Случай у Спасской башни (Геннадий Добышев) / Проза.ру

   Бомж Мишка гулял по Москве. Гулял по своим делам.
   Собственно, это было обычное его состояние. Как и всех его товарищей по несчастью. Или по воле. Как смотреть.
   Гуляючи, они раздобывают себе пропитание. Гуляючи, находят себе ночлег.
   Тут просьба только не путать с «играючи». Шевелиться им, беднягам, приходится с утра и до ночи.
   Под лежащего, даже на теплой трубе, бомжа, как известно…
   Вот и Михаил, за свою «карьеру» чем только ни промышлял! Помогал дворнику. Собирал стеклотару и жестяные банки из-под пива. Мыл за проводниц вагоны на стоянке. Копал вместе с таджиками какие-то пруды на дачах. А в худые времена даже стырил на вокзале сумочку у спящей дамы.
   Дама, судя по всему, недалеко ушла от Михаила. В сумочке оказалась справка об освобождении из мест лишения свободы и двадцать рублей. Этого не хватило бы даже на метро. Мишка понял, что вор он невезучий. И дал зарок себе никогда подобного больше не делать. Чтобы не получить такую же справку, как у дамы.
   Москва была необычайно красива под первым весенним солнышком. Банально говорить, но купола действительно сияли. Улицы в центре действительно были чисты. Девушки тоже были чисты. И опрятны.
   Не то, что Мишкины вокзальные подружки.
   Мишке, кстати, было уже под пятьдесят. Но на Курском вокзале, где он долгое время был «прописан», его все равно звали Мишкой даже пацаны. Не было здесь отчеств. Имена в лучшем случае. А так – клички. «Косой», «Гопник», «Тула», «Калуга»…
   Пробовали и его величать на местный манер – «Корявый». За непокорный нрав. Но Мишка не пил особо и пока еще был в силе. Объяснил хорошо пару раз, что он все-таки Мишка. А не кто другой. Так и остался Мишкой.
   После подвалов и чердаков апрель пьянил.
   В Александровском саду туристы фотографировали Вечный огонь и фонтаны, башни Кремля. А в основном - друг друга.
   Это были люди из другого мира. Благополучного и довольно сытого. Где не кусают крысы. Нет милицейских налетов с их бесконечными проверками документов. Которых у Мишки давно нет. Не поднимают среди ночи мордатые охранники и не указывают на вокзальную дверь. За которой большую часть года холодно. Или идет дождь.
   Дождя в Александровском саду не было. Зато два патрульных сержанта выросли перед Мишкой, словно из-под земли. Оглядели оценивающе с головы до ног.
   - Ваши документы.
   - Потерял, - привычно забубнил Мишка, одергивая грязненькую кургузую куртку. – Да я в Москву всего на один день. Сегодня уезжаю.
   - Откуда?
   - Из Тулы, - привычно соврал он. Хотя был из Иркутска. И в Москве ошивался уже лет пять.
   - Вали отсюда, - по доброму посоветовал Мишке старший милицейского наряда.
   - Куда? – иронично спросил бомж, - поняв, что играть смысла нет.
   - Туда, откуда пришел. Или приехал. Показать куда? - Глаза мента становились нехорошими.
   - Слушаюсь, командир!
   Подтянув зачуханные, с чужого плеча, джинсы, Мишка отправился дальше. Собственно, что они ему могли сделать?! Плешь на голой жопе?.. Ну, заберут, будут долго и нудно выяснять личность, пробивать по базе преступлений. А их за Мишкой не числится. И в розыске он соответственно не состоит. Потом отпустят, и он снова придет сюда или на вокзал. Сейчас демократия. И максимум, чем рискуешь, если уж совсем начинаешь борзеть – отметелят тебя слегка в околотке. Иногда случается так, что купят билет и отправят в город, который назовешь. Посадят в вагон и помашут ручкой. Но ты можешь сойти на первой станции и вернуться если не на Курский вокзал, то на Казанский.
   Есть и другой вариант. Продержат с месяц в приемнике-распределителе. Как и в первом случае, проверят на криминальную «вшивость». Выведут чесотку, отмоют и подлечат. Потом выдадут новый паспорт. Который можно тут же продать или выкинуть в урну.
