Начало: http://www.proza.ru/2010/10/03/1583
На обратном пути Винчестер зашёл на наледь. Висящее на суку и овеваемое ветерком мясо за сутки обволакивается сохлой кожицей, сохраняющей от порчи. Худо гнилотворным микробам в стерильном таёжном воздухе, уникальные морозы санируют местность как крутой кипяток. Не ужалит змея и не вцепится клещ, да и людские подонки нежатся на пляжах южных морей; выморозить бы всех разом за одну зимушку!.. К удивлению ветеранов геологоразведки, видавших сквозь кисею накомарника свою тень на скоплении мошкары, на Хатыннахе не досаждали и предвестники тепла комары, их обычно по десять килограммов на каждый гектар. Охота была здесь царская: изъятие из правила, если заяц путь не перебежал или с пугающим треском куропатка из-под ног не взмыла. Прошлые сезоны вспоминались добычливым промыслом: азартной охотой и нескучной рыбалкой; идя маршрутом, зрелые ягоды сапогами топтали; повезло с начальником, был милостив и покладист.
Поначалу Винчестер хранил свежее мясо, погружая в сетке на дно ручья. Ледяная проточная вода остужала отлично, однако вымывались питательные ингредиенты, и мясо делалось безвкусным. Тогда он перенёс хладолюбивые припасы в наледь, за километр от жилья. Великая причудница здешняя девственная природа! Нестерпимая жарынь на солнцепёке, плюс тридцать градусов, а по тальвегу долины там-сям белеют вычурные острова зимы. Веют волглой прохладой айсберги голубоватого льда, не успевая стаять в жаркое быстролетье. Сочатся множеством ручейков, убывают в размерах, переменяя очертания ледяных пазух и вытаин, но стойко сохраняются от прежней зимы до прихода следующей.
Выдолбив топором укладистый приямок, Винчестер поместил туда мясо и консервы. Водрузив приметный кол, забросал кусками выбранного льда и припорошил поверху ледяной крошкой. Каверзным и немалым было изумление, застань он потайной склад лежащим на пригорке, открытым взору как опупки на лбу оленя. Поверхностный лёд стаивал быстро, и стоило провианту обнажиться, жаркие солнечные лучи осадили прилегающее ледяное поле. Припоздай беспечный Робинзон с визитом, и разделил бы трапезу с окрестным зверьём, чутким на ротозейские промашки. Дивясь коварству природных явлений, Винчестер вырубил вторую яму круглым колодцем; поверх льда широко раскидал еловой поруби и впредь посещал тайник с припасами регулярней.
Отложив в сторону шматок оленины и банку китайской тушёнки с силуэтом Великой стены, Винчестер в который раз углубил яму. Пока, припав на колени, он рубил водянистый снаружи лёд, непоседливый Май прочёсывал береговые кусты. Стоило выпрямиться в полный рост, как пёс примчался скорее ветра и затараторил на языке собачьей жестикуляции, замахал выразителем настроения как опахалом: «вот и я!». Выказывая готовность к драке, собака вздымает хвост трубой, виноватая и напуганная загибает между лап под брюхо, радостная и возбуждённая виляет им как записная кокетка веером; если хвост трепыхается как щука, выуженная на берег, значит, высшая стадия эйфории. «Собака чем улыбается?.. – вслух произнёс Винчестер. – Ай, нет, не глазами и моськой!.. Вся собачья думка – в хвосте; им плачет, им хохочет!..»
Май оживлённо помахивал кренделем хвоста, заложенным направо, искательно взглядывал в лицо, склонный без проволочки исполнить отданную команду; угодник авансом выпрашивал свою порцию. Собака – животное плотоядное; в шкале ценностей Мая сырое мясо и повелитель располагались рядышком. Три месяца отшельничества волшебно соединили геолога и собаку. Винчестер стал первым, кого прозревший Май запечатлел в памяти как родителя, необратимо к нему привязавшись. Винчестер делал шаг в сторону, и неотвязный Май торопливо сворачивал за ним. Хозяин ускорялся, и верный инстинкту следования пёс переимчиво примерялся к быстрым шагам. Винчестер садился отдохнуть, Май, покружась за собственным хвостом, укладывался рядом возле ног; старательно вылизывал промежность и затихал; олицетворение фанатичной преданности, испытанной веками сожительства. Заигравшись на буровых с лайками, Май тревожно принюхивался и устремлялся вдогонку за Винчестером, молчком покинувшим его. Настигал и накидывался, стремясь облизать руки и лицо, выказать высшее проявление любви. Это была дружба, обычная между собакой и человеком, когда она не мыслит себя без хозяина.
