отрывок из романа
Чемоданов у Сироты было всего два. Сверток, запакованный в жесткую глянцевую бумагу с арабской вязью на ней, нашелся незамедлительно. Сирота подержал сверток в руках и с удовольствием принюхался к специфическому запаху кардамона, пыли и лимонной цедры, наполнявшему маленькую пещеру Джибриля на арабском рынке Иерусалима. Джибриль торговал тканями. Его отец торговал тканями. Его дед и прадед, и прадед деда торговали тканями. Дядья, кузены и племянники Джибриля тоже торговали тканями, один в Бейруте, другой в Франкфурте, третий в Лондоне, четвертый в Лаосе, пятый…
Где торговал тканями пятый родственник Джибриля, Сирота забыл, хотя выслушал историю семейства Талима не раз и не два.
В первый раз он вошел внутрь лавки, расположенной на узенькой улочке Старого Города, от нечего делать. Очень уж заманчиво искрился в витрине поставленный торчком кусок парчи с наброшенным на него куском белоснежного тюля. Прямо-таки Монблан! Тюлевый ледник стекал по впадинам темно-зеленой парчи прохладными снежными языками. Кое-где парча загибалась табачного цвета изнанкой, словно напоенная ледниковой водой земля, мягкая, сырая, холодная на ощупь. Парчовая зелень перемежалась желтыми вспышками, будто в ней прятались низкорослые нарциссы или крокусы. От витрины веяло горной прохладой, а на улице стояла тридцатиградусная жара.
Сирота нырнул в узкое сопло, иначе этот вход не назвать, дыра какая-то, вокруг которой носились разноцветные тряпки, словно их гнал вылетающий из лавки вихрь. Сирота был уверен, что внутри работает мощный вентилятор. Но внутри было тепло, сухо и очень тихо. Он обернулся, оглядел куски материй, развешенных на тонких нейлоновых лесках над входной дверью, и подивился тому, как эти паруса ухитряются выловить ветер из неподвижной влажной жары.
- Крутятся… - недоуменно произнес Сирота.
Высокий сутулый араб в черной рубашке и черных брюках, без кафии на голове, но при бороде, правда, аккуратно подстриженной, весело взглянул на посетителя и покрутил пальцем в воздухе. Он то ли понял, что сказал Сирота, то ли просто повторил его непроизвольный жест.
- Иврит? Инглиш? – спросил Сирота осторожно.
- А как тебе легче? – поинтересовался араб. – Я могу и по-французски.
Сошлись на английском.
- Где они выискивают ветер? – спросил Сирота, показывая на пляшущие языки батиста, шелка и кисеи.
- Там же, где молодые девушки находят любовь, - рассмеялся араб. – На пустом месте. Люди проходят, поднимают ветерок, а тканям кажется, что началась буря, такие они легкие и глупые!
- Давно у тебя эта лавка?
- Она не моя, а семьи. А семья занимается тканями так давно, что никто не помнит, когда это началось. Мой прадед любит рассказывать, как однажды еврейский купец взял его прадеда с собой в Венецию. Кто знает, когда это было! Но Венеция была уже совсем не тот город, что раньше, так объяснил прадеду моего прадеда его прадед. А тот ходил в Венецию часто.
- Твой прадед жив?
- А что ему сделается? Девяносто шесть лет, крепок как огурчик, приходит мешать в лавку, обыгрывает меня в шеш-беш. Только зубы испортились. Ест молотое мясо. Но когда сердится на своих дочерей, обещает жениться на молодой. Заходи, я вижу, ты любишь ткани.
Лавка, вовсе не тесная внутри, была заставлена стеллажами, а стеллажи - завалены рулонами. Рулонов было чертовски много.
- Зачем тебе столько тканей? Ты что, снабжаешь весь Израиль? – удивился Сирота.
- Можно сказать, что весь Ближний Восток. И часть Европы тоже, - охотно похвалился хозяин. – Но я не один. Наш главный склад в Франкфурте.
