Это произошло одним летним вечерком, когда родители слепой Энни ушли по ка-кому-то важному делу, а ее оставили наедине с игрушками да старым слугой. Слуга скоро ушел спать, и она сидела одна в своей комнате, стуча об пол деревянными лошадками. Времени, может, прошло не так уж много, но ей казалось, что несколько часов. Заскучав, она пошла гулять по дому.
Дом у них был большой, и она долго ходила известными путями, любовно и бе-режно ощупывая стены и углы. Иногда она чувствовала, что вещь лежит не на своем мес-те, и ставила ее туда, где ей полагалось быть. Дело в том, что она была юной хранитель-ницей порядка в доме и всегда все точно помнила: где сейчас висит папин пиджак, где лежат мамины очки. И так каждая мелочь. Родители нарадоваться не могли на такую по-мощь. Только и слышно было от них, например: «Энни, ты не помнишь, куда я могла по-девать соль?» или, скажем: «Энни, тебе не попадался мой портсигар?» Но вот слова бла-годарности она за ответы слышала редко, и все же и это ее не расстраивало.
Больше работы у нее по дому и не было. Да и прочих занятий: она боялась других детей – стыдилась своей слепоты – а поэтому играла сама с собой, старенькими игрушка-ми, которые еще в юности делал ее отец, зарабатывая себе на хлеб. Тогда она разыгрывала ими рыцарские истории, вроде тех, что рассказывал слуга, а иногда – играла в дом, в ко-тором все вещи лежат на своих местах, а в семье все любят друг друга.
«Ведь когда люди не любят друг друга, они расстраиваются. И начинают терять вещи и путать места, – думала так Энни. – А еще хуже – бросаться вещами».
Но больше всего ей нравилось так вот гулять по дому, как сейчас.
Обойдя два этажа, Энни решила спуститься в подвал. Там ей всегда было интерес-но: много старых, пыльных штуковин, назначения большинства из которых Энни не по-нимала; деревянные бездонные ящики, в которых можно было рыться часами; двери, за-пертые на замок и внушавшие трепет своей таинственностью. Энни много фантазировала о том, что может быть за ними скрыто, даже после того, как отец ответил ей: «Да ничего интересного. Так, шкафы с разными инструментами».
«Ну, уж нет», - думала она. – «Не может быть ничего скучного за дверью, закры-той на замок. Что-то ведь, значит, там скрывают?»
И вот этим вечером Энни решила спуститься в подвал, чтобы поискать что-нибудь интересненькое среди всякой старой рухляди, а заодно проверить двери: может, отец за-был их закрыть когда-нибудь и она сможет узнать?..
Но как только она ступила на верхние ступеньки лестницы, ведущей вниз, сердечко ее подпрыгнуло в груди от страха: кто-то ходил там, внизу, в подвале. Она сначала успокоила себя: это же слуга, это Билли, – чего пугаться? – и ножки сами повели ее вниз – но, поняла она, шаги ведь были точно не его! Билли ходит медленно, шаркающей походкой, а этот человек ходил быстро, порывисто. Но ведь никто не мог зайти в дом, сразу очутившись в подвале и не разбудив при этом Билли? Значит, ничего опасного быть не может?
И все-таки Энни очень боялась. Она забеспокоилась так, что собралась уйти прочь от лестницы искать Билли, но развернулась так неудачно, что упала и покатилась с лест-ницы. Правда, «покатилась» – громкое слово, на самом деле она просто шлепнулась на пол внизу, так быстро, что даже не успела понять.
Шаги раздавались уже совсем рядом и теперь еще и приближались. В груди у де-вочки отчаянно застучало.
– Кто вы? – спросила она громко.
– Не пугайтесь, юная леди, – прозвучал в ответ робкий мужской голос с извиняю-щимися нотками (впрочем, как потом поймет Энни, обладатель его всегда так говорил – так, как будто за что-то извиняется). – Я совсем не хочу вас обижать. Просто я тут кое-что ищу.
Энни, как я уже сказал, была слепа – года в два она заболела странной болезнью, от которой потом потеряла зрение – и не могла теперь знать, что за диковинное создание вы-росло сейчас перед ней. Если бы она могла прозреть, то увидела бы сейчас человеческую фигуру во фраке и цилиндре, прижимающую к себе инкрустированную золотом трость – ни дать, ни взять музыкант из высшего света – но: с лягушачьими лапами вместо рук и ног и лягушачьей же головой! В левой лапке незнакомец держал масляный фонарь – и теперь вытягивал его вперед, чтобы лучше разглядеть девочку.