   Бомжевать без документов как-то легче. Ты - никто и звать тебя никак…
   Но Мишка-то знал, что зовут его Мишкой. Помнил. Знал и то, что связываться с милицией в его солидном возрасте, вроде, уже ни к чему…
   Свернув туда, куда шли все, выбрел на Красную площадь.
   Там змеился хвост из страждущих попасть в Мавзолей.
   Подумал – а почему бы и не встать? Чем он хуже? Подошел и спросил, кто крайний. И тут же схлопотал неприятности.
   - Как вам не стыдно?! – обернулась к нему «крайняя» женщина лет шестидесяти. Вы что – за колбасой очередь занимаете?
   Мишка хотел сказать, что сервелат они берут на свалке за городом – туда его, просроченный, свозят целыми ящиками. Но подумал, что женщину это разозлит еще больше. И не сказал.
   «Очередь подошла» часа через два. Спустились в мрачноватый траурный зал. Ленин лежал как живой (хотя живым его Мишка, разумеется, никогда не видел), скрестив, как все покойники, на груди руки. Мишка снова рефлекторно одернул изрядно засаленную куртяжку – как недавно перед милиционерами. Здесь, хоть и не милиционер, но тоже человек большой. Подарил стране счастливое будущее. Впрочем, это в книжках да учебниках про такое писали. А вот Мишкин отец рассказывал, как голодали на Украине в тридцатые годы. Как разбегались с фронта в первые дни и месяцы войны с немцами. Ленин видеть этого уже не мог – в Мавзолее лежал.
   Потом, пройдя еще немного в сторону Васильевского спуска, Мишка попал в сверкающий кафелем и чистотой туалет. Удивительно, что он, несмотря на шик-блеск, был бесплатным. Увидя мыло, бумажные салфетки, вспомнил, что не умывался уже дня три. А не мылся, так бог знает сколько.
   Вокруг никого не было. И тогда он, была – не была, разделся до пояса, сложил в угол неказистые свои одежки и стал плескаться под краном. Летом-то было проще, любое озеро твое. А сейчас… Он торопливо намылился, как сумел, стал поспешно смывать с себя не очень уж, чтобы чистую пену, стараясь не набрызгать вокруг. Водные процедуры в принципе были уже закончены, и он стал вытирать голову и плечи рубашкой.
   И все бы ничего. Представлял уже как оденется и досохнет на весеннем солнышке. Но тут в зеркало увидел появившихся за спиной… двух патрульных. Правда, уже других. Хотя это, похоже, не меняло дело. Первое, что услышал: «Тебе что – баня здесь?!» А первое, что почувствовал – это хлесткий удар резиновой дубинкой по голой спине. Потом еще…Понимал, что залупаться бесполезно, и, сморщившись от боли, сгреб шмотки в охапку и потянул на выход. Не остановили.
   Поднявшись кое-как по ступенькам, поковылял к бордюру возле газона, распугав своим видом стайку чинных иностранцев. Только собирался присесть - увидел идущую навстречу супружескую пару. Черты мужчины исказило время, но не узнать его было трудно. Даже по прошествии стольких лет. Да и шрам на щеке был тем же.
   Когда поравнялись, убедился - точно он! Забилось сердце. Но не окликнул бы, выдержал. Кто теперь бывший старший сержант и пусть даже орденоносец Мишка Савельев в этой нелепой, нечистой одежде, со следами бездомной жизни на лице, чтобы лезть на глаза пусть даже и старому другу-однополчанину? С которым под расчерченным пулями, словно падающими звездами, небом Кандагара мечтали когда-то как заживут, если уцелеют? Как будут ездить в гости один к другому, или вообще поселятся в одном городе. Поклялись тогда назвать детей, если мальчишки будут, именами друг друга…
   Однополчанин бросился к Мишке первым.
   - Ты?
   - Я, - откликнулся Мишка, словно застигнутый на чем-то очень неудобном, торопливо прилизывая мокрые еще после «мытья» волосы. И стараясь повернуться так, чтобы не был виден порванный рукав.
   Но бывший боевой друг, судя по всему, не замечал ничего. Сгреб Мишку в охапку.
   - Давай рассказывай, где ты? Когда писал-то в последний раз? Не помнишь? А я помню: лет десять назад. Вот наваляю тебе за это прямо сейчас, и не посмотрю, что самбист-разрядник!
   - Да я… это… с дачи, - пробормотал от неожиданности Мишка. - Работаю, все нормально. Живу.
