Серёга Коршунов (Игорь Козлов-Капитан) / Проза.ру

   И так, в 1978 году я поступил в Мурманское Высшее Инженерное Морское училище имени Ленинского комсомола. Я был счастлив. Мне легко дались все экзамены, и я набрал высокий проходной бал, с которым можно было бы пройти на любой факультет, но я мечтал быть только судоводителем! А с Сергеем Коршуновым я первый раз пообщался на вступительном письменном экзамене по математике. Я любил математику и хорошо был подготовлен по этому предмету, поэтому очень быстро, в течение двадцати минут решил все задачи и просто сидел за столом, глядя по сторонам. Время на экзамен отводилось два часа. Вот так встать и уйти уже через двадцать минут мне было как-то неудобно. Вдруг сзади меня кто-то тронул за плечо. Я обернулся. На меня смотрели голубые глаза. Они смотрели, они умоляли. Это и был Сергей Коршунов, симпатичный кудрявый светловолосый парень, небольшого роста, чем-то похожий на Сергея Есенина:
- Напиши мне, как решить примеры! – прошептал он. Я не стал задумываться, написать ему или не написать, увидят это преподаватели или не увидят, рискованно это или не рискованно, я просто написал решение примеров на черновом листке и постарался незаметно для преподавателей передать его Сергею. Уже после этого я встал из-за стола, положил перед преподавателем мой вариант и вышел из аудитории. Увы, моя уверенность меня немного подвела, в одном из примеров я допустил незначительную ошибку, в результате чего оценка была 4. Это меня несколько огорчило. Но как счастлив был Сергей Коршунов! Он тоже получил четвёрку. Мы с ним встретились позднее на танцах в клубе строителей, который находился прямо около мореходки. Мы ещё считались абитуриентами, хотя уже сдали все экзамены и только ждали приказ о зачислении. На танцы в клубе строителей в общем-то и собрались одни абитуриенты, одни пацаны. Поэтому медленной музыки не было, гремело что-то быстрое, подвижное, победное.
Ребята кучковались группами человек по пять, образовывая круг, и так отплясывали. Вот мы и очутились с Серёгой в одном кругу. Он узнал меня. Его благодарностям не было конца. Как я понял из его быстрых выкриков через шумящую музыку, он сдал так все экзамены, ничего не уча и не зная. Впоследствии я в этом убедился сам, когда спросил у него:
- А сколько будет семью восемь? – Серёга задумался, а потом засмеялся:
- Не знаю! И никогда не знал! Там на задней странице тетрадки есть таблица умножения, можно посмотреть! – Но больше всего он поразил меня не этим, а тем, что, танцуя, постоянно оттягивал пояс от брюк и заглядывал туда, где должен был находиться член:
- Чего ты туда всё смотришь? – спросил высокий парень, прыгающий рядом. Парень был старше нас, видно, поступил в мореходку после армии. Так потом и оказалось, только он был не после армии, а после флота. Потом он станет старшиной нашей группы, Гена Быльцов.
- А! – в сердцах сказал Серёга, - Кажется, опять триппер поймал! – и снова засмеялся.
Девчонки его любили. За легкий весёлый нрав, за голубые глаза и кудрявые волосы.
А уж как он их любил! Помню, когда мы уже были курсантами как-то раз поехали на турбазу с девчонками с рыбокомбината. Их было пятеро, и нас, курсантов, было пятеро. И среди нас – Серёга. Пока другие раздумывали да рассчитывали, Сергей не дремал, и по очереди таскал девок к себе в кровать. В результате поездки он единственный опять поймал гонорею. Наверное, это была его почти профессиональная болезнь.
   После зачисления абитуриентов в мореходку, мы с Серёгой Коршуновым волею судеб оказались не только в одной роте (а их было две), не только в одной группе (а их было четыре), но даже в одном кубрике, где стояли четыре двухъярусные койки, рассчитанные на восемь человек. Наверное, я бы сейчас не вспомнил тот первый состав нашего кубрика, если бы на ещё на первом курсе не написал про нас про всех, в нём живущих, песню, в которой были такие слова: «Два Вити, и два Игоря, и Гена,
            Серёжи два, Валера… На века
            Гордиться нами будет вся система,
            Но, а пока… Наряды лишь пока!»
Вот так по строчкам этой песни я и расскажу кратко о каждом, в ней прозвучавшем.

   Витя Бабинцев.
   Он был откуда-то из южных краёв. Коренастый, широкоплечий, молчаливый, с тяжёлым взглядом из-под чёрных бровей, он видом одним внушал страх и уважение. Его редкие рассказы подтверждали то, что он получил воспитание не в духовной семинарии, а наоборот, там, где только сила и власть имеют истинную цену. Негласно он сразу стал старшиной нашего кубрика, и это потом официально узаконил командир роты. Обычно какие-то важные вопросы, касающиеся всех обитателей кубрика, Витя решал единолично, создавая видимость коллегиальности.
- Предлагаю купить магнитофон! Давайте скинемся со стипендии!
- А зачем нам магнитофон? – спросил я, - Когда его слушать, если мы целыми днями то в аудиториях на занятиях, то в аудиториях на самоподготовке?
- В субботу и воскресенье! – нашёлся Витя.
- А в субботу и в воскресенье мы все в увольнении в городе! – не сдавался я.
- Значит, будем музыку слушать по ночам! – ответил Витя, - Кто «за»? – и первым поднял руку, за ним – ещё шесть человек, то есть кроме меня все были «за». Я знал, что если Витя сказал «будем слушать музыку по ночам», значит так и будет. Он поставит магнитофон на тумбочку возле своей кровати, и будет крутить его по ночам, не давая никому спать.
- Я против! – подтвердил я, - Ночами я хочу спать!
- Да тебе денег жалко! Ты жмот! Ты не имеешь права идти против коллектива! – как всегда первым на меня набрасывался Серёга Коршунов. Но и я сдаваться не хотел. Я считал эту идею бессмысленной и поэтому стоял до конца. Магнитофон тогда так и не купили. Купили позже, когда вернулись с практики с деньгами в карманах.
   Витя Бабинцев внушал авторитет не только в кубрике, но и в роте, поэтому его никогда не ставили в наряд дневальным к тумбочке с красной повязкой на рукаве, а назначали в наряд только дежурным по роте. Дежурный по роте носил на рукаве повязку синего цвета, почти такую же, какую носили дежурные офицеры, дежурному подчинялись все дневальные роты. И надо отдать Вите должное в том, что он действительно мог навести порядок. Никогда к роте не было замечаний со стороны дежурных офицеров, если в наряде стоял Витя.
   После четвёртого курса все курсанты убывали на производственную практику в разные флота и на разные рыболовные суда на должности матросов-рыбообработчиков. Кто-то успевал устроиться быстрее, кто-то медлил, а кто-то и вовсе не торопился. Этаж, где жила рота, пустел, но всё равно ещё кто-то оставался. Когда в роте осталось человек двадцать, командир роты тоже убыл в отпуск, оставив роту на Витю Бабинцева, который готов был уйти на практику, но не ушёл в море из-за простуды. В роте без командира нашлись курсанты, почувствовавшие, что наступили времена великой вольницы. Водка потекла рекой по кубрикам, где ещё продолжалась жизнь. Но Витя этот наплыв разбушевавшейся страсти стал пресекать жёстко и беспощадно. И нажил себе врагов. Однажды вечером, когда он сидел в кубрике один, он услышал, как кто-то в коридоре кричит пьяным голосом:
- Бабинцев! Ты где? Выходи!
Витя вышел, готовый немедленно навести порядок. Но не успел. Пьяный курсант сразу ударил его ножницами в живот. На шум выскочили другие. Они и вызвали милицию и скорую помощь. А потом на простыне перенесли Витю в машину. Витя так и не попал на практику, а когда вышел из больницы, забрал из мореходки документы и уехал на родину. Больше я о нём ничего не слышал.

Витя Попов.