– Вы не ушиблись? – участливо спросил он. – Если вам нужен свет, я могу прово-дить вас до первого этажа. Мне очень нужно то, что я ищу, поэтому, может, я пробуду здесь еще несколько часов. Вы не возражаете? Вы ведь владелица этого дома?
Энни весело засмеялась: предположение понравилось ей и ее позабавило, а добрый голос незнакомца успокоил, помог забыть о недавнем страхе.
– Нет, – вынуждена была сказать она. – А свет мне ни к чему, я… не могу видеть.
Казалось, незнакомец вздохнул. Наклонившись, он некоторое время всматривался в лицо собеседницы и сочувственно качал головой.
– Да, юная леди, теперь я вижу, – сказал он. – Как вам не повезло! Но и я попал теперь в переплет, хотя и раньше судьба меня не жаловала. И теперь я пойду с вашего по-зволения, времени у меня мало, а от моего успеха зависит слишком многое. Вы не возра-жаете? А ведь, впрочем… вы ведь тоже можете знать?..
Энни приподнялась – не без помощи этого странного и неожиданного гостя – и, рассеянно улыбаясь, слушала его. От бывшего страха не осталась и следа: она чувствова-ла, что от человека с таким голосом ей не грозит никакого вреда. И больно от падения не было. Она только переживала за него, чувствуя, что он попал в какую-то неприятность.
– Что могу знать? – спросила Энни, желая помочь бедняге.
– Когда-то я оставил здесь стеклянное пианино… Вы ни разу не видели… не нахо-дили его? Может, ваши родители кому-то его… продали? – на последних словах голос его дрогнул.
– Стеклянное пианино? – удивленно переспросила Энни. – Я даже не знала, что такое бывает…
После этих слов собеседник ее снова вздохнул и присел прямо на земляной пол, поставив рядом с собой фонарь.
– Такого и не бывает. Нигде и никогда. Оно единственное в мире и мне очень нужно его найти.
Энни стало его жалко. Она села рядом с ним и сочувственно произнесла:
– Мы обязательно его найдем, я помогу вам. Может, расскажете, что случилось?
– Спасибо, юная леди, – ответил страдалец и закивал. – Да, я вижу, что вы добрая девочка и вам можно поведать мою историю. Вы знаете, что сто лет назад до вас в этом доме жил другой человек, молодой музыкант? Не знаете, наверное… это был я. Я был очень талантливым пианистом, сочинял музыку, играл при дворе короля свои сонаты и вальсы, в меня влюблялись принцессы из других государств… Я был лучшим музыкантом в этой стране – так говорили. Да, это были прекрасные годы моей жизни, и хотя меня окружали почестями, меня интересовала только музыка. Я писал ее так, будто она лилась ко мне с небес сама – как будто ангел музицировал у меня в голове, а я только записывал ноты, пока успевал… Вдохновение было моим постоянным гостем, и я старался угодить ему чем мог. Но потом наступил роковой день. Прогуливаясь как-то у озера, я заметил прекрасную деву, купавшуюся в нем, и влюбился в ее красоту. Девушка оказалась королевой эльфов, и мы полюбили друг друга. Я был счастлив, только совсем начал забывать о музыке. Но потом она стала требовать, чтобы я жил с ней, в волшебном королевстве эльфов, а о людях и думать забыл – но я не мог, я был человеком, и мне хотелось бывать среди людей тоже. Тогда королева рассердилась и наложила на меня заклятье. Я превратился наполовину в лягушку и должен был отныне жить в королевстве эльфов, играя каждый день для королевы музыку. Если я перестану играть, я умру. Еще я не мог, конечно, покидать королевство эльфов – тут уж действовало не заклятье, а просто злость и ревность королевы, обещавшей мне в противном случае отрубить голову. Так вот.
Энни охала, слушая Музыканта – так мы будем его называть – а потом спросила:
– А что же со стеклянным пианино?
