Часть первая
ХРУСТАЛЬНАЯ РАДУГА
Неправо о вещах те думают, Шувалов,
Которые Стекло чтут ниже минералов,
Приманчивым лучом блистающих в глаза:
Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.
Михайло Ломоносов
1.Дым Отечества
Еще в Екатеринбурге Дмитрий Иванович узнал, что вешняя вода в Туре и Тоболе сошла в этом году необычайно рано. Пароходы между Тюменью и Тобольском то и дело садились на мель.
Один из пассажиров на станции Екатеринбург-Первый посоветовал:
— Поверьте моему слову, профессор, вам лучше в Тюмени сесть в тарантас и доехать до Иевлева. Это сто тридцать верст за Тюменью. Там-то уж спокойно сядете на пароход...
Однако Менделеев рассчитывал, что недавно прошедшие дожди подняли уровень в реках и что удастся сесть на пароход на тюменской пристани. Неодолимая сила влекла пожилого ученого в этот дальний путь, и ничто уже не могло его остановить: ни болезнь и возраст, ни мели на водном пути, ни версты и ухабы старинного почтового тракта.
Это было 29 июня 1899 года. Экспедиционный вагон прицепили к почтово-пассажирскому поезду.
Поезд тронулся. Менделеев достал часы: девять часов сорок одна минута вечера, точно по расписанию. Он приник к вагонному окошку и, хотя приближалась ночь и утомлялись глаза, долго вглядывался в пробегающие мимо сибирские деревни, заимки, леса. И допоздна никак не мог уснуть — гулко, учащенно, взволнованно билось сердце.
За ночь и утро миновали Баженово, Богданович, Камышлов, Поклевскую. Холодной дождливой погодой около полудня встретила конечная железнодорожная станция Тюмень. Сам город находился от станции и пристани
справа, в стороне, видеть его пришлось только издалека: пароход готовился вот-вот отплыть.
Захватив с собой неразлучный в экспедиции фотоаппарат «Кодак» и дорожный саквояж, Дмитрий Иванович и его служитель Михайло, помогавший ему в дороге, по¬кинули вагон...
Пароход «Фортуна» не спеша, но безостановочно шлепал плицами, сначала плывя по Туре, затем по Тоболу.
Едва вошли в Иртыш, как все пассажиры высыпали на палубу. Вышел и Менделеев — больно и счастливо стукнуло в груди: перед ним во всей красе предстал город его детства Тобольск.
Около десяти вечера пристали. Еще на пароходе ученого приветствовали чиновники от городских властей. Земляки отвезли его в город и устроили в доме известных в Сибири пароходовладельцев Корниловых — в лучшем здешнем доме. Находился он в нижней части города, недалеко от Иртыша...
Долго длилась беседа за чаем с хозяйкой – домовитой Феликитатой Васильевной Корниловой. Много возникало из памяти событий, близких по времени и давних, вспоминалось множество общих знакомых, ныне живущих и ушедших. Что ни имя — то вспышка памяти из далекого детства и юности.
Утром, по хорошей погоде, Дмитрий Иванович, горя мальчишеским нетерпением, отправился осматривать город.
И вот перед ним древняя Алафеевская гора, где спереди красовались здания величественного собора, архиерейского дома и присутственных мест. Кое-что безнадежно обветшало — как-никак прошло полвека. Но многое осталось так, как это было в детстве и юности: и памятник Ермаку, и старое здание гимназии, и речка Курдюмка, которую мальчишкой когда-то перебегал, спеша на занятия.
Кое-какие приметы нового все-таки появились — новое здание гимназии, городские бани, казармы на выезде из города.
Заинтересовал Тобольский музей. В нем просвещенные земляки собрали образцы исторических и естественных богатств огромного края.
Познакомился Дмитрий Иванович с местными и заезжими общественными деятелями. Наиболее интересными собеседниками показались губернский агроном Николай Лукич Скалозубов и доцент Казанского уни¬верситета Андрей Яковлевич Гордягин — ученые с аналитическим складом ума, неутомимые практики, которых прежде знал по именам, а сегодня от них многое узнал о теперешней Сибири.
А чиновник по переселенческим делам Сергей Петрович Кафка поведал о хозяйственном освоении тобольской земли.
В самый разгар беседы явился к Менделееву неожиданный гость — здешний промышленник, владелец винного, мукомольного и конного заводов Александр Андрианович Сыромятников, семью которого он знал в детстве.
— Я, — начал Сыромятников, — явился к вам, ваше превосходительство…
— Позвольте, позвольте, — перебил его с улыбкой Менделеев, — меня ведь зовут Дмитрий Иванович, так будет удобнее!
— Явился я к вам, Дмитрий Иванович, с предложением. Не угодно ли будет вам посетить Аремзянское, места, где протекало ваше детство?
— Весьма, весьма вам благодарен за ваше предложение, — лукаво отвечал Менделеев. — Но будь мне, как вам, сорок семь лет, было бы дело другое, а сейчас мне уже шестьдесят шесть лет, тяжело — да и погода какая! Я думаю, на Коноваловку сейчас не подымешься!
— Дожди начались еще недавно, и дорога не успела еще испортиться. Погода проясняется, — возражал Сыромятников. — И как только будете иметь свободное время, предупредите меня за два часа до выезда. Я пришлю вам лошадей и вместе с вами весьма рад буду съездить...
Теплом пахнуло на Менделеева от слов Сыромятникова…
Все в том же нетерпении Дмитрий Иванович заехал на Тюменскую улицу, где стоял уютный дом детства. Грусть пеленой застлала глаза — родного дома не было: он сгорел несколько лет назад. Выросла на его месте густая и сочная зеленая трава, и мирно паслись тут две коровы.
А вокруг все, как прежде, — вдалеке Алафеевская гора и Панин бугор. Это там тобольские гимназисты, бывало, по окончании учебы в июне жгли ненавистный учебник латинского языка, торжествуя конец «латинских мучений».
И дощатые тротуары, и размякшие от прошедших дождей улицы — все памятные, до боли знакомые приме¬ты детства, признаки родины...
Не выдержал уже на следующее утро: отправил Сыромятникову визитную карточку с надписью: «Александр Андрианович, готов ехать в Аремзянку».
И вот уже по солнечному дню очищенному предыдущими дождями, тройка лошадей бодро вынесла седоков из города. Тарантас, покачиваясь на рытвинах, помчался к северу. В тарантасе четверо — Менделеев, Сыромятников, Михайло и здешний чиновник - младший делопроизводитель губернского управления государственными имуществами губернский секретарь Иван Константинович Уссаковский. Вот ему-то предстояла особенная миссия: его Сыромятников специально пригласил, чтобы он снял на фотографическую карточку такое, выдающееся в истории сих мест, событие...
Село Аремзянское узналось издалека - по высокой деревянной церкви, построенной когда-то еще Марией Дмитриевной Менделеевой. А поодаль находились строения стеклянной фабрики, которой давно уже нет.
Путешественники спустились с горы, около полуверсты проехали речной долиной. Когда колеса простучали по мосту, вдруг послышался торжественный, явно встречный, колокольный звон, и путники увидели около церкви большую толпу местных жителей.
Знакомые до трепета в груди родные тропинки... Уютные, поросшие травой полупесчаные склоны Аремзянской горы... Навстречу ему шла толпа крестьян, неся хлеб-соль. Слышались радостные приветственные возгласы... Дмитрий Иванович медленно встал на колени и припал соленой щекой к влажной земле...
2.Заветный сундучок
Ягоды в этом году уродилось видимо-невидимо. Сразу за селом Аремзянским по опушкам леса, среди тенистых кустов, под деревьями и на лугу — повсюду рассыпала свои темно-красные огоньки княженика.
Княженика — ягода из ягод, об этом знает каждый аремзянский мальчишка. Зовут ее еще мамурой и поленикой. Вот и сейчас семилетний сын управляющей здешней стеклянной фабрикой Митя Менделеев и его девятилетний брат Паша забрели на этот лужок, чтобы полакомиться сладкой, с загадочным запахом ягодой.