Он был вторым Витей в кубрике. Родом с Украины. Круглолицый розовощёкий черноволосый парень среднего роста, несколько мешковатый, Виктор Попов ассоциировался с ходячим нервом. Это вырисовывалось в его движениях и манере говорить. Говорил он и двигался как-то дергано, нервозно. Да и говорил в основном о том, что вызывало его личное возмущение. А возмущался Виктор по любому поводу. О чём бы в кубрике не заходила речь – о водке или женщинах, об учёбе или увольнении, о принятых решениях партии или правительства, Виктор всегда находил повод и место, чтобы возмутиться! Хотя по внутренней своей сути он был добрейшей души человеком. Просто в нём всегда бурлило чувство неудовлетворённой справедливости. Чувство это, вещь довольно субъективная, но кипучая. И вещь эта не раз подводила Виктора. Интересно было то, что уже учась в мореходке, Виктор мечтал стать десантником. С другим моим приятелем из нашей группы Олегом Потаповым Виктор Попов и написали письмо в рязанское высшее десантное училище с просьбой разрешить им перевестись туда из мореходки. Написали и ждали ответа. И ответ к ним пришёл, что сиё желание выполнить невозможно, и это вызвало очередную возмущённую реакцию Виктора. Однажды, когда мы учились уже на пятом курсе, нас всех по очереди стали вызывать в строевой отдел. Там сидел представительный мужчина в сером штатском костюме, и после его первых вопросов сразу становилось ясно, чей интерес он представляет:
- Скажите, - вкрадчиво спрашивал он, - не случалось ли вам слышать, как кто-нибудь из курсантов негативно отзывался о советской власти, партии и правительстве?
- Нет, не случалось! – отвечал я. Человек загадочно улыбался:
- А куда вы мечтаете попасть после окончания мореходки? – снова спрашивал он.
- Хотелось бы остаться в Мурманске! – снова отвечал я.
- А кто же будет работать на Дальнем Востоке, Сахалине, Камчатке? – снова спрашивал человек, переставая улыбаться и суживая чёрные зрачки.
- Двоечники! – осторожно отвечал я.
- Нет, не только! – не соглашался военный в штатском, - И отличники тоже! И такие хорошисты, как вы, тоже нужны дальним просторам нашей родины! Я повторю свой вопрос: не случалось ли вам слышать, как кто-нибудь из курсантов негативно отзывался о советской власти, партии и правительстве?
- Не помню… - задумчиво произносил я, делая вид, что очень пытаюсь вспомнить, но не могу.
- Вы с Поповым Виктором живёте в одном кубрике? – как бы между прочим интересовался кэгэбист.
- В одном! – подтверждал я.
- И ничего такого от него не слышали? – снова интересовался он.
- Точно не помню! – твёрдо отвечал я, делая вид, что память моя отсканирована и там ничего не обнаружено.
- А у нас есть другие сведения, - неодобрительно качал головой военный, - что вы не однократно присутствовали при таких разговорах и всё слышали…
- И я тоже ругал советскую власть?
- Нет! – отвечал человек в штатском, - Если бы ругали, то мы с вами общались бы в другом месте!
   До окончания учёбы оставалось чуть больше года. Уже не за горами было распределение выпускников по разным портовым городам необъятной родины. И тут такие беседы. Вызывали всех или почти всех. Что отвечали курсанты на эти вопросы, остаётся тайной следствия. Нам же сообщили следующее: за антисоветские высказывания Виктор Попов лишён звания лейтенанта запаса подводной лодки 641-го проекта, которое нам всем присвоили накануне. А это означало, что после мореходки Виктора ждала служба в армии, куда он и попал. За год до выпуска Виктор женился, и у него родился ребёнок, а тут такое! Кроме этого Виктор был лишён паспорта моряка загранплавания. После мореходки его, как рядового, забрали в Армию. Когда он вернулся, его направили по распределению на закрытый водоём – Каспийское море, куда, как я узнал позже, ссылали всех неблагонадёжных моряков, дабы не убежали за границу. Жена Виктора не захотела взять на себя бремя жены декабриста, за мужем не поехала, осталась в Мурманске, а после и вовсе развелась с ним. Но мне с Витей ещё предстояло встретиться. Это была случайная встреча в Мурманске много лет спустя после окончания мореходки. Виктор поведал мне, что на Каспийском море попал на малый рыболовный траулер, где вся команда с капитаном во главе вели браконьерский лов осетра, который тут же продавали знакомым скупщикам, заходя в удалённые сёла, где те их уже ждали. Витя Попов, борец за справедливость, будучи на этом траулере всего лишь старшим помощником капитана, потребовал в ультимативной форме прекратить браконьерский лов, а не то он обещал обо всём доложить в соответствующие органы. Ультиматум был принят. Капитан тут же причалил к берегу и высадил на него Виктора Попова в десятках километрах от ближайших селений, не сказав даже, в какую сторону Виктору идти. Двое суток выбирался бывший лейтенант запаса из неизвестной глухомани, пока ни наткнулся на какой-то рыбацкий посёлок, откуда уже добрался до порта приписки. Виктор Попов прошёл по всем инстанциям, рассказывая о преступном промысле, подрывающем экономику страны. Но везде встретил глухую стену отчуждённости. Он понял, что в этих краях, что называется « всё куплено и схвачено», что здесь справедливости не найти, что её просто-напросто не было и нет.
Его уволили, тем самым дав возможность вернуться в Мурманск, где мы с ним и встретились. Позднее он устроился в ту же организацию «Мурманрыбпром», где я ходил в море, а на тот момент сидел в отделе кадров в должности старшего инспектора отдела кадров по кадрам загранплавания. И вот однажды зазвонил мой рабочий телефон:
- Игорь Олегович? – поинтересовался знакомый голос. Это был куратор нашей организации по линии КГБ.
- Да! – ответил я, - Я вас слушаю!
- Скажите, вы знаете Виктора Попова?
- Знаю! – подтвердил я.
- Вы направили к нам его документы на открытие визы, а вы можете за него поручиться?
- Могу! – сказал я, - Я ручаюсь за него! И прошу за него!
- Хорошо! – сказал куратор, - На вашу ответственность!
Визу Виктору открыли, он снова мог ходить за границу. И, наверное, ходит. Не знаю, так как мы с ним больше не встречались.
            «Два Вити и два Игоря, и Гена…»

Игорь Стрих.
Коренной мурманчанин. Очень чернявый, смуглый парень с чёрными смоляными усами. Игорь всегда был приветлив и улыбчив. Любил быть центром внимания, поэтому всегда о чём-то рассказывал. Так мы узнали, что в Игоре течёт грузинская кровь, а его дед народный поэт Дагестана. Меня такой рассказ несколько смутил, поскольку я знал только одного народного поэта Дагестана Расула Гамзатова, но все остальные обитатели кубрика приняли информацию, как должное. Ещё Игорь неплохо играл на гитаре и знал много песен. Петь он любил, и когда его хвалили, не забывал похвастаться:
- Когда я пою на морозе, - говорил он, - то мой голос звучит, как у Николая Сличенко!
Все верили и дружно кивали головами. Сомневался только я, который с детства знал все песни Николая Сличенко, и голос Игоря совсем не походил на голос народного певца.
Отец Игоря был майором милиции. Игорь рассказывал, как одевал форму отца и гулял по Мурманску, пугая прохожих. Все смеялись. Рассказчиком Игорь был хорошим. Он был практически любимцем кубрика. Так бы им и остался, если бы не… Как мурманчанина, на субботу и воскресенье Игоря отпускали домой. И вот однажды он отбыл в свои пенаты, но к своему несчастью забыл в тумбочке гражданский паспорт. Сергей Коршунов, который взял на себя добровольную обязанность, всё знать и обо всём рассказывать старшине кубрика Вите Бабинцеву, то ли случайно, то ли из любопытства решил проверить, что хранится в тумбочке Игоря. Там ничего не хранилось кроме забытого им паспорта. Серёга нехотя взял паспорт и так же нехотя стал его листать, блуждая по страницам ленивым отрешённым взглядом… И вдруг его лицо просияло! Неописуемая радость отразилась на Серёгином лице!