– Да, стеклянное пианино, – как будто проснулся Музыкант, отряхнувшись от вос-поминаний. – Я сделал его еще тогда, когда не знал королеву эльфов и сочинял прекрас-ную музыку. Я понял однажды, что не могу играть ее на обычных инструментах, что нуж-но что-то особое – и придумал это пианино, а потом сделал: и звуки, шедшие из него, бы-ли невообразимо прекрасны. Когда мы поссорились с королевой, я спрятал его в своем доме, то есть здесь: я соорудил для него тайник и спрятал, чтобы никто никогда не нашел его. Оно очень хрупкое. Пальцы человека, не знакомого близко с музыкой небесных сфер, не могут коснуться его, не разбив, не уничтожив. Поэтому я так переживаю за него. Я бы не вернулся сюда – я же верил, что пианино в целости, а мне может грозить смерть за мою отлучку – если бы королева не приказала мне сегодня на балу исполнить одно из лучших своих произведений, о котором она узнала недавно. А это сочинение можно сыграть только на стеклянном пианино!
Музыкант горестно покачал головой.
– А сейчас я не могу найти тот самый тайник, в котором спрятал пианино. Может – его больше нет? Может, и стеклянного пианино больше нет?
– Есть! – закричала Энни и схватила Музыканта за руку. – Есть, оно не могло ис-чезнуть! Мы сейчас найдем его, правда-правда, только не сдавайтесь!
И она встала и потянула за собой Музыканта, правда, сама не зная, куда нужно ид-ти. Тот улыбнулся, ободренный порывом девочки, и поднялся за ней, стараясь не распле-скать масло из фонаря.
– А твои руки… – вдруг замялась Энни, не зная, как спросить, но охваченная вдруг любопытством, – ты… все еще можешь ими играть, да?
– Да, могу, – ответил Музыкант. – Главное – не то, есть ли у тебя перепонки на лапах или нет. Главное для музыки – чтобы было сердце. А оно у меня прежнее, человече-ское. Горячее. Но нам ведь не сюда, юная леди!
И он повел ее в другую сторону, нежели побежала сначала она – через дверку, бывшую обычно закрытой на замок, а теперь открытой настежь; Энни вошла в одну из тех комнат, о которых фантазировала раньше, но ничего особенного в ней не чувствовалось. Когда она отпустила руку Музыканта, то не смогла даже ничего нащупать вокруг себя, – ни мебели, ни какого-нибудь хлама, как в других помещениях здесь. Энни только показалось, что здесь холоднее: как будто откуда-то тянет прохладный воздух.
– Где-то в стене есть особое место, – сказал Музыкант и снова поставил фонарь на пол. – Часть камней, из которых ее сложили, можно вынуть, если надавить там, где нуж-но. Это место я отметил тогда царапиной. А теперь мне кажется, что стены совершенно гладкие, а вспомнить, где сделал тайный вход – не могу.
– Сейчас я попробую, – сказала Энни.
Она, как и любая слепая, тонко чувствовала – и звуки, и запахи; чувствительными были и кончики ее пальчиков. И вот она, приподнявшись на цыпочки у одного угла ком-наты, начала проверять стены – действительно, гладкие, как зеркало – а Музыкант только молча смотрел, не зная, что делать. Его руки делали пассы в воздухе, вспоминая аккорды лучшего сочинения, которое королева наказала играть на полуночном балу.
И девочка долго, долго проверяла все стены, ощупывая каждый миллиметр – а комната была очень большой. Она радовалась, что наконец смогла проникнуть в тайную комнату, а еще и узнать такую историю – настоящую волшебную историю! – но и очень волновалась за своего нового друга, ведь если они сейчас не найдут тайник, то ему непре-менно отрубит голову королева эльфов… Энни начала думать, неизбежно отвлекаясь от своего занятия, как может звучать голос королевы и пахнуть ее одежда и волосы… Навер-ное, громко и властно, и, наверное, – чем-то цветочным…
В то же время она пыталась вспомнить, не говорили ли ее родители что-нибудь о необычном пианино или вообще о каких-нибудь странных находках. Нет? Нет, только, кажется, мама как-то удивленно рассказывала о мелодичных звуках, доносящихся со сто-роны подвала (Энни тогда промолчала, папа счел, что маме приснилось, а слуга – много-значительно хмыкнул)…
Пока Энни вспоминала это, Музыкант наклонился вдруг к полу и начал что-то шептать. Так он говорил что-то с полминуты и потом снова встал в полный рост.
– Что ты говоришь, милый Музыкант? – спросила Энни.
– Я говорил с одной волшебной мышью, юная леди, – ответил Музыкант. – Она мой друг, и она прибежала из страны эльфов, чтобы предупредить: бал скоро, гости уже едут к королеве в бальную залу, чтобы начать праздник. Мы почти уже опаздываем.