Ребятишки повалились животами на траву — вот она, вкусная княженика, ее и искать не надо. Только голову не ленись поворачивать да рот раскрывай. Виднеются из травы кудлатые русые головы, торчат зачерственелые от постоянной летней беготни босые ребячьи пятки...
— Митя! Паша! — вдруг раздается вдали звонкий голос.
Ребята поднимают головы и видят в отдалении, на склоне горы, девочку в алом сарафане. Это их старшая сестра Маша. Она зовет ребят рукой и кричит:
— Домой, мальчики!
Ребята поднимаются и стремглав бегут к Маше, затем обгоняют ее по пути к своему дому...
Дом Менделеевых — деревянный, старый, большой, но такой привычный и уютный. Со всеми постройками, сараями и амбарами oн похож на маленькую флотилию судов с большим кораблем во главе.
На просторном крыльце, золотящемся крепкими сосновыми половицами, маменька Мария Дмитриевна перебирает собранную с утра старшими детьми ягоду. Тут же на изогнутых стульях за столом сидят другие взрос¬лые: папенька Иван Павлович, а рядом с ним еще двое.
Ребята узнают обоих гостей. Один из них — старенький учитель Стахий Степанович Быков, только что приехавший за двадцать пять верст из Тобольска. Вот уже два года он по зимам в городе занимается с младшими детьми Менделеевых, учит их грамматике русского языка, чистописанию и арифметике.
— Здравствуйте, дети! — приветствует Стахий Степанович Пашу и Митю, обнимая их за плечи.— Посмотрите, Иван Павлович, как они загорели и поправились за лето! И ведь подросли!
Митя и Паша и впрямь выглядят, словно их окунули в пережженное масло: темно-коричневая кожа оттеняет добела выгоревшие волосы и рубахи.
—- А грамоту и счет не забыли?— спрашивает Стахий Степанович.
— Нет, нет, не забыли! — выпаливает Митя. А Паша солидно подтверждает:
— Все помним, что на уроках было, Стахий Степанович!
Мария Дмитриевна, маленькая и сухая, оставила работу с ягодами, с доброй улыбкой смотрит на своих младших.
— Ну что ж, дети,— обращается она к мальчикам.— Кончается ваша вольная вольница. Завтра мы поедем в То¬больск, пора вам отправляться в гимназию. Вот и Стахий Степанович приехал за вами, надо проверить, готовы ли к трудному гимназическому курсу.
— А пока,— добавляет Иван Павлович,— предстоит вам посмотреть то, что покажет вам Сергей Иванович.
С этими словами он взглянул на второго гостя, молчаливо сидевшего у стены. Уж его-то Митя и Паша знают хорошо — его и гостем нельзя назвать. Сергей Иванович Шишов служит вольнонаемным мастером-стеклоделом на фабрике и, почитай, главный, кому подчиняется огонь и стекло в печах, на ком держится все фабричное производство.
Сергей Иванович согласно кивает.
— Покажи им, Сергей Иванович,— произносит, подмигнув, Мария Дмитриевна,— и кунсткамеру, и свой заветный сундучок!
Все поднимаются и направляются в прохладные тихие сени. Сергей Иванович в полумраке подходит к одной двери, достает из кармана куртки звенящую связку ключей и гремит большим замком.
В эту кладовку младших ребят никогда не пускали. Открывали ее очень редко, и Мите с Пашей не удавалось ни разу в нее заглянуть. И вот сами взрослые открывают кладовую. А звон ключей и грохот снимаемого замка для ребят — чудесная музыка.
— Входите, дети,— торжественно произносит Иван Павлович,— и смотрите вокруг. Здесь у нас настоящая кунсткамера!
Митя с Пашей переступают порог и замирают от восхищения. На всех стенах вокруг устроены широкие дощатые полки, на которых группами и отдельно стоят самые различные изделия из стекла и хрусталя. Самых разных форм и оттенков, различной высоты и ширины, толпятся на полках зеленоватые, коричневатые, опалово-дымчатые штофы и полуштофы, стаканы, колбы, фужеры, стеклянные блюда и миски, вазы, тарелки, пробирки, бутыли, канцелярские чернильницы и аптекарские пузырьки, ровные пластины зеленого оконного стекла. Лучи солнца пронизывают все эти стеклянные сокровища, отражаются, играют в гранях и горлышках, передавая стеклу и хрусталю весёлый сияющий свет.
Митя и Паша стоят раскрыв рты, остолбенев перед невиданной выставкой. Взрослые с улыбкой переглядываются, кивая на них друг другу.
— Глядите со вниманием, дети,— говорит Мария Дмитриевна.— Все эти предметы изготовлялись на нашей фабрике. Еще в тысяча семьсот сорок девятом году ваш прадедушка Василий Яковлевич Корнильев основал нашу стеклянную фабрику. И с той поры в эту кладовую ставился образец каждого изделия, что мы вырабатывали здесь.
Глядите, дети, и запоминайте, что в любом деле, которому вы будете служить, когда станете большими, нужны прилежание и умение.
Ни одно дело нельзя совершить, ни одно изделие нельзя выработать без терпения и труда. Больше всего цените, дети, труд человеческий!
Она гладит Митю и Пашу по головам и обращается к Шишову:
— А теперь, Сергей Иванович, покажи-ка им заветный богемский сундучок!
Сергей Иванович запускает глубоко за пазуху руку и достает из потайного кармана маленький бронзовый ключик. Только сейчас мальчики замечают прямо под окошком стоящий на отдельной полке высокий, расписанный красками, окованный медными полосами пузатый сундучок. Мастер вкладывает ключ в скважину на стенке сундучка - и легко, с мелодичным звоном пружин крышка поднимается. Сергей Иванович опускает в сундучок руки и бережно вынимает тяжелый, многостворчатый, на маленьких петлях стеклянный и де¬ревянный складень. Развернул его и выставил на полку перед окошком, в поток солнечных лучей. И солнце уда¬рило в складень, брызнуло радужным огнем.
— Что это? — изумленно вскрикивает Митя, схватив Пашу за локоть. И Паша стоит, очарованный зрелищем.
Каждая створка необычного складня состоит из малых липовых рамок, в которые искусно вставлены самых раз¬личных цветов стеклянные прямоугольнички.
— Все эти красивые стеклышки,— говорит Мария Дмитриевна,— богемское стекло. Это образцы, которые мы с Сергеем Ивановичем бережем пуще глаза. Вот это,— она указала .на совершенно прозрачное стеклышко,— настоящее чистое белое стекло. 0но не хуже, чем у лучших богемских чешских мастеров, а выработало на Санкт-Петербургском заводе, что еще Михайлой Васильевичем Ломоносовым основан.
— А почему же, маменька, эти красивые стеклышки нельзя делатъ на нашей фабрике? — спрашивает, восторженно поблескивая синими глазами, Митя.
— Пока нельзя, Митенька,— отвечает с улыбкой мать.— Нет у нас столько денег на материалы, да и фабрику, почитай, наполовину надо было бы переделывать. А как эти стеклышки такими красивыми получаются, о том с просите у Сергея Ивановича. Уж он-то свое мастерство знает наизусть.
Сергей Иванович с готовностью трогает складень, показав на красновато-дымчатое стекло:
— Такой цвет мы получим, если в массу богемского стекла добавим древесный угольный порошок. А вот со¬седнее стекло — синее, так в него добавляют шмальту, кобальтовый порошок,— его еще называют королевскою синью. Чтобы вышел чистый зеленый цвет, нужно добавлять в стекло дорогую краску — хромовую зелень. А вот, к примеру, это красное стекло — пурпуровое,— Сергей Иванович любовно гладит стеклышко.— Оно в моем складне, считай, самое дорогое, — ведь для его выработки нужны золото и олово... В фиолетовый цвет стекло можно окрасить перекисью марганца. А вот и черный цвет — здесь тебе и железо, и опять же кобальт, и жжёная кость.
— Вот так,— заключает Сергей Иванович. - Если хорошо знать науку, то можно делать стекло любого состава и любого цвета. Великое это дело — наука химия!
— Хи-ми-я! — медленно повторяют это таинственное слово и Митя с Пашей, выходя вслед за взрослыми из волшебной кладовой...