В тот свой первый визит Сирота ничего не купил, но Джибриль или, как его звали в Европе, Габриэль, ему понравился. Они уговорились пойти вечером в ресторан. Ресторан назывался почему-то «Калифорния». Принадлежал он родственнику Джибриля и, надо думать, джиннам, спрятанным в огромных глиняных кувшинах, расставленных между столиками.
- Выпусти хотя бы одного, - попросил захмелевший Сирота, указывая на кувшин.
- Нельзя, хабуб, - будто бы всерьез нахмурился Джибриль, - а то тут знаешь, что начнется! Вот придешь в мой погреб, я тебе все кувшины открою. Там у меня спрятаны такие гурии – ай-яй-яй, пальчики оближешь.
- А где твой погреб? – поинтересовался Сирота.
- Под лавкой.
- Идем немедленно, - решил Сирота. – Сегодня я впервые прорвался на восток, попал в рай Зеленого Пророка и желаю видеть гурий. Семьдесят две… их ведь должно быть семьдесят две?
- У меня их тринадцать, - радушно осклабился Джибриль.
Они спустились через квартал «Ямин Моше», с удовольствием топча густую траву, редеющую и светлеющую под фонарями, темную и загадочную в неосвещенных местах. Сирота недовольно разглядывал бутафорский рай престижного квартала, где все выглядело ненастоящим: домики под черепичными крышами, аккуратно расчерченные переходы между улочками, китчовые архитектурные излишества пристроек и хитро спланированные палисадники, скачущие по кирпичной мостовой, словно затеяли играть в «классики». Даже цветы, кусты и деревья выглядели декорацией. Жители бутафорного рая, очевидно, остро ощущали свою принадлежность неестественной ситуации, потому подбирали цветы и растения невиданной формы, редкой окраски и необычной консистенции и заполняли ими разбросанные по мостовой кубы, лоханки, ромбы и полубочки из цемента и вдавленных в него морских голышей. В свете фонаря цветок хризантемы показался Сироте зеленым. Он нагнулся, повернул головку цветка к себе и убедился в том, что она и вправду зеленая.
- Красиво! – воскликнул Джибриль.
- Вычурно! – помотал головой Сирота.
- Похоже на флорентийскую вышивку, - сказал Джибриль.
- Непохоже, - постановил Сирота.
Будь рядом Гриша Медник, он бы взволновался. Злоупотребив спиртным сверх собственной щедрой меры, Сирота поначалу становился дурашлив, потом упрям, далее мрачен, а позже опасен. Джибриль ничего этого не знал, а потому не обратил внимания на то, что Сирота увеличил ширину шага, стал переваливаться со стороны на сторону, выпятил грудь, задрал подбородок и стал медленно, но с возрастающей энергией раскачивать руками. И вдруг пошел выдергивать из кадок, кувшинов, кубов, ромбов, бетонных плошек, каменных лоханей и цементных полубочек кусты, саженцы и растения прямо с корнями, клубнями, ризомами и чем там еще они могут цепляться за землю.
Джибриль застыл неподвижно, потом оглядел окрестности и снова застыл. Улицы спали, окна домов были забраны железными ставнями, но уличные фонари сияли вовсю, полная луна не была им помехой.
- Йа –алла! – произнес Джибриль, и в голосе его было больше удивленной восторженности, чем порицания. – Йа-алла!
Такое выражение должно было появиться на лицах филистимлян при виде раскачивающего столбы их храма слепого Самсона… или на лицах спутников Одиссея при виде размахивающего дубиной Полифема. - Йа-алла!
Это случилось аккурат после разговора Сироты с дядей - волком, а Маши с тетей Брурией. Сирота крушил собственную мечту в месте, где она ближе всего подступала к израильской мечте о грядущем благополучии. Разве «Ямин Моше» не похож больше любого иного израильского городского района на уютные уголки европейских городов? В том-то и дело, что похож.