– Нет! – чуть не заплакала Энни и уже хотела опустить руки, но все-таки продол-жила искать маленькую царапинку в стене. – Я сейчас найду.
Прошла еще одна мучительная минута, и еще, и еще, пока девочка наконец не за-кричала радостно: «Вот она!» Музыкант подошел и, легонько отстранив от стены Энни, попробовал нажать в этом месте на стену. Камешек немного поддался, отделившись от остальной гладкой поверхности стены, и слегка отошел вовнутрь. Торопясь, Музыкант толкнул его: камешек упал по ту сторону стены – и так вынул еще несколько камней крупнее, чтобы можно было протиснуться через получившуюся щель. Он полез первым, захватив с собой фонарь, и потом помог девочке. Энни услышала громкий звук – то ли стон, то ли вздох – который издал Музыкант.
– Вот оно, – сказал Музыкант. – Жалко, что ты его не видишь. По-моему, оно пре-красно: весь корпус сделан из стекла, все педальки, все молоточки… каждая деталь из стекла, как я и задумал когда-то. Оно переливается огнем, отраженным от нашего фона-ря… И как оно звучит, какую музыку можно извлекать из его души!
Энни слышала, как Музыкант подошел к своему инструменту, а потом раздался легкий звон – видимо, он поднял крышку над клавишами – и затем полились легкие, воз-душные звуки величественной красоты, не связанные, впрочем, в мелодию. Энни могла поклясться, что ничего красивее не слышала – о чем она и сказала.
– Спасибо, – сказал Музыкант. – Спасибо, что помогли мне, юная леди, иначе бы мне было несдобровать. Надеюсь, мы когда-нибудь увидимся, а пока я должен идти. Но мне надо еще спросить: я могу что-то сделать для вас?
– Да, – ответила девочка и смутилась. – Только лучше зовите меня Энни и… Возь-мите меня с собой в страну эльфов.
– Но это опасно, – сказал ей Музыкант.
– Я знаю. Но мне в детстве, когда я болела, сказала знахарка: я могу прозреть только тогда, когда услышу в волшебной стране прекрасную музыку. А я так давно хочу снова увидеть этот мир. Пожалуйста, возьмите меня с собой и позвольте послушать то, что вы сыграете сегодня ночью.
– Это очень опасно, – всплеснул руками Музыкант. – Но что поделать, я ваш должник. А значит – слушайте меня сейчас внимательно, Энни. Страна эльфов находится далеко, но у меня в руке волшебная трость – стоит мне постучать ею об пол, как мы с ва-ми и стеклянным пианино окажемся там, на балу. В зале ведите себя тихо, иначе вас сразу заметят – а людей там очень не любят. Еще хуже, если вас увидит королева эльфов: она поймет, что я опять связался с людьми и уж точно убьет нас обоих. Понятно? Поэтому спрячьтесь за пианино – если повернетесь лицом к стене, то вас никто не заметит, и ваше темное платьице сольется с черной стеной, у которой я хочу поставить пианино. Ну а там, когда все разойдутся, я вас вызволю и помогу выбраться домой. Хорошо?
– Хорошо, – ответила девочка, а сама ругала себя за то, что решилась на такое опасное приключение.
– Попробуйте совсем не шевелиться, пока сидите за пианино, – добавил Музыкант. – Оно прозрачное, и ваши движения всем будут видны. И ничего не говорите! А то вас точно услышат. И тогда будет очень, очень плохо.
Энни только кивнула.
– Ну, тогда готовьтесь к волшебству, – сказал Музыкант и, подведя ее поближе к пианино, обхватил рукой. А потом три раза громко постучал тростью о пол.
В голове у Энни все очень быстро закружилось, смешав мысли, чувства и воспоминания в один совершеннейший беспорядок – а потом все прояснилось, только в сознание ее ворвалось кошмарное количество голосов и прочих звуков. Казалось, что она на мгновения даже оглохла: еще бы, за одно мгновение из тихого подвала в такое людное место! («Людное ли? – подумала Энни, посмеиваясь. – Как лучше сказать… эльфное место?»)
Но было не до шуток, это она понимала. Она чувствовала, как Музыкант загородил ее своим высоким телом, и поняла, куда он ее подталкивает. Энни пролезла в щель между пианино и стеной, стараясь не повредить чудесный музыкальный инструмент.