3.Большая семья
Семья у Менделеевых была многочисленная — восемь детей. Всего в семье родилось четырнадцать детей, но шестеро умерли в разные годы. Две старшие сестры вышли замуж. Екатерина жила в Омске, Ольга — в Ялуторовске. А в те дни июля и августа 1841 года, о которых мы начали рассказ, в Аремзянском проводили лето двадцатилетняя Поля, восемнадцатилетняя Лизонька, семнадцатилетний Ваня, тринадцатилетняя Машенька и, конечно, Паша и Митя.
Отец - Иван Павлович Менделеев родился в Тверской губернии. По окончании Главного педагогического института, что в Санкт-Петербурге, его направили на службу в Казанский учебный округ, где назначили учителем в Сибирь, в Тобольскую гимназию. Такого учреждения в Тобольске еще не было: Ивану Павловичу довелось участвовать в преобразовании народного училища в гимназию.
Позднее, в 1818 году, за успешную службу Иван Павлович был назначен директором училищ в Тамбове, затем в Саратове. Однако за небрежное соблюдение религиозных обрядов его наказали: назначили к новому переводу в город Пензу. Хлопотами Марии Дмитриевны удалось добиться обмена с тогдашним директором Тобольской гимназии, желавшим переехать поближе к столице. Так семья Менделеевых опять оказалась за Уральским хребтом, в Тобольске, родном для матери семейства Марии Дмитриевны Менделеевой.
С ноября 1827 года Иван Павлович стал директором той самой гимназии, где он начинал свою педагогическую деятельность и где пришлось учиться всем его сыновьям...
Мать Мити Менделеева - Мария Дмитриевна происходила из старинной тобольской купеческой семьи Корнильевых.
Корнильевы слыли в Сибири людьми просвещенными и предприимчивыми. С их помощью здесь развивались судоходство, промышленность, культура и образование.
Дед Марии Дмитриевны — Василий Яковлевич вместе со своими братьями отличался неутомимой хозяйственной и общественной деятельностью. Торговец и промышленник, он прославился тем, что, преодолев большие препятствия со стороны чиновников-бюрократов, одновременно с Франклином в Америке основал в Сибири первую типографию. Ему же принадлежала и первая в Сибири бумажная фабрика, и основанная им в Аремзянском стеклянная мануфактура. Он издавал первые в Сибири книги и журналы, среди которых стал известен в России журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену».
В доме Корнильевых издавна сложилась прекрасная библиотека из книг, присланных из Петербурга и Москвы и изданных в Тобольске.
Отец Марии Дмитриевны — Дмитрий Васильевич, болезненный человек, не смог продолжать промышленные дела так же успешно, как его отец, поэтому переписался из купцов в мещане и стал мелким чиновником. Близко подружившись с сосланным в Сибирь поэтом и журна¬листом Панкратием Сумароковым, родственником знаме¬нитого русского поэта, Дмитрий Васильевич продолжал просветительскую и издательскую деятельность отца. Он рано умер, оставив детей — Марию Дмитриевну и Василия Дмитриевича.
Брату Мария Дмитриевна помогла окончить гимназию. Одновременно на домашних уроках она вместе с ним приобретала знания гимназического курса: женских училищ в Тобольске не было. Но и это позволило ей стать образованней женщиной, каких мало можно было встретить в городе. Выйдя замуж за учителя Менделеева, она стала его верной помощницей, матерью большой и шумной семьи.
27 января {8 февраля) 1834 года у Менделеевых, в квартире при Тобольской гимназии, родился четырнадцатый ребенок — Митя.
***
АРХИВНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ.
ВЫПИСКА ИЗ МЕТРИЧЕСКОЙ ВЕДОМОСТИ
ГРАДОТОБОЛЬСКОЙ ЦЕРКВИ БОГОЯВЛЕНИЯ
О РОЖДЕНИИ
Государственный архив Тюменской области, фонд 156, опись 22, лист 1-оборот.
"Тобольской гимназии директора надворного советника Ивана Павлова Менделеева от законной жены его Марии Димитриевны родился сын Димитрий.
Воспреемники: исправляющий должность начальника VII-го округа жандармский полковник и кавалер Александр Петров Маслов, коллежская ассесорша Мария Александровна Жилина, Тобольской 1-й гильдии купец, коммерции советник Николай Стефанов Пиленков, ялуторовского города 3-ей гильдии купца Ивана Петрова Пиленкова жена Ольга Иванова".
***
Рождение Мити принесло в дом радость.
Но эта радость последовала почти одновременно с бедой.
Отец Иван Павлович Менделеев из-за болезни глаз ослеп. Ему пришлось в тот же год уйти с должности директора гимназии. Жить всей семьей пришлось на очень скромную пенсию. Это означало полуголодное существование всей семьи, болезни, непредсказуемые лишения.
Как тут быть? Энергично взялась за спасение семьи Мария Дмитриевна. Она взялась управлять маленьким стеклянным заводом в Аремзянском — его называли в семье стеклянной фабрикой. Фабрика по наследству пе¬решла во владение Василию Дмитриевичу Корнильеву. Проживавший в Москве Корнильев прислал Марии Дмитриев¬не доверенность на управление, рассчитывая, что она и фабрику сохранит, и сама получит некоторые средства для поддержания семьи.
Мария Дмитриевна, несмотря на отсутствие опыта, трудолюбиво взялась за дело и даже увеличила произ¬водство посуды в Аремзянском. У нее даже набралось средств, чтобы в 1837 году отправить Ивана Павловича в сопровождении старшей дочери Кати на лечение в Москву, к Василию Дмитриевичу. Московский профессор Броссе сделал тобольскому учителю сложную операцию на глазах, и Иван Павлович снова стал видеть. Возвратившись в Тобольск, он не смог устроиться на службу, поэтому стал помогать Марии Дмитриевне в ведении домашних и фабричных дел, в воспитании детей.
Жить в Тобольске не было возможности: денег не хватало. Пришлось всей семьей переехать в село Аремзянское. Здесь, рядом с фабрикой, Мария Дмитриевна завела пашню, огород, молочное хозяйство, домашнюю птицу, мелкий скот. Теперь можно было не бояться за пропитание детей.
Но жизнь и здесь оставалась невероятно трудной. На Марию Дмитриевну свалилось и управление фабрикой, и ведение всего большого домашнего хозяйства.
На ходу пришлось приобретать опыт в управления стекольным производством. Ведь это одно из сложнейших по тому времени промыслов.
Работали на фабрике полукрепостные крестьяне, взятые в аренду. За них платили арендную плату, а самим работникам плата не полагалась. Но Мария Дмитриевна, с душой относившаяся к простому народу, стала выдавать заработную плиту и крестьянам, работникам фабрики. За это семью Менделеевых очень любили, отзываясь на добро хорошей работой.
Беды и трудности подстерегали фабрику с другой стороны: купцы, с которыми приходилось вести торговые расчеты, то и дело обманывали Марию Дмитриевну при покупке ею материалов для стекольного производства и при продаже готовыx изделий.
То и дело пробовали переманить лучших вольнонаемных мастеров-стекловаров на другие фабрики.
Но все готова была вынести мужественная и умная женщина, лишь бы прокормить свою семью. И хранила она в душе заветную мечту — чтобы все дети ее выросли умными, честными, образованными людьми. Поэтому, набравшись решительности и храбрости, она в 1839 году перевезла семью и домашнее хозяйство из Аремзянского обратно в Тобольск, чтобы посвятить жизнь воспитанию детей. С того времени фабрикой ведали приказчики, чаще всего вороватые и нечестные, а Мария Дмитриевна с семьей приезжала в Аремзянское лишь на летние месяцы…
4.В гончарной
Мальчики весело сбегают с крыльца: надо пойти погулять перед отъездом.
— Пойдем на фабрику,— вдруг предлагает Паша.— А то когда уж теперь попадем!