- Еврей! – громко прочитал Серёга и обвёл всех победоносным взглядом, - Представляете? Он еврей! – Нет, Сергей Коршунов не был антисемитом, как и мы все. Просто в нём тоже обитало это чувство справедливости, которое включалось только время от времени, если требовалось кого-то в чём-то уличить:
- Он нам всё врал! – кричал возмущённый Серёга, - А мы-то ему верили! Вот гад! –
И Сергей тыкал всем в нос паспортом, где в графе «национальность» было написано «еврей». Серёга возмущался даже не тем, что Игорь врал, потому что врали по большей части все, а потому что сам Серёга ему верил! Значит, тот обманул доверие! Значит, тот предатель, который может всех и всегда предать!
   Рано утром в понедельник Игорь Стрих вернулся в родной кубрик, который уже перестал быть ему родным. Добродушная улыбка и весёлое настроение быстро улетучились, когда Игорь увидел лица сокубринников. Серёга Коршунов выступал от лица всех, как прокурор. Он сразу бросил Игорю в лицо:
- Ты еврей! Ты нас обманул! Зачем ты нас обманул?! – это последнее «зачем ты нас обманул» уже звучало, как приговор, на основании которого Игорь обвинялся в обмане так доверявшего ему коллектива, и ему объявлялся бойкот, о котором Сергей уже договорился с каждым. Я участвовать в бойкоте отказался, так как я не считал себя уязвлённым и обманутым, поскольку сразу Игорю не верил. Но, несмотря на меня, Игоря окружил мрак молчаливой ненависти, которая пока ни в чём не проявлялась. Командир роты, узнав о создавшейся в кубрике ситуации, быстро перевёл Игоря в другой кубрик, но и там Серёга ему не дал житья, подбив его обитателей на очередной бойкот. В результате Игорь Стрих был вынужден взять академический отпуск и продолжить обучение только на следующий год, но уже в другой роте и на курс ниже.
Интересно, но много-много лет спустя судьба нас свела. Я тогда был капитаном научно-исследовательского судна «Чайво», навечно прикованного к причалам посёлка Дровяное, где находилась главная база нашего геофизического флота. Я отвечал не только за своё судно, но и за все суда, стоящие в этом маленьком портопункте, так как ещё по должности совмещал обязанности начальника этих причалов. Это была моя вынужденная отсидка в ожидании вакансии капитана на действующем судне. Однажды на наши причалы пришвартовалось научно-исследовательское судно «Профессор Берёзкин», которое наша компания взяла в аренду у мурманской арктической геологоразведочной экспедиции для перевозки меняющихся в Норвегии экипажей. Старшим помощником на этом судне был Игорь Стрих. Он узнал меня. Не думаю, что он очень обрадовался встрече, по крайней мере о мореходке мы с ним не вспоминали, но определённый интерес ко мне Игорь проявил. Я был для него человеком, много проработавшем в Норвежских водах, часто заходившем в норвежские порты, а значит, знающим, как можно в Норвегии по лёгкому срубить много денег. Так думал Игорь. И спросил меня на прямую:
- Ты водку в Норвегии продавал?
- Нет, Игорь, не продавал! И тебе не советую, это очень опасное дело. Понимаешь, там лютует чёрная таможня. Они могут нагрянуть в любой день и час, потом перевернут кверху дном всё судно и не дай Бог, если что-то найдут, особенно водку! Лучше не рискуй!
- Ладно! – согласился Игорь, и сразу потерял ко мне всякий интерес.
Вскоре «Профессор Берёзкин» ушёл в свой рейс в Норвегию менять экипажи, а позднее я узнал, что мои мрачные прогнозы сбылись. Чёрная таможня обнаружила большое количество водки, которая принадлежала Игорю Стрих. Старшего помощника из организации уволили после того, как он выплатил немалый размер штрафа, начисленный норвежской таможней. И какое-то время я про Игоря ничего не знал и не слышал. Но судьбе было угодно, чтобы мы встретились снова.
   Каждые пять лет все судоводители должны пройти очередную аттестацию и обучение на подтверждение рабочих дипломов. Дело это скучное и бестолковое, к тому же отнимающее много сил, денег и времени. Ну, скажите, кому охота учиться, находясь в своём заслуженном послерейсовом отдыхе? Никому. Но закон есть закон. И этот закон не освобождает от учёбы не капитана, не четвёртого помощника капитана, он для всех един.
Самым моим ненавистным предметом был предмет ГМССБ – глобальная морская спутниковая система безопасности. Сама по себе станция, работающая на этой системе, не вызывала ничего, кроме восхищения – она круглые сутки могла сообщать обо всём, что происходит в любых широтах мирового океана, но вот сдача экзамена по знанию этой станции, а главное занятия по изучению этой станции полностью изнуряли и выбивали из привычной жизненной колеи. Представьте себе, что вы по восемь часов в день сидите за столом перед компьютером с надетыми на голову наушниками, и пишите, пишите, пишите английские слова. А потом переводите их на русский. А потом слушаете английскую белеберду, и отвечаете на неё, и задаёте по ней вопросы… Жуть! Я уже учился до этого два раза, и так не хотелось снова впрягаться в эту дисциплину, которая после трёх дней занятий уже не казалась такой жуткой, но всё-таки… Записываться на учёбу я пошёл в среднюю мореходку, где были организованы такие курсы. И каково же было моё удивление, сменившееся радостью, когда в кабинете за столом начальника я увидел Игоря Стрих:
- Привет, Игорь! – я улыбался радостной, счастливой улыбкой, я даже не сомневался в том, что Игорь мне поможет преодолеть эти курсы, не разу не посетив занятия!
- Привет! – сказал Игорь, без особой радости, - Зачем пришёл? Учиться хочешь? – О, как я не хотел учиться!
- Нет, Игорь, я пришёл сказать тебе, что мне нужен диплом оператора ГМССБ неограниченного района, но учиться я не хочу!
- Ладно, - сказал Игорь, - это не проблема... Я тут не начальник, а заместитель, но начальнику скажу, а ты готовь деньги, это будет стоить... – Я был счастлив! Мне было всё равно, сколько это будет стоить! Я получил две недели свободы от занятий, а это стоило куда как дороже! Через две недели я пришёл за дипломом. Искренне и с дружеским теплом пожал Игорю руку.
- Если что, обращайся! –сказал Игорь на прощание. Больше мы не встречались...

«Два Вити, и два Игоря, и Гена...»
Гена Лыхин.
Родом он был откуда-то из Сибири или Среднего Урала. Родился, жил и рос в деревне. В многодетной семье, у него было много братьев и сестёр, но рассказывать о них он не любил. По-видимому, та прошлая жизнь его не слишком баловала, и он хотел о ней забыть. Он вырвался оттуда, вырвался и всё. Зачем оглядываться? Гена был небольшого роста, пожалуй, он был самым маленьким в роте. Но именно этот факт вынуждал его всегда быть на чеку. Естественно, что в кубрике он всегда держался Вити Бабинцева. Он мог рассказать какой-нибудь пошлый случай или анекдот, поддерживая беседу, но сам такой инициативы никогда не проявлял. Витя видел в нём своего дворового пацана, прошедшего школу улицы, и тоже поддерживал его. Гена умел играть на гитаре и неплохо пел. В основном, блатные песни. Несмотря на маленький рост, он обладал физической силой. Как мы узнали уже вскоре, у него был первый разряд по тяжёлой атлетике, и столько килограммов, сколько он мог толкнуть или выжать, в роте не мог никто. У него был комплекс Наполеона. Он хотел быть первым во всём, но науки ему давались с боем, да и никто в роте не принимал его всерьёз. Ко мне он потянулся из-за стихов. Я писал стихи, а Гена любил их слушать. И ещё Гена тянулся к тем, в ком он видел хоть зачатки интеллигентности. Он хотел быть таким же и старался изо всех сил. Наверное, из-за этой раздвоенности, ему было особенно непросто. Мы с ним подружились, и дружба эта продолжалась долгие-долгие годы. И чем больше мы были вместе, тем больше становились неразлучниками. Если я сдавал досрочно экзамены, чтобы вырваться на три дня в Ленинград к своей любимой девушке Тани, то и Гена шёл сдавать экзамены досрочно, и ехал со мной. Если я снова досрочно сдавал экзамены, чтобы вместо шлюпочной практике поехать командиром роты с детским морским клубом «Альбатрос», то и Гена делал то же. Основным моим учителем игры на гитаре был Саша Козлов (Александр Борисович), тоже друг, объявивший всем, что мы братья. «Братьям всегда легче во всем!» - объяснил он мне. А вообще нас Козловых в роте было трое. Ещё старшина второй роты тоже Александр, но Сергеевич. Личность во всём геройская. До мореходки он служил во флоте. Побывал в горячих точках Арабских Эмиратов. Имел ножевое ранение при выполнении особо важного задания правительства, за что был награждён Орденом Красной Звезды. Он был старше нас, мудрее и увереннее, поэтому в братья к нам не записывался. А для нас он был недосягаемой звездой, может быть, той самой, Красной.