- Похоже, - бурчал Сирота, уничтожая нечто в природе и в себе, - похож-же! Шуты! Фигляры! Жонглеры! Джокеры! Скоморохи! Буффоны! Штур-рм унд дранг и доннерветер!
Джибриль слышал только шипение шипящих, рычание рычащих, жужжание жужжащих, шорох фрикативных, наждаком обдирающих друг дружку, и пыхтение Сироты. Хх -шш-жж-ччч-фж-др-кр-пфф-штр-р-р-ф-ф-ф. Он осторожно перехватил руку Марка, перекинул ее через свое плечо и потащил Сироту на себе волоком.
- Йа-алла, - простонал Джибриль через десяток шагов, - какой ты тяжелый! Вот! Тут парк, а это дерево никто не сажал и никому оно не нужно. Само растет повсюду и никому его не жалко. Работай!
- Что тебе? – удивился Сирота, словно увидел Джибриля впервые. – Что надо?
- Это дерево вырвать. Можешь?
- Зачем?
- Мешает.
- И пусть мешает!
- Нет, ты его дерни. У тебя все равно ничего не получится. У него корни глубокие.
Сирота качнул ствол руками, потом уперся в него плечом. Из глубин земли послышался не то писк, не то треск.
- Йа-алла! – простонал Джибриль.
Сирота пободался с деревом еще минут пять, накренил его, потом махнул рукой и оглянулся. Джибриля рядом не оказалось. Сирота снова махнул рукой и круто свернул влево. Он шел домой. Дорога была недалекой, но заняла часа два. С проснувшейся среди ночи Машей разговаривал совершенно трезвый и очень злой Сирота. А наутро покладистый и услужливый Сирота отправился к Джибрилю выяснять, что же это он накануне натворил.
Джибриль встретил его восторженно.
- Это тот самый великан! – крикнул он в проулок, и лавка стала наполняться улыбающимися людьми.
- А телегу ты поднять можешь? – спросил Сироту крепкий старик в белой вязаной тюбетейке.
Старик сидел в лавке, пил чай и курил кальян. Очевидно, это и был прадед Джибриля.
- Не пробовал, - вежливо ответил Сирота.
- Я когда-то мог. Если у тебя получается вырвать дерево с корнем, телегу поднять для тебя – пустое дело, - рассудил старик.
- А машину можешь? – спросил мосластый подросток.
- Приходилось, - кивнул Сирота.
- А танк?
- Не приходилось.
- Он и танк может, - заверил всех Джибриль. – Что он там творил! Это надо было видеть!
Улучив момент, Сирота утащил Джибриля в угол.
- Что я там натворил? Что?!
- Вырывал розы с корнем и бугенвиллеи к черту, несмотря на колючки! Вывернул корнями кверху ели разных сортов из кадок, всего двенадцать штук! Если хочешь знать точно, надо спросить у моего шурина Исы. Он там садовником, ему звонили с утра, сказали, что, видно, ночью была буря, но они ничего не знали.
- Придется идти туда с повинной, расплачиваться, - вздохнул Сирота.
- Зачем?! – Джибриль удивился совершенно искренне и даже испугался. – У них была буря, Иса заработал на этой буре, причем тут ты? Им и в голову не пришло, что один человек может все это сделать, они тебе не поверят и побегут в полицию. А полиция сразу узнает, что в «Калифорнии» ты был со мной. Не губи меня, Маркус! Я же араб. Начнут таскать в полицию, пришьют дело, будут искать сообщников. Идем лучше в подвал, смотреть на гурий. А про «Ямин Моше» забудь. Но какой же ты силач! Йа-алла!