Ребята направляются к фабрике. Вокруг нее под навесами и просто так, под открытым небом, лежат кучи материалов, предназначенных для приготовления стекла: желтый и белый песок, красная и белая глина, различные пеплы в мешках, березовые, осиновые и еловые дрова. Фабрика представляет собой весьма оживленное место и напоминает муравейник. Кругом туда и сюда двигаются работники с пустыми или нагруженными песком, глиной, известью тачками, которые они катят по уложенным по земле деревянным настилам. Рабочие хорошо знают ребят и, улыбаясь при виде их, кивают в знак приветствия.
Над крышей гончарной вьется дым, выходящий из труб: действуют сушильные печи. Это участок фабрики, без которого просто нельзя обойтись. Дело в том, что стекло варят в специальных больших горшках. А горшки приходится делать из самой лучшей белой глины, за которой маменька Мария Дмитриевна снаряжает целые обозы в дальние места Сибири и на Урал, чаще всего в Коктюль. что близ города Ялуторовска, а еще в Екатеринбург. От качества горшков зависит успех работы всей фабрики: ведь стоит треснуть горшку, как стекло из него вытекает в печь, пропадают дорогие материалы, уменьшается выработка стеклянных изделий.
Ребята обходят кучи белой глины и заходят в гончарную. В переднем — месильном — отделении прохладно. На полу стоят несколько больших деревянных долбленых колод, в одной из которых работник руками разминает куски глины, заливая их водой. Рядом на специальной каменной площадке огромным караваем лежит вымоченная глина. Ребята оживляются, увидев это мокрое месиво.
— Дяденька, можно? — спрашивает Митя сурового работника.
Тот молча утвердительно кивает головой — и ребята, радостно повизгивая, влезают босыми ногами в глину. Ходят, топают и шлепают по глине, с трудом вытаскивая ноги, до тех пор, пока не устают. Потом берут глину в горсти, лепят из нее каждый что-нибудь: Паша солдата с ружьем, а Митя забавного медведя.
Затем отправляются по гончарной дальше. В следующем отделении не менее интересно: здесь-то и делают стекловарные горшки. На земляном полу лежат большие и толстые деревянные круги. Сейчас здесь хозяйствует один работник. Вот он накладывает на деревянный круг песку и извести-жженки, затем сырой размякшей глины. Встает в нее ногами и долго месит и утаптывает, пока не получается ровная глиняная площадка. Потом мокры¬ми руками закругляет образовавшийся пласт. Так получается дно горшка. После этого работник подходит к гладкому дощатому столу и начинает делать на нем из глины толстые и длинные колбасы»
Потом он встает в середину круга и этими глиняными колбасами обкладывает себя вокруг, возводя стенки горшка. Вскоре горшок почти готов.
Хотя и мал Митя, а уже хорошо знает, что дальше будет с горшком. Он будет стоять на том же месте до тех пор, пока стенки и дно хорошо просохнут. Потом его перенесут на печь, где он в песке будет продолжать просушку. Затем он пройдет закалку и обжиг. А когда понадобится, его возьмут в огненную печь для настоящей работы...
Выйдя из гончарной, ребята переходят в гуту, которая встречает их горячим жаром, идущим от печей.
5.Огонь и стекло
Гутой называют огромный высокий сарай с дымовыми трубами, — самую главную часть фабрики, где изготовляется стекло.
Но для того, чтобы появилось стекло на свет, работают все остальные участки фабрики. В одном конце мануфактуры - в гончарной сушатся и закаляются горшки, в другом - в ямах гасится известь, с третьего угла подвозят древесный и соломенный пеплы.
Но мальчики хорошо знают, что все на фабрике, да и вся жизнь в селе Аремзянское вертится вокруг двух круглых стекловарных печей. Одна из этих печей — побольше, называется халявной печью. Из стекла, сваренного в ней, выдувают огромные продолговатые пузыри — халявы, которые потом распарывают вдоль ножницами и «пластают» — распрямляют. Тогда получается листовое оконное стекло. Оно зеленоватого цвета и изготовляется из обычного речного песка.
Печь поменьше называется посудной, потому что на ней вырабатываются мелкие стеклянные предметы, большей частью посуда. Для хорошей посуды используют главным образом чистый белый песок...
Ребята подходят к печи и видят здесь второго вольнонаемного мастера — Федора Яковлевича Маршанова. Так же, как и Сергей Иванович Шишов, он — один из самых важных людей на фабрике: он лучше всех знает все секреты стекловарения.
Ребята пришли в момент, когда на печи идет действие - в самый разгар работы. Действие — это период варки и изготовления партии стекла.
Около посудной печи стоит работник — шураль, которому мальчик-подросток подает дрова. Кажется, просто — бросай да бросай поленья в шурник — отверстие печи. Ан нет: нужно внимательно и чутко следить затем, чтобы пламя в печи было одинаковым, чтобы температура для нагрева горшков с составом была ровная. Иначе стекло сварится плохое.
Поленья ровно лежат на поду печи и жарко пылают ровным светлым пламенем. Вот шуралъ увидел, что в од¬ном месте пламя короче и темнее. Он хватает новое полено и бросает его в шурник — точно на это место. Итак, не отходя от печи, шураль обеспечивает ровную температуру на все действие.
Много раз все это видел Митя Менделеев, но всегда любовался ладной и ловкой работой стекловаров, и очень хотелось ему скорее подрасти, чтобы ему самому доверили такую серьезную работу.
А мастер — составщик Федор Яковлевич иногда подсказывает шуралю, как следует вести топку, сам же строго следит за варкой состава в горшках. Иногда он берет пробу из горшков: отодвигает куху — железную заслонку и длинным железным прутом захватывает немного массы из горшка, чтобы определить готовность стекла.
Варка стекла — дело очень ответственное и капризное. Стоит только попасть в варящуюся массу дыму или какой-либо другой лишней примеси, как стекло ухудшается. К примеру, если топить печь каменным углем, то исходящий дым сказывается на качестве стекла: оно становится некрасивого грязно-желтого цвета. В таких случаях горшки пришлось бы закрывать специальными крышками, а это утяжеляет работу. Поэтому топят печь сухими дровами, которые горят без большого дыма и дают много тепла.
Вот мастер решил, что стекло готово к работе. Он сообщает об этом стеклодувам, и они готовятся к делу. Шураль приготовился тоже: он поддерживает в печи слабый огонь.
Ребята стоят чуть поодаль и ждут, что будет дальше,— начинается самое интересное.
Вот помощник стеклодува — баночник, знакомый ребятам подросток, взяв длинную трубку, состоящую с одного конца из железа, а с другого конца из дерева, окунает ее сквозь окошко, пышущее жаром, в один из горшков и вытаскивает обратно, захватив железным концом трубки немного расплавленного, сияющего оранжевым светом, стекла — так называемую пульку. Затем он кладет трубку с пулькой на фулязку — железную скобу, забитую в верстак, и оттягивает с трубки массу ближе к концу. Вот он сует конец трубки в долышко — сосновую чурку с круглой выдолбленной выемкой и, дуя в трубку, выдувает маленький пузырь, поворачивая и округляя его в дольшке. Скоро получается на трубке нечто похожее на грушу, называемое баночкой. Тогда баночник передает трубку мастеру-стеклодуву. Тот снова окунает трубку с баночкой в горячий горшок, вытаскивает, и опускает в облитый водой деревянный ковш, обминая и закатывая образовавшуюся грушу. Потом, дав баночке несколько охладиться, мастер делает плавную, но быструю отмашку трубкой, описав ею круг, и баночка под своей тяжестью вытягивается в небольшой цилиндр. Тут же мастер опускает трубку в стоящую рядом глиняную форму.
Теперь в дело опять вступает баночник. Он приготовил железный прут — понтию, прижимает им изделие, и мастер с трубкой освобождается от стекла. Взяв понтию с прилипшим к ней изделием, мастер сует их в печь, подогревает, а затем хватает железные ножницы и режет стекло, одновременно катая его по верстаку.
Вскоре перед глазами внимательно наблюдающих все эти действия ребят появляется изделие — стеклянный стакан.
Еще один подросток — его по должности называют хлопцем — подает мастеру-стеклодуву лоток, куда мастер ставит стакан, и легким ударом по пруту оставляет его в лотке. Хлопец уносит его на закалку в горячую печь, где изделие теперь будет долго остывать. Без закалки — ребята знают — нельзя, иначе стакан будет очень хрупким и рассыплется от легкого удара.