И, правда – сколько тут было голосов, как тут было шумно! Энни никогда еще не слышала такого шума, такой давящей на слух разноголосицы. И почти все голоса, кото-рые она смогла из общего гама выделить, были злыми и надменными, и Энни это пугало. Она услышала разговор про то, как лучше варить младенцев – в какой посуде и с какими приправами, и как лучше подавать к столу, и спор про то, какими заклятьями лучше всего навлекать засуху и неурожай. Энни что было сил подавляла в себе дрожь и понимала, что ей будет сложно просидеть так всю ночь. Ей уже сейчас казалось, что все взгляды впива-ются в нее… «Что же будет, когда он заиграет?» – подумала она.
Единственное, что спасало ее от отчаяния – предвкушение того, что предсказание сбудется, и она прозреет. Какой мир откроется ей тогда! Сколько всего она сможет теперь сделать!
Но вот раздался громкий и властный голос королевы эльфов. Энни сразу узнала его. «Всем занять свои места! – приказала она. – Кавалеры в левую часть залы, дамы – в правую. Оркестр играет вальс. Кавалеры приглашают дам!» И заиграли скрипки, а потом духовые, и Энни поняла, что сочинение Музыканта заиграет еще не скоро. Она собралась ждать…
Как всегда в ожидании, время тянулось долго. Объявляли один танец, а затем дру-гой, и под топот ног вокруг – впрочем, легкий, ведь эльфы хоть и ростом с человека, но совсем не такие тяжелые – она перестала дрожать и просто ждала. Как будто что-то в ней оцепенело, отмерло на время. Она сама удивилась своему спокойствию.
Прошел, может быть, час или два («Родители уж хватились меня, это точно», – ду-мала Энни), когда королева эльфов решила все-таки обратиться к сочинению Музыканта. Наверное, это было сделано для отдыха всех танцующих, а особенно – оркестра, потому что танцевали не все одновременно, а вот музыканты не могли друг друга сменить.
«А теперь нам сыграет одну из лучших своих пьес, – начала объявлять королева эльфов, снова возвысив свой голос так, что он раздался по всему дому, – знаменитый Че-ловек-лягушка, талантливейший из всех уродцев!»
И Музыкант, не вставая для поклонов в ответ на такое объявление его, сразу начал играть. Все мгновенно стихло: по зале разлилась нежнейшая музыка, столь восхититель-ная, что, казалось, никакой слух не был бы совершенен для восприятия ее – разве что без-грешный ангельский. Мелодия повествовала о чем-то, но Энни не могла ухватить сюжет: здесь сплетались как будто тысячи сюжетных линий и тысячи мыслей, развиваясь все бо-лее страстно и обретая все больший накал, сотни важнейших метафизических вопросов и еще больше – ответов на них; Энни не могла понять и малейшей доли того, что творилось вокруг нее и входило в ее ушко – но то, что она понимала, было прекрасно. Может, здесь была и история любви, но не только: любовь, которую можно было бы так воплотить в музыку, могла быть только ко всей вселенной. Может, здесь описывалась чья-то жизнь – но если так, то жизнь всего мира.
А Энни жила в самом сердце этой музыки: стеклянные молоточки били о стеклян-ные же струны прямо над ее затылком, и она вся трепетала внутри, ощутив себя бабочкой на руках у кого-то великого и милостивого.
Энни поверила уже, что собравшийся здесь народ не сможет быть прежним после такой игры Музыканта: ну разве можно было оставаться злыми и сеять ужас, неся в вос-поминаниях такую красоту? Девочка поверила теперь, что все будет хорошо: даже если произойдет что-то ужасное, глаза ее будут раскрыты, и она поняла, что божественный по-рядок есть, и все всегда на своих местах, надо только увидеть это.
Но вот величественные пассажи прекратили звучать под пальцами Музыканта, ус-тупив звукам более тихим и спокойным – казалось, что конец сочинения близок, и они вот-вот умолкнут совсем. Накал музыки стихал, скоро уже собираясь уйти в никуда, оста-вив слушателей в спокойной отрешенности – и с пустотой, не сразу еще готовой напол-ниться обычным ходом жизни.
И тут Энни обрела зрение. Сидя лицом к стене, она не смогла увидеть почти ниче-го: только свет, упавший на ее сложенные у живота руки, выхватил из темноты область нежной белой кожи. Но что это было для Энни! Она, бедняга, не смогла сдержаться и вы-полнить наказ Музыканта, и громко вскрикнула: «Как это здорово!»
