26 февраля 2009 года. Темное пятно моей биографии. День, который я силилась стереть из своей памяти, но так и не смогла. Каждое утро я просыпаюсь в холодном поту, проживаю очередной день, словно в тумане, и каждую ночь мне снятся кошмары.
26 февраля 2009 года погибли мои родители в автокатострофе. В живых чудом остались я и моя младшая сестра. Она сейчас спит, свернувшись калачиком, и, должно быть видит цветные сны. Ей всего лишь три, вряд ли она до конца осознает, что произошло. Её ведь не было с нами в той, злосчастной машине, она не видела своими глазами, как умирают мама с папой, и вряд ли на самом деле всерьез задумывается о том, где они.
Малышку зовут Соня, у нее золотистые кудрявые волосики и ярко голубые глаза. Только в те моменты, когда она улыбается, я могу снова поверить, что где-то существует жизнь.
Мне 16 лет. Меня зовут Саша. Свои волосы я отстригла в тот день, когда научилась заново самостоятельно ходить. Я ничем не отличаюсь от других, и у меня все нормально.
Мы живем в школе интернате, это, другими словами, детский дом, на американский манер. Все, абсолютно все мне тут противно. Эти узоры на стенах, самодельные безделушки, приколотые на иголочках, занавески времен явно не нашей эры. Люди, все до единого, вызывают во мне приступы злобы и отчаяния. Идиоты, что пытаются стать для меня друзьями, воспитатели, которые пытаются заменить мне родителей.
В интернате всегда открыты двери, ты можешь прийти во сколько вздумается или уйти, куда захочется. Было бы куда. Уже не один раз я убегала отсюда, бродила ночами по темным переулкам, храбрилась, будто мне не страшно, но все равно возвращалась. Как-никак, я прекрасно понимаю, что тут меня ждет какая-никакая еда, постель и одежда.
Из родственников, кроме Сони, у меня, считай, никого и нет. Маминых родителей не стало очень рано, я их даже не знала. Я очень их любила. Мама мне тогда сказала, что надо учиться быть сильной, потому что жизнь может преподнести еще немало подобных сюрпризов. А папины родители еще до моего рождения двинули в Австралию, не предупредив никого, и, вероятно, даже не подозревали о нашем существовании.
А Соне тут нравится. У нее есть игрушки, есть подружки, есть смешные мальчишки и добрые воспитатели. А меня тошнит. Друзей у меня нет. Все они перестали совершать попытки даже заговорить со мной где-то через неделю после нашего «поселения» сюда.
Мне кажется, все тут насквозь пропитано фальшью, никакой искренности. Тут нам приходится выживать. Тем, кто послабее, вроде этого парнишки, Юры, приходится несладко. Его дразнят и бьют якобы за то, что он толстый. А на самом деле бьют за то, что он слабый. И за то, что посмел свою слабость показать.
Раньше я не умела драться, носила платья и заплетала косы, не знала что такое мат и сигареты. Теперь я стригусь очень коротко, курю и молчу. Почти всегда. Каждый тут знает, что я могу дать сдачи и просто не суется ко мне. Ну и хорошо. Мне так проще. Я живу в своем мире, там мама с папой живы. Там мы все вместе смеемся, наряжаем новогоднюю елку, жжем бенгальские огни и разворачиваем подарки.
В этом году я подарила на новый год Соне мамин студенческий фотоальбом взамен на обещание хранить его очень бережно. Она прячет его под подушкой и рассматривает ночами, когда не может уснуть.
Мой психолог посоветовал не говорить малышке правду, а сказать, что мама с папой в командировке, и обязательно вернутся, а мы тут ненадолго, временно, всего лишь до их приезда.
Психолог, блин. Я и без него знаю, что мы тут ненадолго, сейчас только закончу одиннадцатый класс, найду работу, сниму квартиру, начну потихоньку устраиваться, а она пусть пока тут живет, ей тут лучше будет, у меня же за душой ни гроша. Потом, как только 18 мне исполнится, сразу же оформлю опекунские права и заберу ее из этой дыры.
Только вот эта методика вранья мне совсем не нравится, я думаю, что это большое предательство, посчитав ее лет в 10 достаточно взрослой, объявить, что мамы с папой уже как семь лет нет на этом свете, и что они вовсе не катаются по миру. И что тогда случится с ее головой? Но мне не хватает смелости рушить ее детские мечты о том, что скоро мама снова будет целовать ее на ночь, а папа купит новую барби, потому что этой ее подружки отломали голову, и теперь она держится неустойчиво.
День начинался как обычно с подъема в семь утра. Ничего нового, утреннее радио сообщало о том, что пора умываться и спускаться к завтраку. Завтрак – самое ужасное, потому что кроме каши, могут подать разве что одно вареное яйцо и бутерброд с маслом. Ну а в противном случае, приходится есть эту остывшую вязкую массу, которая недоваренными геркулесовыми хлопьями прилипает к зубам. Ладно еще геркулесовая. Порой бывает тарелка с застывшей манкой, посреди которой красуется жирное масляное пятно диаметром с грецкий орех. Есть ее можно только зажав нос, так притупляются рвотные рефлексы. Фу. Поэтому на завтрак я захожу изредка, только когда к этой гадости подают кофе. Кофе, конечно, тоже не сказка, однако и не трехдневная заварка, отдающая горечью, и вовсе не какао с молочной пленкой, которая тоже прилипает к зубам. Для того чтобы изучить весь рацион питания понадобилось даже меньше недели.