Пока они спускались в темноту по крутой винтовой лестнице с истертыми булыжными ступенями, Сирота маялся. Он влип в историю, которая как-то касалась евреев и арабов, влип непредусмотрительно, по-глупому, как влипал в детстве в ненужные драки, выступая на разборках за того, кто был ему симпатичен, не вникнув заранее, кто на самом деле был прав. А теперь он связан с Джибрилем, его шурином Исой, с людьми, набившимися в лавку Джибриля. А дядя-волк воевал с арабами, и Игаль тоже. И если бы арабы во главе с Джибрилем поднялись на жителей «Ямин-Моше», он, Сирота, должен был быть на стороне жителей, и был бы, но сейчас этого не объяснишь Джибрилю. Одним словом, суматоха. А уж Маше он вообще не сможет ничего объяснить. Она ненавидит арабов, как раньше ненавидела коммунистов, всей полнотой своей души, никогда не скудеющей водами её подземных потоков.
Размышления Сироты прервались так же внезапно, как возникли. Короткий спуск в подвал кончился, Сезам открылся, скрипнув тяжелой дверью. Вспыхнул свет, и Сирота распахнул глаза.
На стеллажах, старых, тяжелых, скрипучих, из цельного дерева, покрытого сальным налетом времени и пыли, лежали тяжелые свитки бархата всех цветов – от легкой зелени токайского до тяжелого дыхания бордосских вин, полных телом и густых кровью. А почему именно свитки бархата напомнили Сироте о вине, догадаться не трудно. Только бархат и еще, пожалуй, тончайшая шерсть старой окраски сродни вину, есть в них винная густота, и сокровенный цвет, выходящий на волю только при определенном повороте и освещении, и некий собственный характер, требующий от человека подчинения особой прихоти материала. А кроме того, что еще может прийти в голову человеку, пришедшему с повинной по поводу произошедшей с ним накануне интоксикации продуктом лозы, предусмотрительно политой праотцем Ноем кровью льва и кровью ягненка, чтобы вино в крови человека рычало, но не кусало, брало, но не забирало? О, виноградная лоза, благословение богов и искушение человеков, разве не от тебя получил бархат эти цвета, эту глубину, этот соблазн и эту высокую цену за метр, локоть и аршин?
Вся левая стена просторного сухого и прохладного подвала отливала бархатной синевой, багрянцем, зеленью изумрудной и бутылочной, цветами осеннего листа и звонкого мая, а то была только одна стена. У другой стены стояли стеллажи легче весом и светлее цветом, а на них располагались саржа и шелк, тафта и кисея, шифоны и репсы, набивной атлас и атлас гладкий. Даже парча была там, шитая золотой и серебряной, а также цветной ниткой и бисером. Отдельно шел до потолка ряд полос, потом ряд крапинок, а за ним узорные ткани, далее гладкие и так до угла. А на двух противоположных стенах в беспорядке располагались разномастные полочки с выдвижными ящичками, витринки, крючки и вешалки, в которых и на которых лежали, висели, манили, дразнили и тянулись к глазам и пальцам, ленты, вышивки и кружева.
- Йа- алла, - заревел Сирота, выпучив глаза. – Это где же ты все это надыбал?
- Еще более интересные вещи ты найдешь в сундуках, - потупясь отвечал Джибриль, - но лучше моих гурий, которые вот в этих кувшинах, ничего нет и нигде нет, кроме меня, ни у кого нет!
Только тогда Сирота соизволил обратить внимание на тяжелые сундуки, обитые цинком, прошитые сверху крест накрест медными полосами, с арабской вязью на медных нашлепках и огромными замысловатыми ключами в замочных скважинах. Их было десять, этих сундуков, и все похожие, но не одинаковые. Ручная работа, старые мастера, оббитые углы, на меди вмятины и царапины – то ли лупили окованными углами друг дружку в трюмах кораблей, то ли вбирали удары медных колотушек, чанов и тиглей, какими обвешивают верблюжью поклажу бедуинские караванщики, то ли и то, и другое по очереди. Джибриль повернул ключ в первом сундуке, хриплый механизм звякнул, крякнул и вздохнул, а тяжелая крышка подскочила. Сирота присел на корточки и заглянул внутрь. Там лежали тончайшие ткани, прошитые золотой нитью, унизанные мелким жемчугом, вышитые искусной рукой. Сирота осторожно развернул верхний отрез, расправил ткань на вытянутых ладонях и качнул. По легкой основе прошла рябь, взволновалось море, двинулись в путь каравеллы, взлетел альбатрос и прыгнул дельфин.