Но разве мог бы я тогда подумать или предположить, что именно он решит мою судьбу в тот момент, когда я уже будучи пятнадцать лет капитаном научно-исследовательского судна, пожелаю перейти на берег. И на какой берег! Работать во Вьетнам, по контракту! Александр Сергеевич, с которым мы случайно встретимся в порту Вунг-Тау, где он уже много лет будет жить и работать капитаном-наставников на совместном русско-вьетнамском нефтедобывающем предприятии «Вьетсовпетро», будет рад видеть меня, и встретит, как родного брата. Братом и назовёт и сделает всё, что бы я тоже остался там жить и работать...
   А пока именно Гена и распевал мою песню:
«Как в парашют воздушного десанта,
Рванулся ветер по сырой траве.
И слёзы дождь роняет на курсанта,
Нашивки блеск на левом рукаве.
Два Вити и два Игоря, и Гена...» - он пел эту песню всегда при любой возможности, как только в его руках оказывалась гитара. Пел старательно, делая акцент и ударение на слове «курсанта», поэтому она до сих пор звучит у меня в ушах, хотя большинство стихов и песен тех лет я забыл...
   Когда мы учились уже на четвёртом курсе, неожиданно и Серёга Коршунов проявил интерес к моим стихам: «Твои стихи все хвалят! – сказал он, - А почему ты не печатаешься в газете?» - «А зачем?» - не понял я. «А затем, чтобы получать за это деньги!» - «Я не знаю, как это печататься в газете...» - искренне сознался я. «Я знаю! - сказал Серёга, - Давай, садись, пиши свои стихи на бумагу! Я попрошу знакомую секретаршу, она напечатает их на машинке! Потом я сам посмотрю адреса всех мурманских газет, сам куплю конверты, и сам отправлю по адресам, но деньги поровну!» - Серёга ждал, что я скажу. «Хорошо...» - неуверенно сказал я, и тогда Серёга начал мечтать: «А интересно, сколько они будут нам платить?» - «Не знаю...» - «Ну, приблизительно?» - «Джеку Лондону платили один фунт за слово, - вспомнил я, - А за моё слово, наверное, две копейки?» - Серёга вытаращил на меня глаза: «Пиши больше! Больше! Больше! Больше слов!» - Потом, когда я предоставил ему рукопись стихов, он сосчитал слова, умножил на две копейки и радостно воскликнул: «Есть! Есть тут и водка, и закуска, и всё хорошо...». Он отправил мои стихи по редакциям. В кубрике результата ждали все. Серёга объявил, что и водка, и закуска, на всех! Все стали бегать в читальный зал, проверять подшивки трёх газет, куда Серёга и отправил стихи: «Комсомолец Заполярья», «Полярная Правда» и «Рыбный Мурман» - стихов не было. Потом я получил письмо из «Полярной правды», где было написано следующее: «Уважаемый Игорь, ваши стихи не получили одобрение в нашей редакции, но мы просим вас зайти к нам в редакцию». Это был облом! И виновником этого облома был я сам со своими, не получившими одобрения, стихами. «Суки они! - сделал вывод Серёга, - Нам нравятся, а им просто денег жалко!» Потом пришло второе письмо из той же газеты, писала сама редактор Раиса Велигина, известная в Мурманске поэтесса: «Игорь, зайдите, пожалуйста, в редакцию, нас в ваших стихах не устроила всего одна строчка...» - Я не пошёл: зачем позориться? В читальный зал ходить перестали, всем было ясно, что им там в редакциях денег жалко... Но месяц спустя на утреннем построении роты к нашей группе подошёл старшина нашей роты Гена Нефёдов и спросил, обращаясь к кубрику: «Читали?» - «Что читали?» - никто ничего не понял, - «Стихи ваши напечатали в «Рыбном Мурмане»! – сказал старшина и улыбнулся. О, как мы летели в читальный зал! О, как мы рвали друг у друга подщивку газеты. Библиотекарша за всю свою жизнь не видела такого интереса курсантов к прессе. Есть! На второй странице! «К нам в редакцию пришло письмо от курсанта высшей мореходки Игоря Козлова... Итак, дебют молодого поэта!» - И моё стихотворение, самое любимое на тот момент:
«Три ракеты красные взвились, -
Бедствие – не просьба о пощаде.
Говорят, мечты мои сбылись,
Но чего тогда, скажите, ради
Два листа из ученической тетради
От моей мечты оторвались?
Ты писала, знаю, неспроста, -
Тот, другой меня намного лучше:
Может, он один такой из ста, -
Очень милый, добрый и могучий.
Я добавлю: он ещё везучий,
Раз ты исписала два листа!
Пишешь ты: «У нас всё расцвело,
На деревьях распустились почки...» -
Ну, а я пишу тебе назло -
То, что мы в трюмах катаем бочки,
Нам сейчас не до зелёной кочки
И плевать на то, что проросло!
Правда, к нам сюда в морские дали
Заглянула эта же весна.
Мы свои надежды оправдали.
Как там пишут? «Стало не до сна...»? –
Ясно! Ведь у нас идёт треска
И мы вчера опять две нормы дали!
Ты запомни: миля – не верста.
Начал, извини, издалека.
Но, что б быть женою моряка,
Надо быть самой одной из ста,
Иль из тыщи, что б наверняка,
Но это не понять тебе... Пока!»

Это был апрель 1976 года. Пройдёт немного времени, и я стану многократным победителем литературных конкурсов газеты «Рыбный Мурман», и лауреатом литературного конкурса имени Александра Подстаницкого газеты «Комсомолец Заполярья», и лауреатом литературного конкурса газет «Мурманский Вестник» и «Полярная правда», и получу диплом за достижения в области литературы от губернатора Мурманской области, стану членом Союза Писателей СССР, выпущу десять книг стихов и прозы. Но получу деньги только за две тонюсенькие первые книжечки, выпущенные мурманским книжным издательством при Советском Союзе… Но как раз об этом я и не жалею. А на тот момент денег за эту публикацию мы не получили. Газета «Рыбный Мурман» тогда ещё была многотиражной газетой, и денег не платила...
   Гена втянул меня в спорт. Сам он регулярно ходил поднимать свою штангу, а меня звал исключительно на соревнования, которые часто проводились в мореходке. «Твой вес – до 67,5 кг! – говорил он, - В этом весе будет только один разрядник, значит, второе место тебе обеспечено!» Не могу сказать, что я был тяжелоотлетом, но на соревнования по просьбе Гены ходил, выступал за «честь роты», толкал 80 кг и рвал 60 кг, но этого было достаточно, чтобы занимать вторые и третьи места.