Поэтому на завтрак я вовсе не торопилась, хотя пропустить прием пищи было так же опасно, как попасться с сигаретой на территории интерната. Воспитательницы вещали о том, что за еду заплачены деньги государством, что если я не буду есть, то непременно заработаю гастрит и еще придется тратиться на мое лечение, а это уже вдвое больше денег, и что я вовсе не особенная и не мамина золушка и прочее, прочее, прочее. Сначала я огрызалась, потом просто стала молчать.
Кстати, довольно выигрышная позиция. Когда ты молчишь, твоему «собеседнику» не в чем тебя уличить, он не может ничем оперировать, а уж на слове тебя поймать ему тем более не удастся. Когда ты молчишь, остается больше времени на то, чтобы слушать людей, делать выводы и думать. Это почти как в шахматах. Ты можешь делать в своей голове все, что угодно.
Единственным человеком, с которым я говорила, была Соня. И то. Она говорила, а я опять же слушала. Её мир тоже очень интересный. Она рассказывает мне про свои сны, про жизнь своих игрушек, про своих друзей. Каждое утро я заплетаю ей косички или делаю хвостики, или закалываю приколочки. Это наш ритуал, после которого мы расходимся по делам. После обеда я иду заниматься в зал, или сажусь за уроки, но обязательно ровно в пять часов вечера мы садимся рядышком и так и сидим до ужина.
Сегодня, я опоздала на урок. Занятия у нас были в соседнем корпусе, а не в школе для обычных ребят. На вывеске здания красовалась табличка «ГОУ СОШ при детском интернате №7». Из класса доносилось рукоплескание.
«Странно, обычно у нас так встречают новичков», - пронеслось в голове. Я вошла в класс. Возле доски стояла директор интерната, положив руки на плечи какому-то парню. Выглядел он не особо счастливым и смотрел куда-то вникуда. Я невольно вспомнила свой первый день в этой новой школе. Ощущения не из самых приятных. Я замешкалась в двери, притянув взгляды на себя, извинилась и прошла на свое место. Как обычно одна, за последней партой.
Он сел за соседнюю. Тоже один. И тоже смотрел сквозь всех. Было в его взгляде что-то такое родное, но явно, ни для кого не предназначенное. Выглядел он тоже не так как все: почти на лысо бритый, слишком на вид взрослый для одиннадцатиклассника, накачанный, но не особо высокий.
Суровый.
Я стала слушать и записывать. Мне надо было хотя бы учиться хорошо, чтобы не быть вызванной к директору.
Шли дни и недели, жизнь текла так же равномерно, как и раньше, сны снились одни и те же, только что-то теперь не давало мне покоя совсем. Был этот Вова в чем-то на меня похож. Наверное, своим бесконечным горем. Только он тут был совсем один.
Он всегда молчал, ни с кем не разговаривал, все свое свободное время проводил на турниках и брусьях, в спортивном зале или читая книжку.
Настали первые теплые дни. Теплые настолько, что можно было спокойно находиться на улице больше часа и не беспокоиться о своем здоровье. Я только что закончила свои упражнения и, отдыхая на скамейке, искала в толпе бегающей туда-сюда малышни свое счастье. Опять в своих мыслях, в той серебряной девятке с прокуренным салоном я снова и снова умирала. Я не заметила, как кто-то до боли чужой, но такой родной сел рядом. Впервые за год кто-то осмелился так поступить. Как только заметила, сразу поняла кто, даже не оборачиваясь и не говоря ни слова.
Он тоже молчал. Долго. Время ужинать. Я встала, взяла скакалку, выловила в толпе Соню и мы зашагали к корпусу.
На следующее утро просыпаться было легче. Словно за эту часовую встречу я мысленно выговорилась другу. Я обычно не тренировалась каждый день, но сегодня после обеда снова отправилась на площадку. Он на самом деле там был. Занимался на брусьях.
Через час мы снова встретились на скамейке. И снова промолчали друг друг в душу. Сегодня он первый ушел. Мне стало не по себе.
Так день за днем, мы встречались и молчали обо всем. О своих самых страшных кошмарах, о своих самых чудесных воспоминаниях. О своих родителях. А потом расходились по делам.
Сегодня был самый странный день из всех. Я вышла покурить на ночь часов в 11 за ворота интерната. Он сидел на скамейке прямо через дорогу и смотрел на меня. Я подошла и молча села рядом. Достала пачку, чирк, чирк, огонек ненадолго озарил мое лицо и руки. Вдох-выдох, бегом-бегом по моим легким прямо в вены, бегом-бегом, опережая друг друга частички врываются в мой мозг и мое сердце, заставляя его биться чаще. Вдох-выдох и уже не так круто, чуть медленнее, притупляя боль и раны, притупляя мысли бегут частички по моему телу, заставляя голову кружиться. Вдох-выдох и вот я уже просто утопаю в клубах дыма, наслаждаясь этой белой вуалью, которая скрывает меня от окружающей реальности и уносит в мир, где мама с папой живы.
- Другая – почти прошептал он, словно боясь разрушить то прекрасное молчание, которым мы оба питались уже много дней.
В голове громом сразу много разного. Молчу.
Временами кажется даже, что больше не умею разговаривать. Вдох-выдох.
- Ты тоже.
- Давно?
- 398 дней, 18 часов и 10 минут,- вдох-выдох. Вдох-выдох.
- Ясно.
- Ты?
Молчит. Значит недавно.
ВМЕСТО КОНЦА.
С тех пор я перестала искать встреч на спортивной площадке, я точно знала, что с одиннадцати и до часу мы будем сидеть и молчать на скамейке через дорогу. А может, будем учиться разговаривать. А может, научимся разговаривать? Так… близко, но не очень, далеко, но не очень.
Просто вместе.