Очарование музыки спало, как и новообретенное счастье: она развернулась лицом к зале и ужаснулась увиденному. На нее были направлены сотни пар злых глаз – отнюдь не ставших добрее, как о том мечтала Энни – и они видели, видели ее, дитя из ненавист-ной им породы! И что страшнее всего – ее видела королева эльфов, прекрасная золотово-лосая женщина с короной на голове и тяжелым скипетром в руке. Дышала она тяжело – как дышат преисполненные ненавистью люди – и губы были сжаты, превратившись почти в ниточку. Глаза, взгляд которых был направлен на Энни, горели страшным огнем.
«Взять ее! Заточить в темницу! – закричала она так, что крик чуть не разорвал Эн-ни уши. – Пианино разбить! Музыканта – на плаху!»
Потом все происходило очень быстро, и девочка едва успевала соображать. Кто-то из охранников королевы подбежал к ним одним прыжком, и, вознеся молот над прекрас-ным инструментом Музыканта, со всей силой его опустил. О, ужас! Стеклянное пианино разлетелось на миллионы осколков и осколочков стекла – Энни чудом удалось не постра-дать ни от одного из них. Иначе случилось с Музыкантом: стража хотела схватить его и связать по приказу королевы, а потом затащить в темницу, но он был уже мертв. Один из осколков разрезал ткань на его фраке и впился прямо в сердце – горячее человеческое сердце.
Энни с криком вырвалась было из рук стражников – и сумела немного пробежать, не соображая, куда бежит и зачем – но ее снова схватили, и тогда она потеряла сознание. Мир с такими яркими красками, с таким прекрасным внутренним порядком и такой страшной наружностью поблек, а потом исчез.
Ее заключили в темницу.
Очнувшись, она некоторое время ничего не понимала – сознание возвращалось к ней постепенно, но образ погибшего Музыканта стоял перед ней неустранимо. Впрочем, казалось… что он улыбался. Тогда, когда стража подняла его с пола, усыпанного оскол-ками, и всем стало ясно, что он мертв. Это было непонятно ей сейчас, но он действительно улыбался – улыбкой счастливого человека. Энни почувствовала это, хотя только начинала видеть.
Спустя время девочка осмотрела свою темницу: соломенный тюфяк, каменные сте-ны, окно с решеткой – маленькое, под самым потолком, – откуда лился свет, видимо, ут-ренний. За решетчатой дверью в темницу распласталась огромная туша ее охранника – гигантского зверя, туловищем напоминавшего собаку, но с драконьей головой. Страж ле-ниво обернулся и взглянул на Энни шестью своими глазами: каждый излучал уверенность и мощь этого чудища. Энни передернуло от такого взгляда.
Какое странное смешение чувств было в ней! Какое смиренное благоговение и ис-креннее счастье чувствовала она. Их вдохнула в нее музыка! Но ведь спустя секунды по-сле того, как мелодия утихла, Музыкант – этот добрейший человек, ее новый и единст-венный друг – был мертв. Какие невероятные краски, цвета, формы она теперь могла со-зерцать – ведь она видела, видела! Но то, что сейчас было перед ее взором – это только каменные стены темницы, грязный пол и ужасный охранник; в будущем же ее тоже ждала смерть. И под таким разносторонним напором чувств она начала мерить шагами свою тюрьму, думая, нет ли и здесь какого-нибудь тайного входа или выхода.
Дверь в действительности даже не была заперта – на ней не было какого-либо зам-ка – но с таким охранником, видимо, он и не был нужен. В окно, даже если получилось бы снять решетку, она не смогла бы пролезть. Что же делать? Энни потратила несколько часов на то, что осмотрела весь этот каземат – но не увидела ничего, что могло бы послу-жить ее освобождению. «Может, чудовище боится огня? – спросила она себя, глядя на со-ломенный тюфяк. – Но у меня нет спичек, да и солома сырая… Наверное, мне никогда отсюда не выбраться – до самой казни, или просто старости и смерти. Или они решили морить меня голодом? В любом случае ничего у меня не получится…»
И Энни села на корточки и заплакала, слезами исторгая из себя весь накопившийся ужас и горе. Она, наверное, даже не сразу услышала, что у ее колена кто-то пищит.
– Энни, Энни, – звучал с пола тоненький голосок, – наклонись!
И удивленная девочка наклонилась к полу, сначала даже и, не увидев, кто это об-ращается к ней: а потом она увидела мышь! И эта мышь говорила с ней.