   Все увольнения в город по субботам и воскресеньям мы с Геной проводили вместе. У нас уже стало традицией в увольнение идти в пельменную, прихватив в магазине бутылку водки. В пельменной, отстояв очередь, мы заказывали по двойной порции пельменей, садились к столу, разливали водку в двухсотграммовые стаканы, выпивали и закусывали. А потом шли по проспекту Ленина и пели русские народные песни. Нам везло. Никто и никогда из начальства не видел нас в нетрезвом состоянии. При этом надо сказать, что рота таяла на глазах. То одного, то другого исключали курсантов за случаи «появления в роте в нетрезвом виде». Начальство мореходки, чтобы напугать курсантов и прекратить все случаи злоупотребления последними спиртных напитков, иногда даже устраивало показательные исключения из высшего училища. Помню, когда мы учились ещё на первом курсе, всех первокурсников, а это три факультета в 5 рот, выстроили на плацу. Парадом командовал начальник строевого отдела, капитан первого ранга. В центр образованного ротами прямоугольника, приказали выйти двум курсантам. Вышли двое с опущенными головами с видом раскаявшихся грешников. И ещё двоим приказали выйти на середину, наверное это были круглые отличники. И вдруг раздалась команда: «Нащивки и гюйс сорвать!» - И двое отличников сорвали нашивки с двух грешников. На том и закончилось. Мы шли в роту удручённые и пришибленные. Все молчали. Пережить такое никто не хотел. Ещё помню, сразу после поступления в мореходку, всех первокурсников собрали в актовом зале на лекцию. Выступал нарколог. Он сказал, обведя зал суровым взглядом: «Половина из здесь сидящих, станет законченными алкоголиками!» - Моему внутреннему возмущению не было предела! Потому что я не любил спиртное, пил редко по праздникам и немного. Но уже вскоре слова нарколога стали приобретать физическое воплощение. Первый курсант, который был исключён из нашей роты, был исключён именно за злоупотребление спиртными напитками. Вот он действительно злоупотреблял! Это был симпатичный парень из Ленинграда. На фланке он носил знак об окончании Суворовского училища. Мы ему даже завидовали, рассматривая этот знак. В увольнении он напивался так, что до роты добирался только с чьей-нибудь помощью. А потом, как сплетни, курсанты рассказывали о нём, что видели ночью, как тот пил воду из писуара. Его первым и отчислили, а потом ещё, потом ещё... Так был исключён ещё один мой друг Олег Потапов, тот, который писал письмо в десантное училище. В десантное училище он не попал, а вот в Армию в пехоту загремел с 4-го курса. Потом, уже после окончания мореходки, я его случайно встретил в Мурманске, куда он приехал сдавать сессию, уже отслужив свой срок. «Как там в Армии?» - спросил я его. «Не как в кино...» - хмуро ответил он...
   Но нас с Геной сия чаша минула. Мы шли по проспекту и пели песни, а путь наш лежал на вокзал, где мы снова ели. Покупали по две холодных котлеты в привокзальном буфете и по стакану горячего кофе с молоком. Съедали и возвращались в роту, считая, что отдохнули на славу. Ходили, правда, и по ресторанам. Тогда это стоило на двоих 10 рублей. А денег у меня всегда было много. Я играл в духовом оркестре. На трубе, и получал за это деньги, добавку к стипендии, которая была у нас 16 рублей 80 копеек. Я получал рублей сорок. И после каждого «жмура», то есть после каждых похорон, куда нас часто приглашали поиграть, я получал ещё 25 рублей. Иногда мы и Гену брали на похорона, если некому было стучать на барабане. Двадцать пять рублей, это были огромные деньги! И не только по курсантским масштабам. После первой практике, которая была у нас в рефрижераторном флоте, я купил синий костюм с серебряными пуговицами. Гена купил такой же. Теперь мы были с ним, как два петушка из одного курятника. Если я говорил: «Всё! Водку больше не пью! Пью только шампанское!» - Гена тут же поддерживал, при этом ударяя на слово «мы»: «Мы пьём только шампанское!» - «Я не курю больше сигарет! – говорил я, - Только «Беломор канал» фабрики имени Урицкого» - «Мы!» - добавлял Гена. Наш старшина группы Гена Быльцов, высокий симпатичный парень, благоволил нам обоим. Он хорошо играл на гитаре, знал много песен Высоцкого, зачастую подсаживался к нам в курилке или в кубрике: «А вот так можете? – спрашивал он, беря у нас гитару, - А восьмёркой можете? А такую песню знаете?» - Мы смотрели на него с восхищением. Гене Быльцову я очень благодарен. Он меня кое-чему научил. Было это на первой практике, когда мы после первого курса пошли в море на самом большом на тот момент в мире паруснике «Крузенштерн» вокруг Европы, из Севастополя в Ригу («Георгий Седов» ещё был в ремонте и не вошёл в эксплуатацию). У курсантов тогда быстро закончились сигареты. Началось брожение и попрошайничество. Капитан учебно-парусного судна легендарный Шнейдер приказал артельному выдать курсантам по 15 пачек «Примы». Сигареты получили все, даже те, кто не курил. А я на тот момент ещё не курил. Но что такое 15 пачек сигарет в двухмесячном рейсе? Мои сигареты приобрели вес золота. Это как раз был период моего активного обучения игры на гитаре. «Гена! – просил я старшину Гену Быльцова, - Спой песню, ну, ту, про тюрьму! Пожалуйста...» - «Две сигареты! – отвечал Гена. Я давал ему две сигареты, и он пел. «Подожди, я запишу слова!» – снова просил я его. «Нет! – категорически возражал Гена, - Запоминай!» - «Я не могу так сразу, трудно...» - «Давай ещё две сигареты, ещё спою!» - Я снова давал ему две сигареты, и он снова пел... Благодаря Гене Быльцову я научился запоминать слова песен с 2-4 сигарет. Когда в 2008 году у меня в родном городе Дубна открывали памятник Владимиру Высоцкому, я вёл праздничный концерт, и сам пел его песни. Тогда же со сцены я шутя спросил зал: «Как думаете, сколько стоит одна песня Высоцкого?» - зал удивлённо молчал. «Четыре сигареты!» - сказал я и рассказал эту историю. Все приятно улыбнулись...
Но нельзя сказать, что Гена Лыхин всегда только подражал мне и не пытался как-то проявить своё наполеоновское «я». Вспоминается такой случай. Гена познакомился с хорошей женщиной с рыбокомбината, стал уходить в увольнение к ней домой. Это было нормой для курсантов. А кто не знакомился? А кто не оставался ночевать у своей знакомой? Но Гене этого было мало. Ему нужно было во что бы то ни стало показать тем, кого он любит и уважает, то есть нам, его близким друзьям, какой он есть на самом деле.
И он устроил такой показательный пир, на который пригласил меня и Гену Быльцова. Мы пришли в гости к его знакомой. Гена устроил всё так, что в момент нашего появления в доме, он уже сидел во главе большого стола, на котором было много водки и всяких рыбных деликатесов. Гена напустил на себя рысь и торжественно молчал, а симпатичная женщина крутилась вокруг него. Гена поднимал пустой стакан, и туда тут же наливалась водка. Гена закусывал жирным палтусом, по его губам и рукам стекал жир, и в тот же момент, губы его вытирались, а в руках оказывалось полотенце. Гену Быльцова это так забавляло и смешило, что улыбка просто не сходила с его лица. А мне было жалко женщину, на которую мой друг даже не смотрел. Представление длилось до тех пор, пока все трое ни вырубились от изрядного перепития...
   В очередной раз я решил досрочно сдать экзамены, чтобы на пару дней скататься в Ленинград к Татьяне. Было это уже на четвёртом курсе. На этот раз Гена со мной не поехал...
Таня.
Я учился в десятом классе, а она в восьмом. Я её увидел первый раз, когда стоял на балконе и смотрел вниз. Она прошла через площадь, мелькая белыми носочками. Я посмотрел и... влюбился. С того дня я часто стал выходить на балкон, чтобы снова её увидеть. Я заметил, что она проходила через площадь в одно и то же время.
И вот однажды, набравшись смелости и отваги, я слетел с четвёртого этажа на крыльях любви и подлетел прямо к ней. Все мои попытки узнать её имя и просто поговорить с ней разбились о стену неприступности. И на другой раз тоже, и на третий, и на четвёртый...