Ребята с восхищением и завистью глядят на мастера-стеклодува, который, обливаясь потом, вскоре колдует над другой баночкой ослепительно вспыхивающего, а затем постепенно тускнеющего горячего стекла...
Густая жара стоит в гуте. Ребята, посмотрев, что делают другие работники, через ворота выходят на открытый воздух; Хотя и здесь стоит послеполуденная жара, но она после гуты кажется им прохладой.
— Айда на реку! — предлагает старший брат.
Они выбегают на берег довольно широкой реки Аремзянки. Поблизости виднеются крестьянские избы, а поодаль пасется стадо. За селом и за рекой голубеют в прозрачной дымке леса, уходящие в незнакомую ребятам даль.
Вокруг простирается их родина — Сибирь, часть великой державы — России. Мальчики молча стоят на берегу, любуясь таким знакомым видом. Но Митя и Паша сейчас, перед разлукой с Аремзянкой, смотрят на окрестности, словно стараясь запомнить их на долгие месяцы вперед, до будущего лета.
— А ведь по нашей Аремзянке можно до самого океана доплыть! — мечтательно говорит Митя: он слышал это от маменьки... Уж скорее бы стать взрослым, чтобы доплыть до океана самому!..
Наутро Менделеевы, помолившись всей семьей, отслушав молебен в церкви, в трех тарантасах, нагруженных съестными припасами, в том числе вареньем из княженики, отправляются в Тобольск. В одном из тарантасов рядом со старенькой няней сидят Митя и Паша.
Когда обоз минует мост и въезжает в лес, мальчики бросают последний взгляд на реку Аремзянку, на церковь и на сельские избы:
— Прощай, Аремзянка! До будущего лета!..
6.Тобольск
Лучшим местом в Тобольске, конечно, была нагорная часть. Издалека она виднелась красивыми каменными домами, узорной громадой Софийско-Успенского собора, белыми стенами кремля. Туда вели два подъема — Прямской и Никольский взвозы.
Низменная же часть города пестрела малыми домишками и избами, сырела в нездоровом облаке испарений, идущих от стекавших в каналы нечистот. Все тут говорило о бедности, нищете. Лишь изредка ближе к нагорной части встречались довольно уютные дома торговцев или чиновников, среди которых находился и дом Менделеевых. Во дворе дома зеленела трава, спокойно гуляли вокруг степенные гуси, куры, индейки и взбалмошные визгучие поросята.
Митя и Паша росли подвижными, бойкими мальчиками и очень дружили между собой. Мария Дмитриевна много поволновалась за судьбу Мити; в четыре года он перенес тяжелую болезнь. Несмотря на самые худшие прогнозы, Митя выжил и, хотя потом тоже часто болел, к гимназии заметно окреп — наверняка с помощью чистого воздуха, всей чудной природы села Аремзянского.
В заботе о младших детях Марии Дмитриевне много помогала старая няня Анна Степановна. Жила она в самом доме Менделеевых, и Митя с Пашей ее очень любили. Много сказок и былей знала няня, бывшая крепостная крестьянка. Самым же грустным для Мити, из всего, что ему удавалось слышать, был рассказ о ее собственной жизни, о том, как она попала в Тобольск. Бывший ее хозяин - помещик Тульской губернии — сослал ее в Сибирь только за то, что сын ее не захотел идти в солдаты и сбежал от рекрутчины.
Добрая была няня, но любила поворчать и часто журила мальчиков за озорство и непослушание.
А недалеко от Менделеевых, в покосившемся доме Мелковых жил старичок-портной Яков Васильевич Вакарин. Мальчики часто наведывались к нему. А все потому, что он тоже интересно рассказывал о своем житье-бытье. Выпала ему тяжелая судьба: много лет солдатской жизни с ее тяготами, смертельными опасностями и невзгодами. Но сохранились у него яркие воспоминания о том, как он служил под начальством самого великого полководца Суворова и как ходил он с ним в походы и сражения.
Любил Митя гулять по нагорному Тобольску — по Алафеевской горе, где за белеными стенами кремля притаились былины и воспоминания о древности. Веяло на Алафеевском холме рассказами о Ермаке Тимофеевиче и хане Кучуме: неподалеку отсюда возвышался памятник-обелиск в честь Ермака. Вспоминались тут старинные песни няни Анны Степановны и сказки-были дедушки Якова, исторические рассказы папеньки Ивана Павловича.
Славна история Тобольска. Еще близки в памяти у семьи Менделеевых воспоминания о здешнем наместнике Александре Васильевиче Алябьеве, с помощью которого учреждено в Тобольске народное училище, затем ставшее гимназией, о его сыне-композиторе, здешнем уроженце. Слышалось в тихих рассказах имя писателя-бунтовщика Александра Николаевича Радищева, сосланного в Восточную Сибирь и временно жившего в 1891 году в Тобольске. Как раз в те времена дедушка Мити Дмитрий Васильевич Корнильев выпускал в Тобольске журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», и Радищев, конечно же, читал сей первый в Сибири журнал, улавливая в нем живые нотки стремления к справедливости, тоску по лучшему назначению человека. А может быть, Радищев и сам участвовал в издании журнала?
Жил Тобольск, насквозь пронзаемый лютыми зимними ветрами, пугая прохожих этапными колоннами каторжников и ссыльных, скрипя тяжелыми воротами губернской тюрьмы, хлюпая непролазными от грязи улицами, оглашаясь громкими песнопениями церковных крестных ходов. Поутих город в 1839 году, когда генерал-губернатор Западной Сибири Горчаков уехал в Омск. Тогда опустилась на город невероятная тишина. Узкий и тесный город показался необычайно просторным. Белки скакали по маленьким городским скверам. Лягуш¬ки квакали вечерами на улицах. Птицы залетали в горницы через открытые окна.
И таким любил свой город Митя Менделеев.
Но жизнь в тобольском обществе оставалась медленной и скучной. Спасением для просвещенных семей была собственная театральная и музыкальная деятельность.
А другим самым верным средством от провинциальной скуки были книги. В семье Менделеевых книги выписывались из Петербурга и Москвы. В доме собралась еще с дедовых времен прекрасная библиотека, в которой большое место отводилось и книгам, изданным в Тобольске,
— Книги — лучшие друзья моей жизни,— писала в письме своей дочери Кате Мария Дмитриевна.— Всю радость и утешение нахожу в чтении...
Любила Мария Дмитриевна читать и эту любовь к книгам передала всем своим детям.
Унаследовал от матери любовь к книгам и Митя Менделеев. Волновали его путешествия и открытия. В домашней библиотеке семьи хранилась книга о путешествиях российских мореплавателей и землепроходцев Осипа Биллингса и Гавриила Сарычева, память о которых также жила в семье Менделеевых и в Тобольске. И мы, дорогой читатель, еще вернемся к этим славным именам и скажем, почему они были Мите с самого раннего детства известны. Книги русских и иностранных ученых-естествоиспытателей тоже были у Мити самыми читаемыми.
И уже, наверно, не следует объяснять, почему до самых седин старости трепетало сердце великого русского ученого Дмитрия Ивановича Менделеева, когда он подходил к книжным полкам и прикасался ладонью к выстроившимся в ряд книжным томам.
7.Декабристы
Жизнь в Тобольске казалась бы совсем неподвижной, если 6ы не разнообразили ее ссыльные, которые то и дело прибывали в город из центральных губерний Европейской России - кто временно, а кто и навечно. Иных привозили в телегах и кибитках, других приводили по этапу пешком. Больше — уголовных осужденных. Немало — непокорных своим помещикам крестьян. Меньше, но зато заметней прибывали политические ссыльные.
В тридцатые — сороковые годы Девятнадцатого века в Тобольске находилось много замечательных представителей русской и польской интеллигенции. В 1826 году появились проездом первые декабристы, отправленные на дальнюю каторгу и на поселение. После 1831 года прибыла партия, ссыльных поляков — участников польского восстания, Среди них были поэты, музыканты, учены, педагоги, художники.