Всю СОБАКУ надо писать заглавными буквами и говорить ей «Вы». Всякая собаченька дорога своему хозяину; горечь утраты сравнима с кончиной друга. Сидя на собачьем кладбище, одна женщина причитала: «Ты лучше меня, ты бы не пережила моей смерти, а я живу». Винчестер беззаветно любил верного пса, гордился им; и бесперечь казнился одним дурным поступком. В настроенные ловушки угодили три ушкана. Подвесив дичь на распялки вблизи конуры, он свежевал зайцев; совлекал шкуры, вспарывал животы, кидая потроха ненасытному объедале. Вздувшееся брюхо задевало траву, но запасливый пёс хватал кишочки и волок закапывать!.. Винчестер рассёк тушку, обернулся кинуть в ведро со свежениной: плутовски кося глазами, Май тащил из ведра заячью грудинку. Улизнуть наглый воришка не сумел! Хозяин поддел его ногой и взбешенный отшвырнул. В затяжном полёте пёс кувыркнулся и плашмя чебурахнулся наземь, издав непотребный трубный звук. Поджал хвост и, пронзительно вереща: «за что ты меня так жестоко?!» – скрылся в кустах, поражаясь людскому вероломству. Винчестера долго не оставляло чувство саднящей вины, ласками неискупимой. По свойству совестливой памяти, не изглаживается именно то, что желательно позабыть.
В Священном Писании сказано: на том свете мертвеца встречают первыми кошка и собака; воздают по деяниям. Прощать животные не умеют; на ласку отзывчивы, на грубость чужих людей злопамятны. Лайка начальника Бим и на Хатыннахе невзлюбила промывальщика Корытова; у животных звериное чутьё на хороших и плохих людей. В каждом человеке сокрыт таинственный магнит, он либо притягивает, либо отторгает напрочь и ничего изменить в отношениях нельзя. Винчестер и сам сторонился грубого сквалыги, интуитивно чувствуя необоримую антипатию. Гнездилась в промывальщике некая червоточина, он был неприятен геологу с первого хатыннахского дня.
Буровые скважины врезались в скалистый плотик и подлежали закрытию, когда последние проходки выходили пустыми; вот тогда бурение прекращали. Но бывало, проектная глубина достигнута, а незначительные знаки золота в шлихах есть. Скальные породы по трещинам золотили, либо сыпались пески из-под обсадных труб, только никчемные единичные знаки раздражали и буровиков и промывальщиков. Невзначай уличил геолог, как Корытов скосил глаза в его сторону и украдкой сплеснул отмытый шлих наземь. Швырнул в лоток горсть галей из отвала, вторично промыл заведомо пустую породу, и бурение прекратили. Невелик криминал; руководясь типовым строением разреза, Винчестер уже подал команду на закрытие скважины, да грешно обману мирволить. Вчера он поганыш слукавил, сегодня сподличал, где завтра снова окажется? В беду летят, как в пропасть, в преступленье сходят по ступеням, гласит пословица.
Нечист был душою и на руку промывальщик; от скупости зубы смёрзлись. Службу проводником на пассажирском поезде «Алма-Ата – Москва» поминал с отрадой. Стыд под каблук, совесть под подошву; чайной заварки не досыпал, в норму сахара не доложил, выдал десяток комплектов неказённого белья. Цейлонский чай закупал в столицах оптом и втридорога продавал казахам на степных разъездах. В пересменку обязательно водкой запасался, чтобы прибыльно торговать на перегонах. Каждого безбилетника привечал, беря плату за проезд наличными. Перед побудкой нетрезвого пассажира, не гнушался карманы висящей одежды обокрасть. На одном узловом разъезде в доле был с дорожными ворами. Они входили в поезд через тамбур его вагона глубокой ночью, а наутро крепко спавшие пассажиры соседних вагонов не досчитывались ручной клади, оставленной без присмотра. Внимательный к стеклотаре загребущий мизгирь за один рейс непомерно обогащался.
Тенёта нетрудовых доходов, что липкая паутина; алчешь чужого, теряешь своё. Из мест заключения он воротился к затухшему очагу: за три года жена все сбережения потратила. Второй ходкой Корытов как «домашний боксёр» отбывал, за жестокое избиение расточительной супруги.
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/10/03/1616