За то я научился летать. А потом просто шёл рядом, чуть забегая вперёд, заглядывал в её глаза и улыбался. Мы доходили до её подъезда, а потом я снова летел на балкон. Но однажды она заговорила! Весело. Остроумно. Наверное, она уже привыкла ко мне. Она много читала, много знала. Мы с ней стали гулять почти каждый день от площади и до её дома. Триста четырнадцать шагов. Я узнал номер её телефона. Звонил редко, только тогда, когда она не появлялась на площади. Но к телефону всегда подходили её мама или брат и всегда отвечали одно и то же: «Тани нет дома!» - или – «Таня учит уроки!». И тогда я просто стоял возле её дома и смотрел на её окна. Я мог стоять и час, и два, и три и всю жизнь…Только месяца через три, когда мы стали гулять до парка и до Волги, она стала позволять брать себя за руку. Только через год мы первый раз поцеловались.
   Однажды на пляже в Дубне ко мне подошли известные в городе хулиганы. Один сказал: "Ещё раз увижу тебя рядом с Танькой, ты сильно пожалеешь! Ты понял?!" - "Я понял!" – ответил я. Тот ухмыльнулся: "Значит, отрекаешься?" - "Нет!" - сказал я. Его глаза блеснули злобой и он угрожающе двинулся на меня, но я стоял, как камень. Мне было страшно, но я бы никогда не отрёкся, даже если бы меня стали убивать... "Пойдём! - сказали его друзья, - Мы ещё встретим тебя!" И встречали ещё несколько раз, и каждый
раз им что-то мешало наброситься на меня...
   А потом я уехал в Мурманск. Поступил в высшую мореходку. Но мы переписывались. Я думал только о ней. Нас в кубрике жило восемь человек. Все ребята были пошляками, любили рассказывать про женщин какие-то пикантные истории. В этот момент я их ненавидел! Я им говорил: "Как можно без любви?!" – А они смеялись. Я не ходил на танцы, как это делали ребята, ни с какими девчонками не знакомился. Я их просто не замечал. Я мечтал только о Тане. Я мечтал, что мы поженимся и будем жить счастливо. Что у нас будет много детей. Она писала: "Сначала закончу институт!". Целая вечность, ведь она ещё училась в школе. Я ждал, когда наступят каникулы, чтобы вернуться в Дубну и увидеть её. Моя мама обижалась: «Сынок, ты приехал всего на несколько недель, но мы с отцом тебя не видим…» А я стоял, стоял под её окнами или в подъезде. И ждал её. Она готовилась поступать и всё время уделяла учёбе. И наконец поступила! Таня
поступила туда, куда хотела - в Ленинградский политехнический. Теперь я рвался в Ленинград. На каникулы. Но чтобы не огорчать маму, и ещё приезжать в Дубну, я сдавал досрочно экзамены, выигрывая таким образом дней пять, и ехал в Ленинград. И ждал её - с учёбы, из библиотеке, из чертёжного зала, из... института. "Как мне жаль, - однажды сказала она, когда я приехал, - Я взяла билет на концерт симфонического оркестра. Билет только один. Выходит, я буду наслаждаться, а ты..." - "А я подожду!" У неё всегда было мало времени, она много занималась. Поэтому мы просто недолго сидели на лавочке около её общаги и разговаривали. Но она в тот момент была рядом, и ради этого стоило приезжать! А потом снова были письма...
И вот однажды, я вырвался прямо с учёбы и рванул к ней! Я был счастлив. Я приехал только на сутки, но я увижу её! В тот день я её увидел. Мы пять минут посидели на лавочке, поговорили. "Завтра приходи в пять!" - сказала она, а сегодня был трудный день, я сильно устала..." В восемь утра я уже был на месте. В пять вечера она не появилась. Она не появилась и в шесть, и в семь... Я зашёл в её общежитие и спросил: "А где Таня?" – Девушки из её комнаты удивлённо переглянулись: " Не знаем, все занятия давно закончились, а все аудитории уже закрыты..." И тут появилась она! Её глаза и губы были чуть подкрашены. И одета она была как-то по-праздничному. "Пошли! - сказала она, и когда мы вышли в коридор, добавила, - Извини..., но меня сегодня старшекурсники пригласили на День Рождения одного парня, я давно мечтала попасть в их компанию... не обижайся, ладно?" "Я могу опоздать на поезд..." - сказал я. "А ты беги! Успеешь!" - и стала подниматься куда-то наверх по лестнице...
Я успел впрыгнуть в отходящий поезд. В тамбуре меня трясло и слёзы сами катились из глаз... "Я отомщу! - бормотал я сквозь слёзы, - Я отомщу! Пусть пожалеет! Пусть потерявши плачет!" Я так и сделал. Мне хватило одного месяца, чтобы познакомиться и
жениться на своей первой жене, стройной, симпатичной, восемнадцатилетней девушке. Но за день до свадьбы я сидел в подвале нашего общежития, там где у нас собирался духовой оркестр, и горько плакал. Где-то я понимал, что отомстив таким образом ей, я испорчу жизнь и себе... Но жить мне не хотелось...
Потом, спустя какое-то время, мы встречались несколько раз, ведь наши родители жили в родном городе. Она всегда пыталась заговорить со мной, делала вид, что очень рада меня видеть, хотя, наверное, так оно и было. Рассказывала о себе, расспрашивала обо мне. Но это были случайные встречи. Или нет? Или она намеренно искала этих встреч со мной? Когда ей сообщили, что я женился, упала в обморок... Долго приходила в себя, не веря в случившееся… Потом вышла замуж за студента из другого института. Потом, уже много потом этот студент, её муж, которого она никогда не любила, стал начальником ОБХСС города Донецка. У Тани двое детей, оба мальчики, оба учились в Америке, один и теперь живёт там. С мужем развелась. В настоящее время обитает в Москве, имеет квартиру, работает… А я? Я тоже развёлся с первой женой, которую никогда не любил. Две дочери, теперь уже совсем взрослые живут в Мурманске, обе замужем. С ними мы иногда встречаемся… Я женился второй раз. По любви. У меня есть сын…
   Два года назад последний раз мы встретились с Таней на фестивале. На фестивале православной пени и поэзии «Серебряная псалтирь», который я организовал в родном городе, когда переехал туда окончательно со своей второй семьёй. "Поговори со мной! - попросила она в антракте, столкнувшись со мной в фойе, - Я знаю, что ты сейчас очень занят, но удели мне две минуты!" - "Хорошо! - сказал я, - Время пошло!" - "Время пошло? Как ты круто..." - "Я слушаю!" - "Я хочу, чтобы ты знал, что я всю жизнь любила только одного человека!" - "Меня?" - "Н-нет..." - я ухмыльнулся и повернулся, чтобы уйти, так как дальнейший разговор терял всякий смысл, - "Стой! – снова попросила она, - Если тебе когда-нибудь захочется меня увидеть, я буду рядом, только позови..." – Она смотрела в мои глаза, и её глаза наполнялись слезами. Господи, я так её любил, но никогда не понимал! - "Я понял! - сказал я. Она ждала моего ответа. Или не ждала? Или ей и так всё было ясно? А что ясно? Я молчал, а потом вдруг спросил: «А ты помнишь тот День Рождения?" - "Какой День Рождения? – она искренне удивилась, - Я не поняла, ты о чём?" - Я повернулся и пошёл, так как фестивальные дела требовали моего участия...

Сергей Коршунов.
Пока я ехал на поезде из Ленинграда в Мурманск, я продумывал план мести. И продумал, и всё для себя решил.