- Что это? – спросил Сирота потрясенно.
- Старая флорентийская вышивка. Ей намного больше лет, чем моему прадеду.
- Разве вышивали по ткани, а не по платью?
Джибриль растянул губы в самодовольной улыбке знатока.
- Такие ткани не кроили, - объяснил он небрежно. – Фасоны придумывали для них, а не наоборот.
- Ты ими торгуешь?! Место твоим сундукам в музее!
- Подожди, пока ты увидишь моих гурий!
Сундуки стояли вдоль стен, свободных от стеллажей. А посреди подвала торчали глиняные кувшины, закрытые глиняными же затычками, тщательно пригнанными к окружности отверстий. Джибриль аккуратно и осторожно вытащил одну затычку, просунул руку в кувшин и оттуда взвился в воздух невесомый торс гурии, легкий, как дым, желтый, как лимон, прозрачный, как фата Морганы. Джибриль поддувал снизу, но совсем легонько, а тончайшая ткань плясала, вздымала руки, вертела невесомыми бедрами, наклонялась и выпрямлялась под звуки одной ей слышного бубна.
- Это – Жён, Жюнесс, Молодость, - пояснил Джибриль. – А посмотри, как танцует моя Лили, Лилит и Лилах.
Он просунул руку в узкое жерло второго кувшина, и оттуда вырвалась на волю сиреневая дымка. Она была еще легче первой, еще воздушнее, плясала высоко над головами, казалась сказочным цветком на тонкой ножке. Сирота не выдержал и дунул изо всех сил. Легчайший шифон взмыл под потолок, собрался там в комок и рухнул, растекся в изнеможении по краям кувшина лиловыми подтеками. Воздушные края подтеков жалостно дрожали.
- Мои гурии не любят силы, - упрекнул Сироту Джибриль. – Они нежные. Они – сама нежность. Им подходит легкий ветерок, а ты пустил бурю.
- Что это? Как это называется? Что это за ткани? Где их делают? – требовательно теребил Сирота вопросами хозяина гурий.
Джибриль уклончиво пожал плечами.
- Слушай! – глаза Сироты вдохновенно загорелись. – А хочешь, я сниму твоих танцующих гурий для кино?
- Хочу, - ответил Джибриль. – Только никто не должен знать, где они живут. Это очень дорогие ткани. Семья доверила их мне. Их и те, что в сундуках. Иногда мы продаем немного очень крупным кутюрье для очень красивых женщин. Но это происходит редко.
Сирота задумался.
- Слышал ли ты когда-нибудь о Дормион Смит? – спросил он вдруг.
- Слышал, - мрачно сказал Джибрил и подсох на глазах. Но тут же подпустил в голос масла и тепла, - И ее саму слышал. У нее ангельский голос.
Сирота подивился колебаниям голоса, потом решил, что Джибриль платонически влюблен в Дормион Смит. Скорее всего, он любит мальчиков, подумал Сирота и осклабился. Восторг Джибриля по поводу вчерашней выходки получал новый ракурс.
- Продай мне ткань для подарка Дормион Смит. А я пришлю тебе ее фотографию в этом платье. Ты поставишь фотографию в витрине. А если хочешь, привезу к тебе саму Дормион посмотреть твоих гурий.
Теперь задумался Джибриль. Реклама получалась сооблазнительная, но нужна ли она ему?