– Кто вы? – спросила Энни.
– Я мышь, старая приятельница нашего Музыканта. Я была почти все время с ва-ми, после того как прибежала сказать Музыканту про начало бала. Я знаю, что ты очень добрая и смелая девочка, и ты не хотела, чтобы Музыкант погиб. Я хочу помочь тебе вый-ти отсюда.
– Он умер из-за меня, – сказала Энни, едва сдерживая рыдания.
– Музыкант умер счастливым, – возразила мышь. – Он прожил долгую жизнь из-за заклятия королевы и теперь избавился от него, сыграв лучшую из своих пьес. Он никогда не играл ее раньше. И никогда раньше он не садился за свое стеклянное пианино: да и вряд ли он хотел большего, чем одного исполнения этой пьесы на нем. Ты знаешь, когда он ее написал?
– Нет, – с сожалением сказала Энни. – Он только говорил, что все время думал о музыке – до того, как встретил королеву.
– Не совсем так, – ответила мышь. – Он и, правда, писал больше музыки до того, как полюбил эльфийскую королеву, но эту пьесу он посвятил ей. И никогда не играл ее до сегодняшней ночи, и никому не показывал, хотя и распустились слухи по всей стране о том, что Музыкант написал свое самое гениальное сочинение.
– Значит, он играл такую прекрасную музыку в эту ночь своей будущей убийце? – вскричала Энни. – О Боже!
– Все так и было, – сказала мышь. – Но тебе пока не стоит задумываться об этом. Сейчас нужно думать только о том, как тебе выбраться отсюда.
– Это невозможно, – вздохнула Энни. – Я уже не знаю, что придумать.
– Я знаю. Сейчас я сброшу тебе из окошка маленькую флейту: она волшебная и усыпляет стражей в стране эльфов. Если ты сыграешь какую-нибудь из известных тебе песенок до середины, то чудище, которое тебя охраняет, уснет на несколько минут, а если до конца – то вечным сном. Попробуй играть быстро, пока оно не почует неладное. Твоя жизнь будет в твоих руках, Энни. Потом беги по коридору и сверни налево, и там беги что есть мочи. Тебя там ждет еще одна опасность: коридор страха. Ты не сможешь его пройти, пока не справишься со своим страхом. А ведь за тобой, услышав твои шаги, могут пустить погоню! Так что держи себя в руках и будь крепкой, как сталь. Ну, я думаю, не стоит ждать слишком долго. Я полезу наверх, а ты жди, когда я брошу тебе флейту.
– Погоди, – остановила ее Энни, а потом только вздохнула и сказала, – спасибо те-бе.
Мышь больше ничего не ответила ей. Она побежала сначала к стене с окошком, а потом – вверх. Энни поторопилась вслед за ней. За спиной ее, казалось, шевелился страж.
Все так и произошло, как сказала мышь: из окошка выпала маленькая белая флейта, и Энни осторожно поймала ее. Флейта выглядела очень хрупкой, и девочка даже не могла предположить, из чего она могла быть сделана. Но и времени на размышления об этом у нее не было. И она начала играть.
Ее учили когда-то – старый слуга приводил к ней своего друга, учителя музыки – но сейчас мелодия получалась фальшивой. «Получится ли?» – с тревогой подумала Энни. Но не прерывала музыки, а страж уже начинал подниматься на четыре лапы, глядя на нее неотрывно всеми тремя парами глаз.
От него до Энни было совсем немного пространства: ну, может, она успела бы увернуться от первого его броска, но потом-то уж он растерзал бы ее на мелкие кусочки! Энни глядела в его разевающуюся пасть с множеством мелких, острых зубов и понимала, что боится его. Очень боится. Как же она пройдет через коридор страха, такая трусиха?
Из пасти пса-дракона вдруг повалил дым. Это означало, видимо, что он был очень недоволен поведением своей подопечной. Ноздри его раздувались, а глаза покраснели. Разбегаясь, он сделал пару всего шагов – но Энни уже торопилась, доигрывала недолгую свою песенку до середины – и, не успев даже сгруппироваться для прыжка, зверь начал опускаться на пол. Дым переставал валить из пасти и ноздрей, а глаза стали подергиваться мутной пленкой. Веки его тяжелели, и он так обессилел, что не мог поднять их. Спустя секунду он рухнул на пол, и Энни побежала мимо него. Она могла бы по дороге и прямо здесь сыграть мелодию до конца, но пожалела стража. Решила только быстрее бежать.