   К тому моменту Сергей Коршунов крепко обосновался в одной весёлой мурманской семье. Он напрочь связал всё своё свободное время с семнадцатилетней девушкой Ольгой. Звал её Серёга: «Мой полный Карлсон». Она была действительно несколько полновата для своих лет, но при этом её симпатичное личико всегда излучало добродушие и радость. Родители девушки были людьми простых нравов, любили выпить и посидеть у телевизора. Сергея, который приходил к ним ночевать, воспринимали, как будущего зятя и укладывали спать с дочерью, но – его ногами туда, а её – ногами туда. Дверь в спальню закрывалась, и ноги оказывались рядом. Поэтому девушка быстро забеременела и Серёга готовился к свадьбе. Вот он-то и был мне нужен! «Познакомь меня с кем-нибудь!» - сказал я ему с порога кубрика. «Хорошо! – ответил Сергей, - В субботу пойдём ко мне домой, Ольга познакомит!» В субботу Ольга выложила передо мной около десяти фотографий своих подруг: «Выбирай!» - предложили она. И я выбрал. «Завтра, - сказала Ольга, - в это же время прошу к нам...». Пришёл я, пришла девушка Ира, та самая, с фотографии. И уже через месяц я женился... Мою свадьбу с полным основанием можно назвать курсантской, так как именно курсанты были моими почётными гостями. Гуляли три дня. Сначала в кафе «Юность», потом дома. Естественно, что Сергей Коршунов был едва ли ни самым почётным гостем. Нам на свадьбу кто-то подарил столовый сервиз на шесть персон, вещь по тем временам дорогая и редкая. И вещь эту, как особую драгоценность, доверили сопровождать от кафе «Юность» до дома самому почётному гостю Сергею Коршунову. Ехали в закрытом кузове грузовой машины, у которой был только один вход и выход – задняя дверь. Около этой двери Серёга и сидел, когда машина неслась по проспекту Ленина. Не знаю, что тому было причиной, но вдруг дверца эта распахнулась и тут же запахнулась обратно, на секунду осветив пространство. Как будто бы ничего не произошло, и всё было, как было, но кто-то трезвый тихонько спросил: «А где Серёга?» - И ужас охватил салон машины. Все застучали и забарабанили водителю: «Стой!» Машина замерла. Вот сейчас распахнётся задняя дверь, и мы увидим на асфальте распластанного Серёгу... Дверь распахнулась, и мы увидели радостного Сергея, бегущего по середине дороге за машиной. В правой руке он держал пакет с сервизом, вернее то, что от него осталось...
   Сказать, что науки ему давались с трудом, это значит, ничего не сказать. Науки ему совсем не давались. Поэтому Сергей Коршунов не учился, а крутился, как уж. Английский язык для него был не легче, чем для всех китайская грамота. Поэтому он искал лазейки, через которые можно было бы пролезть. Как-то преподавательница объявила, что тот, кто сделает стенгазету на английском языке, получит зачёт, ничего не сдавая. Серёгина рука взмыла вверх: «Я! – сказал он, - Я сделаю!» Его тесть в прошлом был преподавателем английского языка, а Ольга хорошо рисовала. Через два дня Сергей принёс преподавательнице великолепно и грамотно оформленную стенгазету. На все похвалы учителя, Серёга смущённо опускал глаза, скромно разводил руками и повторял: «Люблю рисовать, и английский учу ночами...» Когда та же учительница предложила поставить спектакль на английском языке, и стала распределять роли, то Серёга выше всех тянул руку и умолял: «Дайте мне!» - но она прекрасно понимала, что Коршунов английского не знает, но... На женскую роль никто не соглашался. Никто кроме Сергея. «Ладно! – сдалась та, - Актёр ты хороший!
      На четвёртом курсе мы полгода изучали предмет, название которого даже не вспомню. Как финал, - зачёт. Предмет этот никто не учил, считая его необязательным. Но на зачёт пришли. И тут началось. Преподаватель стал отсеивать всех одного за другим, ставя «неуд». Меня ждала та же участь, но произошло чудо. Дело в том, что к тому моменту я был уже заместителем старшины духового оркестра, и носил на рукавах нашивки старшины роты. Вот это мне и помогло. Как правило, все старшины рот были людьми, прошедшими воинскую службу. Учёба в мореходке им давалась с трудом, но их за учёбу не отчисляли, понимая, что на них держится дисциплина рот. Сажусь я к столу и читаю вопрос в билете. «Отвечайте! – говорит преподаватель. Я даже не знаю, что говорить, поэтому снова читаю вопрос, ставя в конце не вопросительный, а восклицательный знак. Преподаватель смотрит на меня, и вдруг: «Тяжело было на службе?» - Я опустил голову и глубоко вздохнул. «Зачёт!» - сказал преподаватель и протянул мне зачётку. Когда я вышел из аудитории, первым ко мне подошёл Серёга: «Выгнали?» - ехидно спросил он. «Зачёт!» - сказал я и показал зачётку. «Ты учил?» - не поверил Серёга. «Нет! Но я в Армии служил!» - и ткнул ему в нос нашивкой. Коршунов всё понял: «Дай фланку!» - «Не дам! - сказал я, она приметная...» - Серёга уже летел в роту, и появился оттуда во фланке с нашивками старшины роты и тут же влетел в аудиторию. Нас было двое, кто получил зачёт, остальные сдавали повторно...

Гена Лыхин.
Ещё до окончания мореходки состоялось предварительное распределение будущих выпускников по просторам необъятной родины. Отличникам предлагали юг. Всем женатым на мурманчанках, предлагали остаться в Мурманске. Согласно этому предварительному распределению, основная часть курсантов планировалась на Дальний Восток. Лично я должен был ехать во Владивосток в рефрижераторный флот. Но...
После окончания мореходки состоялось окончательное распределение выпускников по дальним и ближним портам Советского Союза. Меня, как женатого на мурманчанке, оставили в Мурманске, направив в объединение «Мурманрыбпром», а Гену Лыхина определили в Архангельский траловый флот, который тоже базировался на Мурманск. На тот момент Гена тоже женился на красивой маленькой девушке Марине. Гена её полюбил, и женился. Потом ещё много лет, наблюдая за их семьёй, я всё вспоминал тот спектакль, который устроил Гена, и смеясь, делал выводы, что теперь в его семье всё с точностью до наоборот. Потом у Гены и Марины родилась дочка Анюта, которая спустя восемнадцать лет вышла замуж за норвежца и укатила жить на родину мужа. А пока: через три года Гена уволился из Архангельского тралового флота, где работа его не заладилась, и пришёл работать в «Мурманрыбпром». А ещё через два года я перешёл работать начальником отдела кадров треста «Севморнефтегеофизика», и перетянул за собой Гену. После мореходки нам всем выдали рабочие диплому штурманов малого плавания, которые позволяли занимать должность от четвёртого до второго помощника капитана. За пять лет работы в «Мурманрыбпроме» я получил диплом штурмана дальнего плавания, позволяющего занимать должность старшего помощника капитана, а Гена всё ещё был штурманом малого плавания. И тут повезло. Из сахалинского треста пришло письмо с просьбой отправить им людей для работы на ТБС «Арлан» во Вьетнаме. Требовались капитан, старший помощник капитана, второй помощник капитана и другие специалисты. Специалисты у нас были, и все желали из сурового Баренцева моря перенести свою жизнь в тёплое Южно-Китайское, так что просьба сахалинского треста была выполнена, и Гена уехал туда в должности второго помощника капитана. Когда через полгода он вернулся, то привёз с собой справки о плавании, позволившие ему сменить диплом на штурмана дальнего плавания. Его назначили старшим помощником капитана на мелководное судно, работающее в Баренцевом море. Надо сказать честно, судно было отстойное, и работа была отстойной. Капитаны не считали за честь работать на таком сейсмике. Тогда возникла необходимость перевести Гену в капитаны, но для этого нужно было сменить диплом на капитана малого плавания. Гена согласился. Диплом сменил, а потом с такой же лёгкостью сменил диплом малого плавания на капитана дальнего плавания, и его было решено перевести на другое судно, тоже мелководное «Профессор Рябинкин», но работающее по контракту в тёплых водах Европы. И перевели бы, да тут вмешался случай. Капитан, который был с Геной во Вьетнаме, который опекал Гену всё то время, оказался не у дел, и он попросил Гену уступить ему должность всего на один рейс. И Гена, человек добрый и отзывчивый, снова согласился. А тут и я, вернувшись из райкома партии, куда попал после работы в должности начальника отдела кадров, в родной трест, снова пожелал ходить в море, и тоже согласился идти на «Профессор Рябинкин» в должности второго помощника капитана, хотя должен был идти с Геной старпомом. О том рейсе я написал рассказ «Ожидание». В рассказе старший помощник капитана Гена уходит с судна и остаётся на Мальте, устроившись матросом на мальтийский буксир. Это правдивая история, так и было на самом деле. Единственная неправда того рассказа в том, что я писал его, как цикл «рассказы капитана», и себя обозначил там капитаном. Потом, когда много позже, мы встретились с Геной и я дал ему прочитать этот уже опубликованный рассказ, Гена ничего не сказал, но явно был недоволен. Этот момент стояния судна на Мальте я упускаю ввиду его подробного описания в рассказе «Ожидание», а напишу о том, что было дальше...