- Хорошо, - согласился он, - я продам тебе ткань, но не из этих. У меня есть красивый кусок, повторяющий старый флорентийский рисунок. Та же работа, только мастерицы еще живут. Но они уже тоже старухи, а новых мастериц нет. Таких тканей больше никогда не будет. Умерла профессия. Только у меня есть просьба. Не рассказывай никому про моих гурий, даже Дормион не рассказывай. Поклянись!
Сирота приложил правую ладонь к области сердца.
А сейчас он протянул пакет Дормион. Красавица развернула его, подкинула ткань кверху, растянула ее на растопыренных пальцах, как на пяльцах, и стала внимательно разглядывать. Ткань оказалась осенней. Плавно летели к земле желтые и багровые листья, прекрасная южанка срывала с дерева красные яблоки, складывала их в корзинку. Дормион пошевелила пальцами, и яблоко пролетело мимо корзины, улетело вслед за кленовым листом. Дюжий крестьянин покачал головой и стал копнить сено.
- Ты даришь мне ткань от братьев Талима? – удивленно вопросила Дормион.
Она была явно растеряна.
- Как ты догадалась? Разве ты знаешь Талиму?
- Кто их не знает! Это особый феномен в мире моды. Хитрые братья держат где-то образцы старых тканей ручной выделки, а где-то еще содержат армию старух, умеющих вышивать по этим образцам, и в разных странах владеют мастерскими по выделке и обработке тканей по одним им известной рецептуре. Они дерут за эти ткани бешеные деньги. Многие пытались разведать секреты братьев Талима, но все комплоты провалились. Но ты-то расскажешь мне, откуда эта ткань? Расскажешь?
Сирота вспомнил выражение лица Джибриля, когда имя Дормион Смит взлетело в воздух, как желтая гурия, и решил, что, по меньшей мере, в одном из комплотов его подруга, несомненно, участвовала. Вспомнил он и небрежный взмах рукой, продемонстрированный Игалем, когда Сирота решил повиниться перед ним за историю, произошедшую в Ямин-Моше.
- Я не подумал о том, что буяню вместе с арабом в еврейском квартале, - мямлил тогда Марк.
- Во-первых, буянил только ты. А во-вторых, Талима – такой же еврей, как и мы с тобой, - сказал Игаль. Подумал и добавил, - Может, и не совсем такой. Но еврей. Семейство Техилим перешло в мусульманство давно, века три тому. Стали кланом Талима.
Марк удивился! Разве такое возможно?
- Среди местных арабов таких немало, - лениво ответил Игаль. Потом спохватился, посмотрел на Марка удивленно и даже зло. – А почему тебя не удивляет история, которую тебе рассказал этот ... Вита? Про семейство священников.
- Не знаю.
- Вот и подумай над этим.
Значит, Талима – еврей. Бывший еврей. А бывших евреев не бывает. Или бывают? Но все равно Сирота с ним в связке. А Дормион – не в связке. И ее все это не касается. Секрет братьев Талима останется секретом, как было обещано.
- Что так смутило тебя в моем подарке? – спросил небрежно.
- Когда мужчина дарит женщине ткань от братьев Талима, у него должны быть очень серьезные намерения. Это все равно что подарить хороший бриллиант. Только сумасшедший станет тратиться на подобный подарок без причины.
- Ты забыла, что я – русский. Мы узаконенные сумасшедшие. Нас за иных не держат.
- Вот что! Действительно, как я могла забыть?! И ты заплатил такие деньги…
- Ради собственного удовольствия, - подхватил Сирота. – Исключительно ради него. Без задних мыслей.
- Жаль, - вздохнула Дормион. - А я уж было подумала… Значит, братья Талима действуют в Иерусалиме… - задумалась она.
- Почему же в Иерусалиме? Я неплохо попутешествовал: Рим, Флоренция, Венеция, Стокгольм и Копенгаген. И Турция, кстати.
- И ты не скажешь, где купил мне подарок?
- Нет, - твердо и без всякого заигрывания ответил Сирота. – Этого я тебе не скажу.