Вскоре стали появляться в Тобольске и отбывшие каторгу декабристы — участники петербургского восстания 14 декабря 1825 года и выступления Черниговского полка. В конце тридцатых годов Тобольск стал самым крупным местом поселения декабристов.
Семья Менделеевых находилась в близких дружеских связях с декабристами, а в 1847 году с нею породнился один из них — Николай Васильевич Басаргин, живший в Ялуторовске. За него вышла замуж сестра Мити – Ольга Ивановна.
Годы спустя с Менделеевыми породнилась семья Николая Осиповича Мозгалевского: его дочь Поленька стала женой Павла Ивановича Менделеева.
Ореол героев окружал в Тобольске декабристов, - ведь они, как и мужество их жен, последовавших за ними в ссылку, вызывали восхищение большинства жителей Тобольска. Обласкав бывших каторжан, сибиряки тем самым как бы снизили официальное наказание декабристам, именовавшимся государственными преступниками.
Декабристам не разрешалось поступать на государственную службу. Удалось это только некоторым. В Тобольском губернском правлении стал советником Степан Михайлович Семенов. Он участвовал в решении разных вопросов экономики и культуры здешних мест, в том числе и вопросов быта национальных племён Севера.
В приказе общественного призрения служил заседателем Иван Александрович Анненков, боровшийся со взяточничеством, разными злоупотреблениями властей, защищавший интересы бедных переселенцев. В характеристике, составленной его губернским начальством, значилось: «Хорошо образован, трудолюбив, дело знает хорошо и отлично честный человек...»
Недалеко от Менделеевых, в нагорной части, находился дом, где проживали Михаил Александрович и его жена Наталья Дмитриевна Фонвизины. Их дом становился центром общественной жизни Тобольска, так же, как и дом Ивана Александровича и его жены-француженки Полины Егоровны Анненковых. Декабристы принимали активное участие в здешних спектаклях, устраивали литературные и музыкальные вечера. Фонвизин занят научной работой, он устраивает физические опыты, пишет философские и политические статьи, воспоминания. Под его пером рождаются статьи, в числе которых письма с общим названием «О социализме и коммунизме». Богатейшая библиотека Фонвизиных — первая в городе, доступная всем желающим. С семьей Фонвизиных Мария Дмитриевна Менделеева в добрых дружеских отношениях, обе семьи сближает любовь к книгам, забота о детях.
В деревянном доме Петра Николаевича и Татьяны Александровны Свистуновых живет Бобрищев-Пушкин. Павел Сергеевич — прекрасный врач, приобретший в Тобольске большую клиентуру. Впрочем, бедный люд идет к Бобрищеву-Пушкину лечиться бесплатно. Его старший брат Николай Сергеевич психически болен и находится в лечебнице.
В доме Александра Михайловича и Жозефины Адамовны Муравьевых живет и другой врач — Фердинанд Богданович Вольф, который тоже самоотверженно врачует местную бедноту. В Тобольске ходили целые легенды о его бескорыстии. Как-то один промышленник за излечение своей жены отправил Вольфу два цибика – один с чаем, другой с золотом. Чай Фердинанд Богданович оставил у себя - пригодится, а вот золото отправил обратно.
Декабристы — в центре внимания Тобольска. Они в короткий срок сообщили старинному городу новый облик, высоко подняли его культуру, осветили своим пребыванием потемки заскорузлой сибирской провинции. Многие из них — Муравьев, Вольф, Башмаков, Барятинский, Кюхельбекер, Краснокутский — провели в Тобольске последние дни жизни. Так что тобольцы как бы отделили от декабристов их политический образ и оставили за ними образ просветительский, человеческий, приняв их в свою среду и проникнувшись к ним уважением.
Вот каких людей видел в своем детстве и в юности Митя Менделеев! И не только видел, но и слышал, наблюдал, разговаривал с ними! В часы болезней они принимали участие в его лечении. Своими трудами они побуждали Митю к приобретению знаний. Их не сломили ни суды, ни тюрьмы, ни каторга и ссылка. Несмотря на то, что их здоровье было сильно подорвано, они оставались тверды и веселы духом, заражая верой в жизнь всех окружающих.
8.Гимназия
Наутро после приезда Митя и Паша, встав рано и умывшись, направляются вместе с маменькой на экзамен. В гимназии собирают будущих учеников, чтобы проверить, насколько они подготовлены к учению. Мальчики, одетые в суконные мундирчики и картузы, чинно идут рядом с Марией Дмитриевной и очень волнуются. Волнуется и Мария Дмитриевна.
Гимназия помещается под горой, в каменном двухэтажном доме.
В небольшом гимназическом актовом зале с потрескавшимися потолками и обвалившейся по карнизам лепни¬ной собрались учителя, родители гимназистов.
Менделеевы стоят у открытой двери зала и внимательно слушают, ожидая, когда назовут их фамилию. Наконец вызывают Пашу. Он идет в зал и через некоторое время уже возвращается назад: ответил на все вопросы, что задала ему гимназическая комиссия. Очередь за Митей.
Он, робея, входит в зал и встает на середину. Мария Дмитриевна готова последовать за ним. Митя смотрит на сидящих за столом людей и обмирает от страха. Перед ним сидят серьезные и сердитые, как ему кажется, люди, одетые в мундиры. Но вот он замечает лицо старого учителя:
— Стахий Степанович!
Стахий Степанович усмехается и прикладывает палец к губам, а сидящим рядом шепчет:
-— Это уже Ивана Павловича последыш! Вслед за предыдущим!..
Но все и без того с интересом смотрят на второго, самого маленького Менделеева: прежнего своего коллегу, директора гимназии хорошо знают и помнят, хотя многие из старых учителей и сменились.
Мите задают вопросы. Митя осмелел и бойко отвечает. Он показывает, что умеет писать, читать и считать, знаком с таблицей умножения. Приемная комиссия остается очень довольной.
Но сидит за столам насупленный и сердитый человек, который ни разу не улыбнулся при расспросах Мити. Это нынешний директор гимназии Качурин.
— Уж очень мал, уважаемая Мария Дмитриевна! — заявляет он подошедшей матери.— Куда же мы его возьмём, такого мальца? Ведь ему еще нужно чижика на улице гонять! Поднимет ли он ранец, куда ему грамоте учиться? Ведь мне не велено нарушать законы!
— Понятно, Евгений Михайлович,— отвечает ему Мария Дмитриевна,— но уж войдите в мое положение — при моей занятости и болезни Ивана Павловича трудно следить за ним, когда старшие на уроках. А тут он будет при деле и под надежным присмотром.
— Да надо бы взять мальчика,— заявляет учитель истории Доброхотов.— Мы знаем заслуги Ивана Павловича Менделеева, да и молодой человек не без способностей! Не без способностей человек-с!..
— Очень способен,— говорит своим коллегам и Стахий Степанович.— Вполне сможет по всем дисциплинам идти рядом со старшим братом. Хотя, нужно сказать, весьма боек, что есть и признак быстрого ума...
Приходит очередь задавать вопросы сидящему рядом со Стахием Степановичем молодому круглолицему чело¬веку с очками на носу. Бакенбарды, высокий лоб, добрейшее розовое лицо — Митя его узнал. Это Петр Павлович Ершов, хороший знакомый и друг семьи Менделеевых.
— А какое стихотворение вы учили, господин хороший? — спрашивает он с улыбкой Митю.
Митя оживляется.
— Из Пушкина учил, а еще «Конек-горбунок»,— ответил он.
— Нуте-с,— усмехнулся Ершов,— прочитайте что-нибудь. Впрочем, пока не надо. А что других авторов читали?
Митя набирает воздуха и быстро начинает:
Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады, и деревни,
И палаты, и дворцы...
— Стихотворение Федора Николаевича Глинки,— говорит, улыбнувшись, Ершов членам комиссии,— Напечатано недавно, в январской книжке «Москвитянина», а он его уже выучил наизусть. Рекомендую, господа, этого молодого человека...
Петр Павлович Ершов хорошо знает стихотворение, прочитанное Митей. Вскоре он сам напишет стихотворение, где, перефразируя строчки Федора Глинки, говорит о скуке города Тобольска:
«Город бедный! Город скушный!..".