Капитана Привалова Александра Ивановича за то, что отпустил старшего помощника, сняли с должности, и тому пришлось потратить немало сил и времени, чтобы восстановиться в своей должности снова. Гену уволили за прогулы, и он так и не пришёл в отдел кадров забрать свою трудовую книжку. Вернулся Гена с Мальты через год. В России во всю шла перестройка. Появились «новы русские». Повсеместно открывались частные банки, рестораны, магазины, кафе... Гена имел начальный капитал, и он со всей решительностью влился в новый поток «новых русских». Не знаю, где и когда он познакомился с Натальей, будущей бухгалтершей и компаньоном своего первого кафе «Люк», выкупленного Геной у водолазов. Но дело у Гены Лыхина пошло. Он не жалел сил и времени на развитие своего бизнеса. Потом откупил кафе «Зеркальное», потом организовал буфет в налоговой службе по Мурманской области, потом арендовал магазин. В этот период его жизни мы часто встречались и общались, так как у меня как раз всё шло в противоположном русле, где одно отстойное судно сменялось другим. Я чаще был на берегу, чем в море. А Гена уже мечтал открыть свой банк. И вдруг всё лопнуло... Сначала его кинула компаньон и бухгалтер Наталья, и Гена потерял кафе «Люк». Потом он потерял кафе «Зеркальное», а потом и всё остальное. От прошлого бизнеса у него остались лишь две двухкомнатные квартиры, которые он вовремя купил, будучи при деньгах. Оставшись без дела, ставшего родным, Гена захотел заполнить жизнь тем, что любил когда-то. Спортом. Он стал посещать тренировочный зал, где снова тягал свою неподъёмную штангу... Однажды, когда Гена возвращался с тренировки, он почувствовал боль в груди. Потом перехватило дыхание, и Гена упал, а очнулся уже в больнице с диагнозом «инфаркт». Другой на его месте мог бы сломаться и опустить руки, но только не Гена. Он всё начал с начала, но в другом образе и другом качестве. Он пошёл преподавать морское дело в высшее инженерное морское училище, которое на тот момент уже называлось «Академия». Благо, что друзья-однокашники, оставшиеся после распределения в мореходке на преподавательских должностях, достигли определённых высот и положения. Андрей Соловьёв защитил докторскую диссертацию и работал проректором по научной работе. Юра Юдин защитил кандидатскую диссертацию и работал деканом судоводительского факультета. Они и поддержали Гену. Кроме того, Геннадий Лыхин устроился сменным капитаном порта в маленьком порту недалеко от Мурманска. А потом я узнал, что Гена продал в Мурманске две квартиры, купил квартиру в Ленинграде и переехал с женой туда, устроившись преподавателем в самый престижный морской ВУЗ страны, Ленинградское высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова. И больше я о Гене ничего не слышал. Наверное, он нашёл то, чего искал, и стал тем, кем хотел быть – интеллигентом, по крайней мере, его место работы и должность позволяли думать о нём так...
«Два Вити, и два Игоря, и Гена,
Серёжи два...»
Сергей Петров.
Высокий полный парень с голубыми глазами и светлыми волосами, родом он был из Москвы. Его отец в Москве был известным художником. Во всём образе Сергея Петрова читалось спокойствие, переходящее в отрешенность. Науки ему давались легко. Английский язык он знал на пять с плюсом. В нашем кубрике к нему тянулись за знаниями, и он охотно этими знаниями делился. Ни в чём отрицательном замечен не был.
То есть водку не пил, женщин, как Серёга Коршунов, не менял. Интересно, что Гена Лыхин и его втянул в свой спорт бороться за честь роты в самой тяжёлой категории по тяжёлой атлетике. Было совершенно неважно, сколько килограммов толкнёт или рванёт Сергей Петров, в его весовой категории конкурентов не было, и первое место ему было гарантировано. После мореходки он оказался не где-нибудь, а в Министерстве рыбного хозяйства. Никаких других сведений я о нём не имел. И вот совсем недавно на сайте «Союз православных поэтов России» увидел его отзыв под моими стихами: «Игорь, я слежу за твоим творчеством! Отзовись...» Теперь связь будет установлена, и мы с ним ещё пообщаемся...
«Два Вити, и два Игоря, и Гена,
Серёжи два, Валера...»
Валерий Ольховский.
Писать о Валере, наверное, труднее всего, поскольку он был самым незаметным и невыделяющимся среди всех. В нём не было ничего примечательного, кроме фамилии. Точно такую же фамилию носил в мореходке единственный на тот момент доктор наук и профессор Ольховский. Человек-легенда. Интеллигент от корней. Все преподаватели начинали знакомство с Валерой с вопроса: «А вы не родственник?» Нет, Валера был не родственник, да и учился он плохо. Воспитание в детстве получил дворовое. Его многочисленные рассказы сводились исключительно к рассказам о его любовных похождениях, но всё это передавалось в такой грубой форме, что вряд ли могло подпасть под категорию «похождения», скорее, под категорию «свинство». Не раз я просил, а то и требовал, чтобы Валера прекратил свои рассказы, но это вызывало лишь смех у обитателей кубрика, и тогда замолкал не он, а я. И даже потом, когда ребята в кубрике поменялись, я молчал, не реагируя на очередную пошлость очередного рассказчика. На что однажды Володя Шаньков, парень из Вологды, заметил: «Жаль, Игорь молчит! Чувствую я, вот он бы мог про себя такое рассказать! А он молчит...» Странно, но моё молчание по данному вопросу и вправду стало расцениваться, как молчание профессионала среди любителей. Валеру Ольховского отчислили за неуспеваемость уже на первой или второй сессии, и он уехал...
Серёга Коршунов.
Наверное, настало время рассказать о том, что же сталось с нашим главным героем. Всеми правдами и неправдами, мытьём и катанием, Сергей Коршунов мореходку закончил. Но по распределению он попал не в рыбодобывающий или транспортный флот, а во флот Гидрометцентра. Теперь от работы Сергея зависела погода в Баренцевом море, да и на всём Кольском полуострове. Обычно в данный флот попадали те, на кого уже махнули рукой во всех флотах, устав с ними бороться, поэтому контингент в Гидромете был самый что ни есть отпетый. Попади Серёга в другой флот, и глядишь, втянулся бы, а там бы и специалистом стал, но нет... К тому времени жена Сергея Коршунова Ольга родила сына, симпатичного кудрявого светловолосого мальчика, похожего на Сергея.
Однажды, вернувшись из очередного короткого рейса, Сергей застал дома жену, сидящую на кухне в компании симпатичного лейтенанта ВМФ, распивающую с последним шампанское. Думать о том, что делать, Сергей не стал. Просто взял со стола бутылку шампанского и ударил лейтенанта по голове. Ударил и ушёл назад на судно. Слава Богу, лейтенант оказался живучим. Дело каким-то образом замяли, а вот куда делся Серёга, никто не знает. Говорят, что уехал домой, в родной Слуцк. Может, и так...
Пролог.
Мне бы хотелось написать книгу о всех ребятах, с коими довелось учиться и работать. Ведь жизнь каждого из них – это не только небольшой рассказ (как выразился А.П.Чехов), но и поучительная история о превратностях личной судьбы, перемешанной с судьбою России. Хотелось бы, но не уверен, что напишу. Я и этот рассказ оставил бы недописанным, ели бы не Вася Бочаров, мой однокашник, живущий ныне в Германии. Он разыскал меня и напомнил о том, что мы ещё есть, что у нас есть прошлое, что прошлое забывать нельзя, что забывшие прошлое, не имеют будущего...