушла от него, он не заимел друзей, потому что не мог уделять им внимания, он рассорился с матерью, с самым понимающим его человеком.
А дальше что? Когда цель достигнута, что дальше? А дальше начинается жизнь на новом витке, которую надо жить. А жизнь, это не только работа, но и семья, и друзья, и увлечения, и вера во что-то. Теперь надо было навёрстывать упущенное. И первое, что сделал Михаил Евгеньевич, обзавёлся другом...
   В том контракте судно работало с норвежской компанией «GECO-PRACLO». На судне было десять норвежцев, представителей этой фирмы. Независимым клиентом был направлен англичанин Ларри. В обязанности Ларри входило осуществлять постоянный контроль за всеми видами безопасности и принимать от экипажа готовый рабочий материал, отслеживая его качество. Ларри действительно был независим, он подчинялся только своей фирме, которая его и направила. Если капитан обязан был отвечать за соблюдение безопасности, то Ларри обязан был контролировать эти соблюдения требований. Капитан Харчук и Ларри наши друг друга. Надо сказать, что клиент Ларри при всей его власти, обозначенной должностью, был очень весёлым и остроумным человеком. Он сыпал английскими сленгами, пословицами и поговорками направо и налево. Его побаивались серьёзные норвежцы и полюбили весёлые русские. Михаил Евгеньевич решил, что лучшего друга ему не найти, да и искать было негде. Но, как известно, дружба требует жертв. Ларри любил выпить. Он взял в рейс ящик дорогого виски и коробку дорогих сигар. Он любил комфорт. Но и ему нужен был собеседник, человек, который мог бы понять и оценить его шутки и юмор. Таким человеком и был Михаил Харчук, капитан, в совершенстве знавший английский язык. Они стали вечерами собираться в каюте капитана. Выпивали по стакану виски, раскуривали по дорогой сигаре, шутили, смеялись. До этого некурящий и непьющий капитан, стал курить и выпивать.
Будучи человеком инициативным, Михаил Евгеньевич стал придумывать для Ларри развлечения. На судне было воздушное ружьё, оставшееся ещё от прошлых времён. Капитан надувал презервативы, развешивал их по каюте, и они с Ларри весело их расстреливали. Потом, чтобы порадовать клиента, Михаил Евгеньевич придумал анкету на самого популярного человека судна, раздал анкеты всему экипажу, предупредив: «Писать только Ларри!», собрал анкеты и показал их другу, к обоюдной радости и очередному веселью. Но это был мизер, который мог придумать Харчук в судовых условиях. Показать себя таковым, каков он есть, Михаил Евгеньевич мог только в порту. И он дождался планового захода в порт Тунис. Они пошли с Ларри в бар выпить виски. Выпили. Настал час продемонстрировать свои способности и возможности. Михаил Евгеньевич выбрал жертвами трёх арабов, людей горячих и неадекватных. Затеять ссору с арабами не представляло труда, - те взрывались с пол оборота, как надутые презервативы. Удар, два, три – и все арабы оказались на полу к восхищению Ларри. Капитана забрали в кутузку. Вытащить его оттуда оказалось непросто, это потребовало серьёзных капиталовложений, которые предоставил Ларри, дабы выручить друга из беды...
   Всё вместе взятое и мною перечисленное не могло не вызвать бурю возмущения и негодования у норвежских специалистов, привыкших к дисциплине и безоговорочному подчинению правилам безопасности. Незамедлительно в два адреса в Россию и в Англию полетели письма, написанные начальником норвежской научной партии с просьбой убрать с судна того и другого, так как эти двое и есть слабое звено в безопасности проводимых работ. Судьба Михаила Евгеньевича была практически решена. А конкретный повод к снятию его с должности, он вытянул сам: при очередном заходе судна в порт Тунис, им было допущено касание грунта днищевой частью судна. Сам этот инцидент – мелочь, не заслуживающая серьёзного внимания, если бы не всё доселе совершённое капитаном Харчуком...
   Когда НИС «Чайво» отошло от причала и последовало в родную Россию, я стоял на палубе НИС «Академик Немчинов» и смотрел ему вслед. Я видел Михаила Евгеньевича, стоявшего на корме увозящего его судна и печально смотрящего на пенный след, оставляемой за кормой...
   Нам было суждено встретиться ещё один раз, но последний. Когда я вернулся из рейса и шёл отчитываться в свой трест, то навстречу мне попался Михаил Евгеньевич. Он искренне обрадовался, увидев меня. И хотя глаза его были печальны, на губах отразилась приветливая улыбка:
- Дай совет, - попросил он. Это было что-то новое, до сих пор не проявлявшееся в этом человеке, он просил совета.
- Говори... – сказал я.
- Меня разжаловали во вторые помощники капитана...
- Я слышал об этом... – сказал я.
- Что делать? – он смотрел на меня с надеждой.
- Смирись, - сказал я, - тебя восстановят, не пройдёт и двух лет...
- А знаешь, - делая бодрый вид, продолжил Михаил Евгеньевич, - меня берут в крюленговую компанию! Переводчиком на греческое судно...
- В крюленговых компаниях нет переводчиков! – усомнился я.
- Ты, как всегда прав, - мрачнея сказал бывший капитан, - официально меня оформляют третьим помощником капитана, а работать я буду переводчиком... Что делать? – снова спросил он.
- Не соглашайся! – ответил я, - Тебя здесь восстановят, не пройдёт и двух лет!
- Я подумаю... – сказал Михаил Евгеньевич и пошёл своей дорогой.

   Через шесть месяцев мы узнали, что Харчук Михаил Евгеньевич ушёл в море на греческом судне в должности третьего помощника капитана, и из рейса не вернулся.
Когда его судно уже возвращалось от берегов Африки и отошло далеко от берега, Харчук не вышел на вахту. В его каюте нашли записку: «Беру грехи мира на себя». Все мои попытки узнать, что же там произошло, ни к чему не привели. Крюлинговая компания в строгом секрете хранила все детали этого дела, и ничего никому не сообщало.
   Я не буду строить никаких догадок. Мне неизвестен повод, но ясна причина. И виноватые есть. Они живут, дышат, служат, творят своё мелкое зло и даже не подозревают о своей вине. Иногда мне кажется, что я вижу, как капитан Михаил Евгеньевич выходит на корму судна, смотрит в небо, где живёт его, непонятый им, Бог, крестится, прыгает за борт и плывёт, плывёт с надеждой наткнуться на остров, где живут пираты двадцатого века. Мне искренне жаль это симпатичного человека, моряка и романтика.
   Однажды мне приснился странный сон. Я увидел четырёх буддийских монахов, которые шли, держа за четыре конца жёлтый флаг. Я пошёл за ними. Мы прошли мимо человека, который лопатой копал себе могилу. Это бывает только во сне, когда увидев человека в яме с лопатой в руках, понимаешь, что он сам роет себе могилу. Человек выпрямился и посмотрел на меня. Это был Михаил Евгеньевич, я его узнал:
- Ты следующий! – сказал он, и продолжил своё дело. До сих пор пытаюсь понять, что он имел в виду?