Какой шум вдруг поднялся вокруг! То ли из темницы не было вообще слышно ни-чего, происходящего во дворце – а теперь, выбежав, Энни смогла это услышать – то ли эльфийская стража услышала грохот падения чудовища и поднялась на ноги, чтобы схва-тить юную беглянку. Энни припустила что есть мочи. На повороте она даже выронила флейту из рук и наступила на нее: инструмент треснул и развалился на несколько крошеч-ных частей. Какая жалость! Но Энни остановилась совсем ненадолго, и потом побежала вновь.
Наверху все громыхало, но позади никого не было слышно.
У Энни уже болели ножки, когда она, наконец, достигла коридора страха. Тут ей пришлось остановиться: она поняла, что не может двигаться дальше, что слишком боится погони. Сам воздух будто становился плотнее и не пускал ее вперед.
Но что же тогда? Как она может своему страху сказать: «успокойся»? Энни не представляла. Она сжимала кулачки, топала ногами, пытаясь взять себя в руки, пыталась сменить страх на гнев, вспоминая тот бал и эльфов, – но все тщетно, чем больше она не-навидела их, тем больше их боялась. Она пыталась и просто напролом пройти этот сгу-стившийся воздух – но ее буквально отбрасывало назад. Она вспоминала родителей – но мысли о них только усиливали страх, ведь она боялась, что не сможет их никогда увидеть, боялась, что теперь они не могут ее найти и волнуются… И со всем было так же: она боялась, что ее скоро убьют, что она не сможет больше ничего сделать хорошего, ничего больше увидеть, только-только обретя зрение.
И вот за ее спиной послышались грохочущая поступь: Энни обернулась и увидела, что это ее нагнал страж, которого она усыпила, но потом пожалела и не убила. Из раскры-той пасти его капала кровавая слюна. Он хотел убить девочку на месте, а потом – судя по голодному взгляду – растерзать и съесть.
Энни затрясло так, что она не могла сдвинуться с места, вообще не могла шевель-нуться. А расстояние между ней и чудовищем все сокращалось…
И тут на плечо ей вскочил кто-то очень маленький: Энни узнала мышь, которая указала ей путь к побегу.
«Вспомни его музыку, Энни! – пропищала она на ушко девочке. – Вспомни Музы-канта!»
И Энни, казалось, совсем лишенная воли и сил, вспомнила эту музыку. Как она была чудесна даже так, всего лишь в воспоминании! Какую надежду она вселяла даже спустя часы! И девочка, возродив в уме образ умирающего Музыканта, вспомнила и его улыбку – и поняла ее сполна; взгляд глаз его, угасавших и направленных своим взором на нее, будто бы говорили ей: не бойся! Ничего не бойся! Что с тобой может сделать все зло этого мира, если ты слышала и уже знаешь такое?
И Энни непроизвольно улыбнулась ему в ответ. Да, теперь она ничего не боялась. Она могла бы даже умереть здесь, потому что была счастлива – но ей хотелось сбежать из королевства эльфов, ей хотелось свободы, ей хотелось – домой.
Развернувшись спиной к чудовищу, которое как раз уже прыгало на нее, она рва-нула прочь сквозь коридор страха – и воздух уже не толкал ее обратно, а, напротив, нес ее вперед. Плечо девочки опустело – мышь спрыгнула сразу же, как дала совет – а сама она понеслась с такой скоростью, с которой никогда еще не бежала в своей жизни, даже не каталась на лошади. Правда, чудовище успело настичь Энни первым прыжком – и схва-тить ее башмачок, а также откусить немного от ее пятки; ногу девочки пронзила боль, но она даже не обратила на нее особого внимания. Она бежала вперед, и все теперь было по-зади.
Тьма окружила ее – факелы, которыми были увешаны стены, кончались перед вхо-дом в коридор страха – но впереди мерцал тусклый свет из маленькой бреши в стене, той, что могла стать выходом для Энни. А потом свет становился все ярче и ярче, и хотя она слышала уже за собой не только сопение стража, но и топот сотни пар ног, а еще и громо-гласный повелительный крик королевы – ей это было безразлично. Выход приближался.
А потом Энни вырвалась через пролом в стене, оставив позади страшную страну эльфов – и очнулась в мокрой от росы траве, под ярким летним солнцем, у холмов – где, как это издревле известно, и скрывается волшебный народ эльфов от внимания людей.
Кирилл Щедрин