   Не рассказывать же было, как спуталась с другим жена, а потом посадила его за самый обычный семейный скандал. Чтобы не мешал. Как сумела выписать из квартиры, да так хитро, что и поделать ничего нельзя было. Уехал из города, чтобы не видеть ее. Хоть и предала, а все равно ведь любил. Мотался по общагам, а потом и брать-то на работу перестали – есть помоложе, говорят. Начались ночлежки да вокзалы, потом документы все сперли. И поехало-пошло…
   Стояли они не очень долго. Мишкиному однополчанину нужно было на поезд.
   Вспомнили снова, как горели вместе в танке в чужих горах. Спасла только речка неподалеку. Чудом добежав до нее под разрывами, смрадными факелами бросились в воду. Так прыгают в спасительный окоп, или холодную голубизну неба из горящего самолета. И непонятно, что зашипело на них, перекрывая боль: промасленные комбинезоны или кожа.
   Красная Площадь, хотя и находилась далеко от родительского дома, не была для Мишки чужим местом. Первый раз был здесь с отцом на праздники. Тот нес его на плечах, а Мишка махал флажком дядькам в шляпах на Мавзолее. И те в ответ тоже махали ему. Когда вернулись, кто-то из соседей сказал, что видел их по телевизору.
   Второй раз Мишку, а, вернее, его танк, точно видели по телевизору все. Их подмосковная гвардейская дивизия шла колонной на параде по Красной площади, а он был механиком-водителем головной машины как лучший специалист части. Волновался крепко. Но машина, на броне которой было закреплено знамя, шла уверенно. Да и не могло быть по-другому. Гудела под гусеницами брусчатка, а в ушах у Мишки стояли слова командира: «Ты нынче наше знамя, Савельев. Не подведи!» Три ночи он драил свой «Т-72», проверил и перещупал каждый винтик. Ведь, чтобы, заглох танк на Красной площади - такого, наверное, не было. Это даже не трибунал какой-нибудь. И не лишение отпуска. Это – пожизненное посмешище…
   Мишка собрался было предложить однополчанину с женой проводить их до вокзала – расставаться совсем не хотелось, так всколыхнулись воспоминания. Да и все равно-то идти было больше некуда. Но тут краем глаза увидел, как направляются в их сторону знакомые уже патрульные. Повторного «общения» именно сейчас меньше всего хотелось. И он торопливо распрощался – на автобус, мол, надо, дома ждут. А у супругов, наверное, еще вещи в камере хранения…
   Стражи порядка приближались неспешно. За время своей бомжевой жизни Мишке немало приходилось общаться с этим народом, и всегда удивляло: откуда на них эта, парализующая таких, как он, маска уверенности в себе? Даже в походке такая вальяжная несуетность, словно за плечами – законченный с отличием курс всех сразу школ единоборств. А поблизости - взвод какого-нибудь СОБРа или ОМОНа только и ждет команды. «Специально их учат, что ли, такой вид на себя напускать?», - размышлял поначалу Мишка.
   Вспомнил с досадой, что не спросил однополчанина, кем он сейчас работает? Сам он в прежние годы был водителем. Гордился своим первым классом, и даже в гонках на приз области однажды грамоту взял. Но водительские права сейчас там же, где и паспорт, а паспорт там, где трудовая, а трудовая – там же, где и орденская. Все это там, где осталась нормальная жизнь. У однополчанина она есть, а у него вот… Ладно бы спился. А так ведь – даже судимость, подстроенная и пустяковая, давно погашена…
   А, может, и не поздно еще? И он так же, как и его друг, чисто и нарядно одетый, придет на Красную площадь под руку с кем-нибудь. Подарки привезет своим бывшим корешам с Курского. Все-таки не один год с ними там прокантовался. Он докажет им, сумеет убедить, что «другая жизнь» – та, которую они УЖЕ не помнят или которой ЕЩЕ не знают – лучше…

   Первым, многозначительно постукивая дубинкой о колено, подошел прыщавый сержантик лет двадцати. Тот самый, что огрел его по спине во время так неудачно принимаемых «водных процедур».
   - Ты чего к людям пристаешь? Деньги сшибаешь? А ну бегом отсюда! Пулей…
   Если бы не встреча с боевым другом, всколыхнувшая в сердце даже не зависть, а какое-то другое, давно утраченное чувство - сжался бы сейчас, забубнил что-нибудь или врать стал: обворовали, дескать.