И все это – помня о великом Пушкине. О его написанных в 1828 году строчках: «Город пышный, город бедный…»…
Проходит еще несколько дней. И все эти дни горят счастьем глаза Мити: несмотря нa то, что до гимназического возраста ему не хватает двух лет, - в гимназию брали с девяти, в крайнем случае, с восьми лет, - он все же будет ходить в гимназию также, как Паша и старший брат Иван. Сколько нового теперь он узнает, вдобавок к тому, что он уже узнал от старших брата и сестер! Сколько прочитает всего!..
Этот день настал. Учебный год в гимназии начинали первого августа. Но для первого класса начало отклады¬вали на месяц. И вот первого сентября 1841 года Паша и Митя Менделеевы под торжественным водительством беспокойной Марии Дмитриевны отправились в первый класс Тобольской гимназии. Старший брат Иван пошел в этом году в шестой, предпоследний класс.
Устройство в гимназию Мити оказалось хлопотным делом. После приемных экзаменов Марии Дмитриевне пришлось еще не paз беседовать с директором Качуриным, убеждать, чтобы тот позволил Мите посещать класс вместе и наравне с Пашей. В конце концов удалось упросить, но при одном условии: по малолетству Митю оставят на второй год в первом классе. На том и согласились.
А сейчас у Марии Дмитриевны прибавилось забот. Не только забот, но и расходов: новоиспеченным гимназистам требовалось шить обязательную одежду. В гимназию нужно было идти с условием, что мальчики имеют всю необходимую одежду на весь учебный год: суконные мундир, брюки и жилет, легкую курточку с брюками, шинель, фуражки летнюю и теплую, перчатки из оленьей кожи, нанковое белье, кожаные сапоги. Следовало также обязательно шить каждому теплое пальто: гимназическое начальство полагало, что гимназистам нельзя пропускать занятия из-за простуды в зимнее время, поэтому лучше заранее позаботиться о здоровье. А то, мол, ссылаясь на простуду, нерадивые школяры просто отсиживаются дома.
В гимназии в этот год училось сто четырнадцать мальчиков: девочки в Тобольске не ходили в школу. Одни из учеников учились на казенный счет — казеннокоштные, другие на средства родителей. Кроме приходящих учеников учились здесь пансионеры—воспитанники находящегося при гимназии пансиона, приехавшие из других городов. Они жили в комнатах при гимназии или на квартирах у преподавателей. Кроме учителей за гимназистами присматривали надзиратели. За ученье большая часть родителей, кроме казеннокоштных учеников, вносила довольно крупную сумму денег.
В гимназии учились семь лет. Гимназистам, у родителей которых хватало средств и терпения, чтобы доучить мальчика до выпуска, выдавался аттестат и предоставлялось право на первый чин по тогдашнему списку рангов — четырнадцатый, коллежского регистратора. Но очень многим, за неимением средств, приходилось бросать гимназию.
На протяжении десятилетий у Тобольской гимназии не хватало средств, чтобы достроить или хотя бы отремонтировать собственное здание. В то время, когда богачи утопала в роскоши, присваивая то, что добыто трудом всего русского народа, на народное просвещение тратились мизерные гроши. Хотя ведомство, которому подчинялась гимназия, носило благозвучное название: министерство народного просвещения. В классах, в кабинетах, в библиотеке было тесно. Классы приходилось устраивать так, что некоторые из них были проходными: чтобы усесться за свои парты, одному-двум старшим классам приходилось с шумом пробегать с перемены через помещение, где занимались младшие школьники.
В шумной компании гимназистов Митя Менделеев был самым маленьким и слабым. Среди этой озорной публики нельзя было обойтись без подзатыльников и щипков. Но Мите всегда на помощь приходили старшие братья Паша и Иван — они защищали его, когда возникала потасовка. Но скоро и сам Митя освоился и мог за себя постоять, когда это требовалось. Учиться было весело: утром мальчики шли на уроки втроем. А зимой, когда улицы Тобольска заметала пургa, специально для юных Менделеевых запрягали сани.
В некоторые года Мария Дмитриевна брала себе в дом на свой кошт какого-нибудь гимназиста, сынишку дальних знакомых, которому не хватало места при гимназии. Уж тогда для менделеевских ребят путь в школу и обратно становился еще веселее.
9.Учителя
Ученье в гимназии было поставлено сурово, как и повсюду в старой России. За провинности ученика ставили на колени, награждали тумаками, запирали одного в пустом классе: самое страшное наказание для младших, особенно в темные зимние вечера. Частенько предписывали родителям высечь ученика розгами или ремнем, что и выполнялось по приходе школьника домой.
Конечно, Мария Дмитриевна никогда не наказывала детей, а только выговаривала им. И все дети Менделеевых считали большим преступлением выводить маменьку из себя. Если же Мария Дмитриевна не выдерживала при шалостях детей и плакала, то дети считали это для себя самым жестоким наказанием. Расстроить маменьку в дружной и ладной семье Менделеевых было непозволительным проступком...
В гимназии привыкли, что за школярами надзиратели и директор установили настоящую слежку. Поощрялись доносы одних учеников на других. Следили за поведением гимназистов и полицейские власти.
Несмотря на малый возраст и трудности ученья, на первом году Митя делал успехи. В июне 1842 года Мария Дмитриевна, взглянув на табель младшего, сказала:
— Неплохие баллы, Митенька. Но ведь можешь и лучше учиться, если приложишь старания!
Как и договаривались, Митя в первом классе остался еще на один год, пока он не достигнет допустимого возраста.
Обучали в первом классе русскому языку, географии, арифметике, немецкому языку, латыни, закону Божьему, рисованию. Небогата в то время была Россия образованными и просвещенными людьми. В гимназии дальнего сибирского города нечасто появлялись учителя с хорошим знанием своего предмета и настоящей любовью к ученикам. Некоторые из учителей оказывались просто случайными в педагогическом деле людьми.
Никто в гимназии не любил директора Качурина. Он плохо относился и к учителям, и к ученикам. Директор, не получивший сам хорошего образования, стремился свое незнание уравновесить чрезмерной строгостью. Он не позволял ни на йоту отойти от сухого и бездушного гимназического устава. Он постоянно выискивал, за что бы наказать учителей и учеников.
Но были и прекрасные учителя, о которых у детей Менделеевых осталась хорошая память. В первом классе русскому языку Митю обучал не кто иной, как Стахий Степанович Быков. Да, тот самый старенький Стахий Степанович, который уже два года занимался в домашних условиях с младшими Менделеевыми, обучая их на¬чалам грамматики и арифметики. Правда, чтению Митя научился еще в четыре года. Уже тогда он, бывало, убегал к работникам фабрики с книжкой и что-нибудь читал им при большом внимании слушателей. Стахий Степанович дал Мите и Паше новые знания, приготовил к гимназии. Несмотря на доброту и старость, он вел занятия строго, и Мария Дмитриевна была довольна, что он не дает младшим разбаловаться и отлынивать от занятий. Быков служил штатным смотрителем Тобольского уездного училища и одновременно преподавал русский язык в младших классах гимназии. Митя и в классе у него занимался хорошо...
Во втором классе и далее, до седьмого, русский язык у Мити преподавал выпускник Петербургского Главного педагогического института Гавриил Петрович Казанский. Он же до четвертого класса преподавал географию.
Инспектором гимназии, которому предписывалось наблюдать за поведением учеников, служил Иван Порфирьевич Помаскин, окончивший эту же гимназию, но более не учившийся нигде. Детей он не любил, часто награждал гимназистов пощечинами и тумаками. Выйдя в отставку в 1844 году, он избавил гимназию от своего присутствия, чему все были рады: и учителя, и школяры. Сменил же его замечательный человек Петр Павлович Ершов. Он преподавал прежде русскую словесность и логику, одновременно выполняя обязанности библиотекаря. Получив место инспектора, он передал свою дисциплину Александру Васильевичу Плотникову, а обязанности библиотекаря — латинисту Николаю Юрьевичу Козловскому.
В гимназиях тогда большое внимание уделялось преподаванию иностранных языков. Их изучали все семь лет — от первого класса до седьмого. Но если к немецкому и французскому языкам гимназисты относились терпеливо, то мертвый латинский язык, на котором давно никто не говорил, они ненавидели. Официальные циркуляры классической гимназии, приходящие из министерства, требовали обязательного изучения гимназистами этого языка. Казенное присуждение к запоминанию множества правил и требования зубрежки отвращали школяров от науки. Поэтому латынь у детей Менделеевых надолго связывалась в воспоминаниях с чем-то сухим, мертвым и застойным.
Маловаты были Митя и Паша, поэтому скучали на уроках Закона Божьего. И хотя священник – отец Николай Андреевич Юшков был вполне добрым и покладистым батюшкой, получалось, что Митя не мог спокойно сидеть на уроках, за что ему стави¬лись посредственные отметки. В то время отметки ставились и за поведение и за знания единым махом.
С четвертого класса по седьмой гимназистов учили законоведению, судоустройству и судопроизводству. Учителем законоведения был человек, в 1845 году породнившийся с Менделеевым: Маша Менделеева вышла замуж за учителя Михаила Лонгиновича Попова, окончившего в Санкт-Петербурге Главный педагогический институт. Учитель теперь мог и дома наблюдать за учением Мити и Паши.
Нравились Мите уроки рисования. Этот предмет пре¬подавался только в младших классах. Вел его выпускник Петербургской Академии художеств Генрих Фридрихович Мертлич. Уроки Мертлича пригодились: Митя научился неплохо рисовать, и рисование пригодилось ему в жизни. И любовь к изобразительному искусству не оставляла его никогда.
В Тобольской гимназии учредили и танцевальный класс, где за дополнительную плату могли обучаться все желающие гимназисты. Конечно, без танцев можно было бы и обойтись. Но Мария Дмитриевна решила по-иному. Сыновья ее должны стать людьми просвещенными, им придется бывать в культурном обществе. И тут уж без танцев нельзя. Пришлось наскрести денег и на посещение танцкласса.
В течение семи лет одни предметы продолжались до конца обучения, другие прекращались. Мелькали имена преподавателей. Но были в эти годы для Мити предметы, которые его интересовали всерьез. И были из препода¬вателей три человека, которые оставили в его жизни неизгладимый добрый след.
Математику и физику преподавал выпускник Главного Педагогического института Иван Карлович Руммель. Он нес гимназистам самые современные знания. Требовательный и справедливый, он установил с учениками тесную дружбу. Директор и кое-кто из его окружения не любили Руммеля за то, что он вел уроки не так, как требовал устав, а вносил живость в общение со школярами. Он научил Митю Менделеева любить опыт, смело искать истину, точно и внимательно мыслить.
Бесценным приобретением стала для Мити история — дисциплина, которую вел еще один выпускник Главного педагогического института - Михаил Иванович Доброхотов. Он, как и Руммель, прекрасно знал свой предмет и был чуток и справедлив к ученикам. Школяры раскрывали рты, когда он рассказывал о различных событиях из истории древнего мира и России. Гимназистов поражало, как удивительно Михаил Иванович помнил все факты, как замечательно знал карту. Особенно их потрясало, когда Михаил Иванович, стоя на противоположном от доски конце класса, вдруг с вытянутой рукой шел к карте и указкой точно показывал на карте город, о котором вел рассказ. Никому из гимназистов сделать так-то не удавалось...
Еще одним памятным человеком из педагогов стал для Мити Петр Павлович Ершов.
10.«Конёк-горбунок»
Город бедный! город скушный!
Проза жизни и души!
Как томительно и душно
В этой мертвенной глуши!
Петр Ершов
Окончив в 1830 году Тобольскую гимназию, Ершов поступил в Петербургский университет. Девятнадцати лет от роду он написал поэтическую сказку «Конек-горбунок», которая вскоре стала любимой сказкой российских детей и вызвала массу подражаний.
В сказке отразилось все богатство впечатлений Ершова, вынесенных из жизни среди простого народа. Отразились в «Коньке-горбунке» народные сказки, поверья, песни, присказки и поговорки.
— Он хорошо слышал народ,— говорили о Ершове.
Александр Сергеевич Пушкин, познакомившись с «Коньком-горбунком», сказал его автору:
— Теперь этот род сочинений можно мне и оставить...
И это сказал Пушкин, автор «Руслана и Людмилы»!
Ершов после окончания университета был полон желания трудиться на пользу обществу. Но приходилось и добывать средства к существованию. В 1836 году он возвращается в Тобольск, где стал преподавателем — как раз в это время Тобольская гимназия из четырехклассной преобразовалась в семиклассную. После «Конька-горбунка» он написал мало. Это были стихотворения, пьесы для любительских спектаклей. Зато «Конек-горбунок» стал произведением поистине классическим, народным, не подвластным времени. И стар, и млад сказку считали своей...
Но главной работой Ершов считал службу педагога. Свои уроки словесности русской он стремился сделать как можно занимательней. Гимназистам же он сам казался живой легендой: он был знаком с самим Пушкиным, с самим Жуковским. Рассказы о них делали уроки наглядней и доходчивей. Его любили школяры, и сам он в них души не чаял.
— Мои дружки,— часто говорил он про своих гимназистов, воспитанников пансиона.
Петр Павлович первым из тобольских педагогов повел борьбу с казенщиной и рутиной преподавания в гимназии. Он стремился отучить гимназистов от бессмысленной зубрежки. Преподаватель, писал он в своих работах, должен «употребить все, чтобы сделать свой предмет сколько можно яснее и занимательнее», он должен оставить в своем предмете лишь то, что «не будет притуплять ученика» и «стеснять свободу его воображения», а «будет учить в ученике самодеятельность».
Ершов в своих педагогических статьях предлагал целую программу нового обучения в гимназиях. Но его смелые проекты чиновники-образованцы положили под сукно и навсегда забыли.
В письме товарищу поэт и педагог говорил:
— У нас, братец, такая строгость, что преподаватель не должен сметь свое суждение иметь, иначе назовут немного не бунтовщиком...
Скучная и однообразная жизнь небольшого сибирского города требовала от лучших людей постоянных усилий, чтобы не скатиться в безразличие ко всему, чтобы не погибнуть в пьянстве, в мелкой суете провинции. В числе передовых людей Тобольска Ершов организует культурную жизнь города, участвуя в любительских спектаклях, музыкальных вечерах.
Он растормошил учителей — сообща они сделали в зале гимназии сцену, а затем на Рождество, на масленицу и в другие дни устраивали представления. Чаще всего это были спектакли по пьесам Ершова «Суворов и станционный смотритель», «Сельский праздник». Ставили и его водевили.
С восторгом Петр Павлович отзывался об игре гимназистов и заявлял:
— Другого, любопытнее этого, я ничего не знаю...
Ершов часто бывал у ссыльных декабристов. Симпатии к ним ему передались от Пушкина еще в прошлые годы.
Однажды в Петербурге он говорил Пушкину о своей любви к Сибири.
— Да, вам и нельзя не любить Сибири, — сказал Пушкин,— во-первых, это ваша родина, а во-вторых, это страна умных людей...
Конечно же, речь шла и о декабристах.
Ершов в 1846 году — бессменный чтец и собеседник умирающего полуослепшего Вильгельма Кюхельбекера, лицейского друга Пушкина.
Большая семья Ершова близка с семьей Менделеевых. А уж «Конька-горбунка» Митя и Паша, а вместе с ними их сестры и родители, знали почти наизусть. Да разве можно не запомнить эти ладные, словно отлитые строчки, поражающие простотой и сказочной правдой:
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба — на земле,
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына.
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак…
Разве можно было не любить «Конька-горбунка» и его автора!
Через несколько десятилетий Дмитрий Менделеев будет собирать и хранить издания «Конька-горбунка», как самые светлые воспоминания детства и юности.
Где ты, милый Конек-горбунок?
Где ты, верный друг, что помог поймать Жар-птицу?
Где ты, хрустальная радуга детства?
(Продолжение следует)