   - Пулей! Кому сказал?
   Мишка не сдвинулся с места. Выдержал его взгляд. А потом, когда сержант снова собрался открыть рот, сказал твердо:
   - Во-первых, не «ты», а «вы». Во-вторых, никуда я отсюда не пойду. И, в-третьих, ты их видел-то вблизи - пули?
   Прыщавый страж удивленно посмотрел на коллегу:
   - Во заговорил! Наверное, не дошло с первого раза.
   И легонько ткнул Мишку в грудь концом дубинки.
   - Машину вызвать?
   Но Мишку было уже не свернуть с взятого тона. Кто дал право этим, не нюхавшим жизни пацанам, хоть они и в форме, считать его человеком второго сорта? И чем он хуже всех остальных? Его десятки раз выгоняли за эти годы с вокзалов на холод, дождь и снег. Хотя эти вокзалы были когда-то построены на его налоги. Его, если на то пошло, трудом…
   - Вызывайте хоть все отделение. А, если надо - Министра внутренних дел.
   - Слушай, ты кто? – уже не то с удивлением, не то с недоумением спросил сержант.
   - Человек. Не видно, что ли?
   И, покосившись на купола собора Василия Блаженного, зачем-то добавил:
   - Русский человек… Савельев Михаил.
   Сержант с усмешкой посмотрел на напарника:
   - Русский человек, а по-русски не понимает. Будем учить. И попытался сгрести Мишку за шиворот.
   Тот без особых усилий отстранил руку:
   - Сержант, я сейчас что-то нарушил?
   - Вот теперь да! – стервенея, сказал прыщавый. И попытался замахнуться дубинкой.
   - Ну, вот это не стоит! - усмехнулся Мишка.
   Легко перехватив тонкое запястье, он отшвырнул дубинку на газон.
   - Ах, так!
   Напарник потерпевшего фиаско сержанта потянулся к кобуре. Дело принимало нешуточный оборот…
   Насколько Мишка себя в «бомжовой» жизни помнил – он, входя в соприкосновение с милицией, либо просил, либо оправдывался. Только такие тона были приемлемы в его положении. А тут – словно другой человек в него вселился. И этому другому, как когда-то под Кандагаром, все равно стало, что с ним будет.
   Сержант кобуру, наконец, расстегнул. Но большего не успел. Подсечкой Мишка уложил его на землю, снял затвор с пистолета и зажал в кулаке.
   Прыщавый в это время, отскочив в сторону и побледнев, кричал что-то в рацию.
   Мишка миролюбиво уселся на бордюр, почесал ноющую спину и сплюнул в сторону своего обидчика:
   - Спецназ вызывай, скажи - без боя не сдамся.
   Пробили часы на Спасской башне. Патрульные стояли в стороне, ожидая подмоги.
   - Ну, бомжара!.. Срок ты себе, считай, схлопотал, - не выдержал первым тот, что постарше, отряхивая брюки.
   - Мишка, не вставая, порылся в кармане, закурил дешевую сигарету.
   - Знаешь, если бы ты был у меня в отделении, я бы сделал из тебя человека. А так боец из тебя хреновенький. Только с бомжами в туалете воевать.
   - Держи, - бросил ему затвор от пистолета, - а то уволят. И пойдешь в охрану, ворота на рынке закрывать.
   Тот бойко приладил затвор к пистолету и, не мешкая, навел его на Мишку.
   - Встать!
   - Говнюк ты, - беззлобно сказал Мишка, продолжая сидеть. Боишься, что начальство приедет, и ты тут совсем по-дурацки выглядеть будешь?
   - Задержанный, встать! – заорал сержант снова, поднося пистолет почти к лицу сидящего Мишки.
   Тот снова не пошевелился, вспоминая с досадой, что обещал ребятам с вокзала раздобыть что-нибудь к ужину. Потом успокоился, прикинув, что увидится с ними после всего, что было, наверное, не скоро.
   - Оба вы говнюки, - повторил бесстрастно, глядя на прыщавого.
   Хотел еще что-то сказать. Но не успел.
   Из подъехавшего автобуса с зарешеченными окнами стали бойко выпрыгивать крепкие фигуры в камуфляже и с автоматами наизготовку.